“Природа и Охота” 1893.10
Н. Яблонский.
Выплач.
Выжлец Выплач, чисто костромской породы, происходит от наших же собак: Золотарьки и Поповича. В первую же осень он показал себя вполне достойной собакой и сделался всегдашним вожаком нашей стаи. Старые, опытные прежние вожаки стаи сначала не вполне доверяли молодому, еще малоопытному Выплачу, но уже к концу осени стоило только оторваться ему, как вся стая, как одна собака, без всякого понуждения со стороны доезжачаго, бурно подваливала к нему.
Никто, бывало, раньше Выплача не найдёт зверя; да и немудрено, когда он обладал таким поиском и таким чутьём, как ни одна гончая собака. По крайней мере, мне ни раньше, ни после, не доводилось видывать подобной гончей.
Едва только размыкали стаю для напуска, как Выплачъ, не ожидая никаких распоряжений доезжачаго, моментально скрывался из глаз, несясь на полном карьере, как лучшая английская скаковая лошадь; проходило не сколько минут и всегда слышался первым его густой металлический баритон, резко всегда выделявшийся среди голосов всей подвалившей к нему стаи.
Никто никогда не видал, чтобы Выплач на поиске приостановился, стал бы разнюхивать, или копаться даже рысью по кустам: вот он то несётся, поднявши нос вверх, даже почти не глядя себе под ноги, несется так, как-бы на гону, постоянно меняя направление и забрасываясь из стороны в сторону, то описывает на своем бешеном поиске огромные, сравнительно правильные круги, центром которых всегда почему-то является мой отец, а не какой-либо другой охотник.
Парат он был до невозможности, так что на гону обыкновенно он несся за зверем далеко впереди всей стаи, никогда не скалываясь и не теряя гонного зверя, пока его не убивали.
Мне самому не один раз приходилось поражаться громадностью чутья у Выплача. Стоишь бывало на лазу и видишь —далеко где-нибудь в стороне проскочила шумовая лисица; ещё не отозвалась ни одна собака, и окрика доезжачего еще не слышно, а уж хитрая матерая кумушка уловила своим чутким ухом какие-то неёсные, но не особенно приятные для неё звуки, почуяла ожидающую её опасность и спешит спастись, спешит улизнуть по добру, по здорову, пока еще эти проклятые собаки не открыли её присутствия в острове. Далеко выскочила она от меня и на моих глазах, расстилаясь на полном ходу, переходит в другой остров. Мне можно назвать собак на её след; но я стою молча, притаившись за густым кустом, в той надежде, что быть может и не одна лисица в острове; зачем же я буду кричать, называть собак и тем лишу себя возможности стрелять по другой лисице, тем более, что той, первой, все равно рано или поздно не спастись от чуткого носа Выплача?
Больше зверя в острове не оказывается. Вся охота направляется дальше, в противоположную сторону от того острова, куда скрылась виденная мной раньше лисица.
Я только хочу позвать доезжачего и рассказать ему о виденной мною лисице, как сзади что-то, как буря, ломая кусты, проносится мимо меня и Выплач уже несется за скрывавшейся раньше лисицей, никогда не придерживаясь следу, а прямо по чутью, на перерез её ходу. В самом деле: какое должно быть громадное чутье у гончей собаки, чтобы не гнать зверя по следу, а стороной от следа и, тем не давать ему возможности хитрить и бросаться из стороны в сторону, обманывая собак? А Выплача ни я, и никто либо другой никогда не видели гонящего по самому следу; пусть там стая копается и разбирает свежий след, ему он не нужен: он и без следа чует то направление, какого придерживается несущийся впереди его зверь.
В лесу вообще редко увидишь Выплача, и к охотнику, а тем более к малознакомому, он не подойдёт ни почём; только и увидишь его, когда он, на поиске, перескочит где-либо дорожку, или пронесется за гонным зверем далеко впереди всей стаи.
Убит зверь; собралась около него отдыхающая после жаркого гона стая. Одни из собак выбирают приставшие к их шерсти репьи, другие умильно, повиливая правилом, заглядывают в глаза собирающимся закусывать охотникам, а Выплач только мельком взглянул на убитого зверя и не приостанавливаясь, уже уносится дальше по кустам, отыскивая нового.
Глядишь, куска не успели проглотить собравшиеся к привалу охотники, а уж он залился где-нибудь в стороне, и стая, заслыша его голос, как ураган, уносится от привала.
— Максимушко! поймал бы ты что ли Выплача, махай его съешь! Рюмки водки не даст выпить, — негодует Сизый, схватывая ружьё и с закушенным во рту пирожком, бегом поспевая на лаз.
— Только тебе и везёт, как утопленнику; то Махай был, а теперь Выплач… Да во всем мире не найдешь других таких собак, махай их побери! — часто говаривал он же моему отцу.
Действительно, я себе представляю только, чтобы это было, если бы Махай не погиб преждевременно, а дожил до Выплача? Тогда хоть всю стаю перевешай и охоться только с двумя собаками, — результат все равно был бы тот же. А стая-то ведь у нас была не какая-нибудь: собака к собаке, и слава о ней прогремела далеко за пределы нашей губернии.
Отец никогда не признавал собак в комнате, какой бы они породы ни были; но его любимец Выплач был исключением в этом случае и являлся в комнаты, когда ему вздумается; даже на кушетке лежал он в кабинете отца, даже подачки получал из его рук.
— Избалуешь ты добрую собаку, махай тебе съешь! — укорял его за это Сизый.
— Выплача ничем не избалуешь! — отвечал ему отец.
И действительно, Выплач не избаловался, а только становился год от году все лучше и лучше.
Как-то летом у нас в имении собрались гости и все, как на подбор, охотники. В числе их был знаменитый в то время охотник с гончими Ив. Ал. Т—в, ныне уже умерший. Любил он гончих до безумия, до самозабвения, и других видов охоты, как только с гончими, не признавал. Слава о его собаках тоже распространялась далеко за пределы нашей губернии. Он и умер в лесу, слушая гон своей стаи. (См. мой очерк: Иван Алексеевичъ).
Как всегда водится, вечером, за ужином, начались бесконечные рассказы о разных охотах и собаках. Махай просто слова никому не давал выговорить, перебивая всякий рассказ и хвастаясь своей долголетней охотничьей опытностью.
— Да что толковать долго, махай вас всех заешь! Я стаю графа Потоцкого всю знавал; охотой его в молодости заведовал, — а таких собак, как был покойный Махай, да вот еще сейчас Выплач у него, ей Богу не видывал; да и нет больше таких, махай их задави!
— Ну найдутся быть может? —хладнокровно заметил Ив. Ал.
— Найдутся?! — вскипел сразу Махай, вскакивая с места, с рюмкой вишневки в правой руке.
—А я говорю, что не найдутся! Говорю, что тот не охотник, тот ничего не понимает, тот свистун какой-то. кто будет говорить, что есть на свете выжлец лучше Выплача, махай его задери.
— Махай, умолкни! —останавливает Сизого отец.
Но остановить Махая в эту минуту было также трудно, как и белёного коня, закусившего удили.
— Где вы найдете такую паратость, такое чутье, голос, нестомчивость, наконец, как у Выплача, махай его возьми? Да он с утра до вечера вам прогоняет и к рукам не подойдет!
— Да, прогоняет осенью, по прохладе; а вот теперь не угодно ли, в июле, пусть хоть два-три часа погоняет, так и то много значит! — заметил один из гостей.
Это замечание явилось для Махая маслом, подлитым в огонь; он даже рюмку вишневки поставил на стол, расплескавши половину её, и так и набросился на отца.
— Родной мой, махай тебя задави! Разреши доказать им всем завтра, что такое есть наш Выплач… Да я для тебя за это в огонь и в воду, махай меня заешь!
Остальные гости, желая послушать гон собаки, слава о которой так сильно разрослась, тоже пристали к отцу с той же просьбой.
Отец согласился и с вечера еще было отдано Максиму приказание сомкнуть утром Выплача с Вислой (Костромская выжловка, с которой Выплач всегда ходил на смычке) и ждать нас у Кривошеевой поляны, где ежегодно был выводок лисиц; причём норы должны были быть заткнуты ещё ранее.
Махай, кажется, вовсе не спал в эту ночь; по крайней мере, проснувшись ночью, я видел в окошко, как он разгуливал по двору, попыхивая трубочкой и мурлыча себе под нос: «Гром победы раздавайся» !..
Около семи часов утра вся наша компания, в числе девяти человек, уже стояла на Кривошеевской поляне, ожидая напуска от речёнки Нежданки, как еще с вечера распорядился отец.
Все стояли тихо, как-то сосредоточившись в напряженном ожидании; Ив. Ал. даже побледнел слегка и стоял в стороне от общей группы прислонившись плечом к дереву и нервно покручивая свои густые, седые усы. Один Махай ни минуты не мог устоять на месте и с горящими глазами перебегал от одного человека к другому, что-то сообщая каждому из них на ухо и энергично жестикулируя. У меня сильно билось и замирало отчего-то сердце, да в глазах, устремленных в густую, непроницаемую зелень по Нежданке, начали появляться какие-то радужные круги.
Ветра не было; лес как бы застыл в сладкой истоме знойного лета; мёртвая тишина стояла вокруг; только какая-то пичужка, умостившись в ветвях березы над нашими головами, беззаботно чиликала, перепрыгивая с ветки на ветку; по всему день обещал быть очень жарким.
Вдруг все вздрогнули, как один человек, как будто один общий ток электричества коснулся всех: отчаянный плач какой-то раздался за речонкой и нарушил мёртвую тишь леса. То Выплач залился по-зрячему, наскочивши на лисицу; а тут ещё через минуту к его баритону присоединился тонкий, как звон разбитого стекла, плакучий голосок Вислы…
Дуэт начался.
Ещё более побледнел Ив. Ал.; даже рука его, раньше крутившая ус, так и застыла приподнятая на воздухе; отец, сидя на пеньке, чему-то улыбался, всматриваясь в глубь леса; Махай вздыхал, как кузнечный мех; а мне, мне бежать захотелось; я чувствовал, что вся кровь прилила мне к лицу и что какая-то неодолимая сила тянет меня туда, в чащу леса, откуда так ясно, так отчетливо несутся звуки гона двух лучших собак нашей стаи.
Было около восьми часов, когда Выплач поднял лисицу. Лисица попалась старая, опытная, не раз уже бывавшая под гоном всей стаи; но в тысячу раз легче ей было спастись от целой стаи в двадцать смычков, чем от этих двух собак.
Чуть не на десять вёрст задала она первые круги собакам. Жаркий гон шёл без перерыва, даже как-бы все усиливаясь и усиливаясь, и чем дальше он продолжался, тем меньше и меньше делались круги гонного зверя. Двадцать раз просилась лисица в забитые норы и двадцать раз возвращалась опять к густому берегу Нежданки, нигде не находя себе спасения.
Вот уж и десять часов, и одиннадцать, а гон все не умолкает ни на минуту.
Жарко невыносимо. Уже все поскидали с себя сюртуки и без всякого соблюдения осторожности разлеглись на зеленой траве Кривошеевой поляны, оживленно разговаривая между собой; только один Ив. Ал. как стоял раньше прислонившись к дереву, так и остался; доезжачий Максим тоже подошёл к нашей группе и сидел поодаль, меланхолически почесывая затылок.
Ни на минуту нельзя было приостановиться и отдохнуть лисице; от Вислы еще бы пожалуй и могла отделаться она: могла-бы обмануть ее, на время залечь где-нибудь под кустами и передохнуть, пока та снова бы подняла её; но Выплача не обмануть ей ни за что; где тут отдохнуть ей, когда и приостановиться-то хотя на минутку, дух перевести нельзя: как раз попадешь в зубы к этому чёрту, чуть не на трубе висящему у неё. Несколько раз перерезала она Кривошеевскую поляну, на виду у всей нашей компании, вываливши язык на сторону, страшно утомленная этой бешеной гоньбой при палящем зное красного лета,—и всякий раз мы видели Выплача сейчас-же за ней, не далее 10—15 шагов сзади; как на руках, носил он её, а Висла, та Бог знает как далеко плелась позади, зарьявая все более и более.
Вот лисица еще раз перемахнула через поляну, ведя за собою собак. Выплач ещё ближе позади её, а Висла только доплелась до поляны, да так и шлепнулась на брюхо в дождевую лужу, едва переводя дыхание.
— Дрянь собака! — сердито заметил отец.
— Побойся Бога! Это ли дрянь? Не всем же быть такими чертями, как Выплач, махай его задави!
— Дрянь! — повторил отец.
— Максим, ступай и вели принести нам сюда позавтракать! — приказал он доезжачему. Максим поднялся и пошёл.
— Максимушка, махай тебя съешь! захвати, брат, ружьецо, надо убить лисицу. Все равно не подловишь этого чёрта, ведь пропадет, анафема, по такой жаре! — распорядился Сизый.
— Не сметь! Делай, что тебе приказывают! — закричал отец.
Все начали уговаривать отца не губить дорогую собаку, а позволить убить лисицу, или хоть поры её велеть ототкнуть и тем прекратить непосильный гон; но мой отец, упрямый как всякий хохол, и слышать ничего не хотел; даже Ив. Ал. отказал, когда тот обратился к нему с той же просьбой.
Вчера вечером, собравшиеся охотники осмелились сомневаться, что гончая собака может прогонять два-три часа по летней жаре; так он же им докажет, что его любимец Выплач не два часа будет гонять по этой жаре, а пять, шесть, целый день, сутки, наконец, будет гонять, не скалываясь и не умолкая ни на минуту.
В первом часу целая подвода с винами и закусками появилась на Кривошеевской поляне.
Махай чуть не плакал, жалеё Выплача.
Висла, отдохнувши и охладившись в луже, попыталась было снова погнать чуть не наскочившую на нее лисицу, но прогнавши только до опушки, шатаясь вернулась обратно и почти упала в ту же лужу. По приказанию отца Максим едва довел её до нашего привала; она вся дрожала, несмотря на страшную жару.
На поляне разостлали привезённый ковер, расставили на нём вино и холодные закуски и, под аккомпанемент гона Выплача, начали пить за его здоровье.
Махай моментально утешился.
Был уже третий час дня, а Выплачь все еще гонял, не смолкая ни на минуту.
Лицо отца начало выражать беспокойство и боязнь потерять любимую собаку.
— Это безбожно, наконец! — вырвалось у Ив. Ал. Отец только посмотрел на него и ничего не ответил. Но вот ещё раз на поляну, шатаясь, с опущенной вниз трубой и вываленным на сторону черным языком, выплелась лисица, а следом за ней и Выплач. Вот она уже поляну проскакивает; еще 20—30 шагов и она опять в кустах берега Нежданки…
— Бери её, Выплач! закричал отец, вскакивая с места.
Как будто голос отца подбодрил его любимца, как будто силы и энергии ему придал: кажется, все силы сразу напряг он, и сделав два – три громадных прыжка, и у самых кустов покатился через голову, взявши по месту лисицу.
Дружное «ура» грянуло на поляне, зазвенели брошенные и разбитые рюмки и все мы, как один человек, бросились к Выплачу, не разбирая ни луж, ни других препятствий. Махай, запнувшись за что-то по дороге, полетел головой в одну из луж и выскочил оттуда не чище чёрта.
Но вот мы у сгоненной лисицы: Выплачь лежит, положивши на неё передние лапы, как-бы боясь, что она снова воскреснет и убежит; он тяжело переводит дыхание, пена на его высунутом языке, но глаза также ласково глядят на моего отца, так же, как и всегда, помахивал он правилом и скалил зубы, недоумевая, что случилось, что он сделал особенного, что по такой жаре прогонял лисицу семь часов; да и не попадись она ему в зубы сейчас — и еще бы гонял он её, гонял бы до тех пор, пока не словил бы. Удивительная штука, подумаешь!
Новое бурное «ура» над Выплачем и мертвой лисицей; Ив. Ал. душит моего отца в своих объятиях, а Махай, грязный, перепачканный Махай, закрывши лице руками, рыдает, как обиженный чем-то ребёнок. Я не понимаю, отчего он плачет; мне смешно даже кажется это; но в то же время я сам чувствую, что что-то сжимает мое горло, а по щекам ползут какие-то горячие капли; пот, пот, должно быть…
— Максим, шампанского сюда! Да дам пригласить, живо! приказывает отец, освобождаясь от объятий Ив. Ал. — Экое чучело какое! настоящий Махай! — говорит он, указывая на все еще всхлипывающего, перепачканного Сизаго.
До глубокой ночи шел пир на Кривошеевской поляне, освещенной ярким отблеском разложенных костров. Пили за здоровье Выплача, за его потомство, кричали ему «ура»; а он, как ни в чём не бывало, вертелся тут же, лакомясь вкусными подачками и ласкаясь к отцу (больше он никогда ни к кому не ласкался); даже домой сбегал он и закусивши там изрядно овсянкой, бочка-бочкой снова явился к нам.
Не увидишь больше таких собак, и в прежние времена их было мало, на перечёт все они; а теперь, думается мне, что даже и нет их: перевелись старинные помещики-охотники, перевелись старые охоты — и собаки перевелись с ними.
При Выплаче у нас не было случая, чтобы пропадал раненый зверь.
Бывало скроется, уведёт за собою неведомо куда собак подстреленная кем-нибудь лисица; понятно, словят и придушат они её; где её искать по обширному лесу, по болотинам и зарослям?
— Выплачь! где лисичка, веди! — скажет, бывало, отец.
И ведёт его Выплачь, повизгивая от радости и скаля зубы; ведёт шагом, не уносясь вперёд, пока не приведет к мертвой лисице.
А по волкам какой это был злобный гонец, так прямо на удивление! Ничего другого — ни лисицы, ни зайца не погонит Выплач, раз в острове есть хотя один волк.
Сила у него была просто неимоверная.
Брали мы как-то два выводка волков в «Ващенковском Бору», который у нас назывался «садком», благодаря обилию в нем всякого зверя.
Дело было позднею осенью. Собаки гоняли не переставая, разбившись на несколько маленьких стай. Во всех концах бора погромыхивали выстрелы; только мне не везло: я не стрелял еще ни разу, даже хвоста волчьего не видел. Я сам виноват был в этом, потому что не стоял на лазу, где поставил меня отец, а перебегал с места на место, мастеря волка из под гона и забрался, наконец, в такую чащу, что не знал, как мне и выбраться обратно.
Осторожно пробираюсь я по густым кустам по направлению чуть слышного мне гона; ружьё заброшено у меня за плечи; в одной руке папироса, а в другой спичечница и я собираюсь закуривать. Куст загораживает мне дорогу; я поднимаю глаза, желая обойти его и останавливаюсь, застывши с одной приподнятой ногой, как журавль на болоте… Впереди меня, шагах в сорока, спиной ко мне, сидит громадный волчина, с доброго теленка ростом, и чутко прислушивается к звукам до носящегося до него гона.
Папироса и спичечница полетели в траву, рука осторожно протянулась за спину за ружьём… Ещё момент и два моих выстрела сливаются в один… Волк делает огромный прыжок вверх и остается на месте с перебитым задом; уйти ему нельзя: задние ноги не действуют, и он ползёт не от меня, а ко мне, клацая страшными, такими белыми зубами и дико сверкая глазами. Не понимаю и даже не помню, что случилось со мной в ту минуту: испугался ли я сильно, или просто остолбенел от неожиданной встречи, но я даже бежать не пытаюсь, даже не соображу, что нужно зарядить ружьё и добить раненого зверя.
Вот волк уже совсем близко от меня; таким злобным огнём горят его глаза… Машинально я подымаю за стволы свое ружьё вверх и со всей силы опускаю его на голову зверя… Чудной ложи моего нового, дорогого Лебеды-как небывало… Волк, было опрокинувшийся после сильного удара, снова справился и снова ползёт ко мне… Я отступаю, судорожно сжимая в руках стволы и ору не своим голосом.
Вдруг из кустов выскакивает, как мне показалось сначала, новый волк — и Выплат, как пьявка впивается в раненого мною волка… Страшная свалка идет передо мной; рев злобный какой-то, хрипение слышится мне, и враги, ломая кусты, катаются по земле, то подымаясь, то снова падая; а я ору, ору всё громче и громче…
Снова кто-то ломится кустами; к нам вылетает на своем Гнедке Максим, сваливается с него на землю, с высоко приподнятым кинжалом наклоняется над борющимися врагами и вдруг падает на них, запустивши волку кинжал под лопатку. Выплачу едва зубы разнимает он, едва отдувает его и через силу оттаскивает от мёртвого волка.
— Эх! ружья жалко! изрекает он через минуту, хладнокровно обтирая свой окровавленный кинжал.
— Дурак, махай тебя съешь! — ругается Сизый, разглядывая обломки моей ложи.
— Ну, можно ли кричать так? Перепугал всех, а еще охотник! —говорил отец, улыбаясь
— Да и волк же!.. я такого ещё не видывал. — Молодец-мужчина! — одобряет Ив. Ал.
Откуда они взялись все около меня, я ничего не знаю, ничего не понимаю сначала и долго еще стою на одном месте, сжимая в руках стволы своего испорченного ружья.
В летнее время Выплат тоже не оставался без дела, а работал на славу по уткам. Ни одной легавой я никогда не видал, чтобы была так идеальна хороша на утиной охоте по выводкам, как Выплат!
Возьму я, бывало, его с собой, да еще костромскую же небольшую выжловку Песню и наслаждаюсь музыкой гона по болотам; а часа через три являюсь домой, весь обвешанный набитыми утками.
— Испортишь ты мне Песню! За Выплача я не боюсь, того ничем не испортишь! — говорил мне отец, глядя на мою сияющую от удачной охоты физиономию.
— Баловство одно только, махай его съешь! — сердится Сизый.
И действительно Песню я таки испортил в конце концов: она начала отзываться в лесу по каждому взлетевшему вальдшнепу, по каждой птице; зато Выплач остался той же, что и был, дорогой собакой.
Никогда Выплач не мял птицы, а если и не подаст, бывало, в руки, то всегда вынесет из воды и положит на берегу болота, не смявши пи одного перышка.
Замечательно, что я зачастую, ходя с ним по болотам за утиными выводками, стрелял из-под него бекасов и дупелей все равно, как бы из-под легавой. Он тянул по бекасу, или дупелю, даже на стойке стоял, по понятно, —сравнительно недолго и в далеко не красивой позе, по все-таки стоял и тем давал мне возможность подойти к нему на выстрел.
Жил у нас Выплач до глубоки старости и, уже будучи четырнадцати лет, с разбитым задом, гонял, как и прежде, всегда поднимая раньше всех собак зверя и ведя на гону за собою всю стаю.
Странно, но из его детей ни один не оправдал возлагаемых на него надежд. Просто непонятно отчего бы могло быть это.
Выплач имел тот порок, что был непозывист и никогда не шёл на рог, раз в лесу оставался хотя один заяц; а дети его, наоборот, даже незваные являлись в лесу к охотникам и всячески мастерили по кустам, стараясь словить зайчика из-под гону и с аппетитом скушать его.
— Ты-бы заказал им лучше ружья маленькие — пусть бы охотились, когда перевешать их не хочешь, махай их задави! —говорил моему отцу Сизый.
И действительно пришлось, чтобы не портить нашу стаю, перевести все потомство знаменитого Выплача.
Вот тут и говорите после этого, что яблочко от яблони недалеко катится!
В один год со смертью Выплача умер и Иван Петрович Сизый, тоже, надо полагать, от старости. Целую осень скрипел он, как старое подрубленное дерево, и то лежал, не вставая по неделям в постели, то расхаживал взад и вперед по своей комнате и даже к общему обеду сходил вниз,
— Эх! погонять бы теперь, махай его задави, ловко! — всё твердил он.
С первыми признаками зимы его не стало.
Мир твоему праху, дорогой товарищ и дельный старый охотник!
Предыдущая часть. Последующая часть.
Если вам нравится этот проект, то по возможности, поддержите финансово. И тогда сможете получить ссылку на книгу «THE IRISH RED SETTER» АВТОР RAYMOND O’DWYER на английском языке в подарок. Условия получения книги на странице “Поддержать блог”