Высший тип охотника. часть 2

Примерное время чтения статьи 23 минуты

Главная / Статьи / История Охоты / Высший тип охотника. часть 2

“Природа и Охота” 1891.5-6

Николай Михайлович Пржевальский.

Привольно было жить на озере Ханка натуралисту-охотнику. Место его стоянки было пустынное, на несколько сот вёрст кругом не имевшее жилья, кроме одного казачьего поста. На этом приволье Пржевальский охотился и неутомимо наблюдал жизнь пернатых. Охота на гусей и уток была легка и обильна. Эта дичь шла главным образом для продовольствия охотников, но охота на журавлей, ибисов, цапель, редкие экземпляры которых были ценны для научных коллекций, представляла большие трудности и часто сопровождалась обидной и досадной неудачей. Завидевши в нескольких сот шагах, где-нибудь на льду залива, пару китайских журавлей, Пржевальский, с затаённым дыханием, с замирающим сердцем, осторожно полз, прикрываясь кустами и травой, полз чрез весенние холодные лужи, боясь малейшего шороха или заметного движения травы, чтобы не спугнуть чуткую птицу; но вот он ещё не доползал в меру выстрела, как осторожные журавли взмахивали крыльями и уносились вдаль. Обидно было и досадно. Пржевальский пробовал стрелять не в меру выстрела и пуля только взрывала снег, перелетая или не долетая до журавлей. «Но за то, когда удавалось, писал он, подкрадываться в меру меткого выстрела, и пронизанный пулей журавль падал, как сноп, на землю, я радовался, как ребенок, и из всех сил пускался бежать с дорогой добычей»¹. Ибисы и цапли были чутки не менее журавлей. «Ведь, кажется, ползешь, бывало, -говорит Пржевальский,- по такой густой и высокой траве, что сам чёрт не углядит, нет, смотришь, не приблизился ещё и на сотню шагов, как тебя уже заметили эти длинноногие дьяволы, взлетели и, вместе с ибисами, отправились на другое место»².
За полтора месяца пребывания на озере Ханка, Пржевальский расстрелял 3 пуда дроби; ружьё ему приходилось мыть по два раза в сутки; бывали дни, когда он делал по сто выстрелов.
Тогда же в Сунгачских равнинах он с увлечением охотился на диких коз, которые весной идут здесь большими стадами, переселяясь с юга в бассейн р. Уссури. «У меня, – говорил он, всегда тряслись руки и сильно билось сердце, когда я ещё издали замечал коз, которые должны были проходить мимо засадки»³.

На реке Сугане Пржевальский чуть не сделался жертвою охотничьего увлечения. Он увидал двух больших медведей и один с двухствольным штуцером пошёл на них. Выстрелив в ближайшего, он пробил его насквозь под лопаткой. Звери пошли на уход и через 150 шагов залегли в кустах. Когда Пржевальский подошёл к ним на 50 шагов, раненый медведь с открытой пастью бросился на него. Пржевальский подпустил его на четыре шага и всадил ему пулю между глазом и ухом. Медведь упал замертво и покатился вниз с горы, но в эту минуту другой медведь пошёл на Пржевальского. Последний выстрелил и, дав промах, бросился к близ стоявшей березе и не успел взобраться ещё и на полторы сажени, как зверь уже был под его ногами. К счастью, этот зверь не полез на дерево, а, увидав, что его товарищ катится вниз с горы, медленно стал спускаться с горы за ним. Тогда Пржевальский соскочил с дерева, зарядил штуцер и, нагнав медведя, в пятидесяти шагах пустил в него пулю. Раненый медведь по­ катился вниз, но, тем не менее, он ушел, оставив за собой широкий кровавый след. Убитый медведь был громаден: длина его была З¹/₂ аршина, вышина спереди 2 аршина, голова в длину и ширину по три четверти аршина, вес около 29 пудов. 

За время поездки по Уссурийскому краю много Пржевальскому пришлось перенести трудностей и лишений, но зато и не раз пришлось ему переживать минуты восторженного наслаждения в тех впечатлениях, которые величие и красота природы производили на его мысль, воображение и чувство. „Присядешь, бывало, пишет он, на вершине утеса, заглядишься на синеющую дал моря и сколько различных мыслей зароится в голове! Воображению рисуются далёкие страны, где царствует вечная весна и где волны того же самого океана омывают берега, окаймленные пальмовыми лесами. Казалось, так бы и полетел туда стрелою, посмотреть на все эти чудеса, па этот храм природы, полный жизни и гармонии… 

«Погрузится затем мысль в туманную глубину прошедших веков, и океан является перед нею ещё в большем величии. Ведь он существовал и тогда, когда ни одна растительная или животная форма не появлялась на нашей планете, когда и самой суши ещё было немного! На его глазах и, вероятно, в его же недрах, возникло первое органическое существо! Он питал его своею влагою, убаюкивал своими волнами! Он — давнишний старожил земли; он лучше всякого геолога знает её историю, и разве только немногие горные породы старее маститого океана»⁴.

Несомненно, что такое возбужденное картиной природы эмоциональное состояние, пробуждавшее в сознании идеи мирового порядка, свидетельствовало о высшей душевной организации, о высшем интеллектуальном развитии Пржевальского. 

Помимо поездки в Уссурийский край, Пржевальский совершил четыре путешествия по центральной Азии. Во время этих путешествий способности и стремления его натуры, воспитанные охотой и природой, найдя благоприятные для своей деятельности условия, проявились во всей своей силе, в полном расцвете. 

Охота в девственных местах Азии, разнообразная по сопровождающим обстоятельствам, по условиям времени и местности, по обилию дичи, по ценности добычи, представляла наличность условий для всестороннего удовлетворения охотничьей страсти. Для Пржевальского она приобрела здесь двойной интерес: и как любимое занятие, и как средство, к собиранию научного материала, к составлению коллекций, дающих точное представление о фауне исследуемых стран. И потому во время путешествий он отдавался охоте с увлечением и неутомимостью. Никакие препятствия, никакая опасность не смиряли его страсти; ни чуткость и осторожность птицы, ни свирепость зверя, ни страшный холод, ни разреженный воздух, ни палящее солнце, ни отвесные скалы, ни бездонные пропасти не останавливали его преследований добычи, и он наслаждался ею то как победитель, то как обладатель экземпляра, ценного в научном отношении. 

Величественные картины гор, открывавшиеся с их вышины чудные панорамы широко раздвинутого горизонта давали ему возможность переживать минуты высоко эстетического наслаждения природой, то высшее эмоциональное состояние, при котором мысль свободно парит, уносясь в безвестную даль времени и пространства, а чувство возвышается до совершенной бесстрастности, как бы отражая в себе мировое величие.

Стремление к научным приобретениям и работам нашли богатую пищу в составлении зоологических и ботанических коллекций, в метеорологических наблюдениях, в определениях высот, описаниях и нанесении на карту пройденных местностей, в определении пунктов широты и долготы, в этнографических наблюдениях. 

Препятствия, которые природа и люди ставили Пржевальскому на пути его исследований, требовали выносливости и могучей энергии. В сжатом очерке нет возможности дать полной характеристики путешествий Пржевальского, но некоторые заимствования из его биографии и описаний путешествий могут наметить общие черты. 

Зимою 1870 года Пржевальский охотился в степи Гоби на антилоп (дзерены, по местному). Животные эти, чуткие, с острым слухом и зрением, паслись здесь стадами в 200 и 300 штук на обширных равнинах, поросших редкой и низкой травой. Стада эти встречались часто, но едва подпускали к себе на 300 шагов. Пржевальский ходил за ними по целым дням, с утра до вечера, в морозы, доходившие до -30°Р. «Холода были так велики, что нельзя было зарядить, как следует, штуцера: сальные пластыри ломались и пуля шла в ствол, как попало». Пржевальский отморозил себе нос и ухо и, при всех стараниях и жертвах, убил только двух дзеренов, одного на двести, другого на триста шагов. 

Две недели он провел на охоте в Алашаньских горах. Птиц и зверей здесь было много, но охота за ними была сопряжена с опасностью жизни. Приходилось карабкаться по отвесным скалам, прыгать через трещины, пробираться по карнизам утёсов; малейшая неосторожность, оборвавшийся под ногою камень, и пропасть грозила навсегда поглотить охотника. Но, тем не менее, Пржевальский охотился здесь неутомимо. „Мой проводник рассказывает, он видел удивительно далеко; случалось, что он на несколько сот шагов замечал одни рога животного (горного барана), которые я не скоро мог разглядеть даже в бинокль. Затем мы начинали подкрадываться к замеченному зверю. Для этого иногда нужно было обходить очень далеко, спускаться почти в отвесные пропасти, прыгать с камня на камень, или через широкие трещины, лепиться по карнизам утесов, словом, с каждым шагом быть на краю опасности. Руки царапались в кровь, сапоги и платье рвались немилосердно, но все это забывалось и, несмотря на все трудности, один удачный выстрел вполне вознаграждал охотника, а самые горы доставляли ему много сладких, отрадных и поэтических минут». Н. М. Пржевальский.⁵ Пржевальский убил трех баранов, оленя и кабаргу.
С конца ноября 1872 года до 10 февраля 1873 г. Пржевальский шел пустынями северного Тибета и дошёл до берегов Голубой реки. На этом пути он встречал обилие крупных и редких зверей: громадные стада яков, диких ослов, антилоп, аргали, горных баранов; здесь водились медведи и желтовато-белый волк. Дикие животные бродили часто вблизи палатки и иногда паслись вместе с верблюдами путешественников. Пржевальский стрелял их ради мяса и ради шкур; мясо бралось обыкновенно на одну только варку, фунтов 15, остальная туша убитого зверя, иногда пудов в сорок, бросалась и для следующей варки убивался другой зверь. Добыча для научных коллекций была так богата, что не помещалась на вьюках. За месяц Пржевальский сам убил до 20 яков, да спутники его — 12 штук, всех же зверей они убили здесь 76 штук, и могли бы набить ещё более, но не имели в том надобности. Такое обилие зверей, по замечанию Пржевальского, можно встретить ещё только в южной Африке и нигде больше. Однако охотничья добыча доставалась путешественникам не легко. Сильные морозы донимали их и заставляли одеваться в шубы и рукавицы, тем не менее руки зябли так, что едва вкладывали патрон в ружье. 

Охота в Тибете затрудняется ещё и тем обстоятельством, что разреженный воздух этой высоко поднятой над уровнем моря страны скоро вызывает у охотника усталость и одышку, часто влияющую неблагоприятно на меткость выстрела. Однако охоты, по поводу которых Пржевальским сделано это замечание, отличались замечательными выстрелами. Рассказывая, что на охоте в юго-восточной части Одонь-тала, с полудня до вечера, он убил трёх старых медведей и трёх медвежат, он прибавляет: «Случались и незабвенные для охотника выстрелы: дублетом из штуцера Express я убил однажды на полтораста шагов большого медведя и такую же медведицу; или таким же дублетом свалил на двести шагов пару старых аргали; или раз за разом, не сходя с места, убил медведицу и трёх бывших с нею медвежат»⁶. 

Кстати сказать, Пржевальский был великолепный стрелок. «Иногда решительно являлся он виртуозом: бьёт дробью волка, а из другого ствола пулей кладёт в лёт мелкую пичужку».⁷  

В описании третьего своего путешествия, Пржевальский раз­ сказывает о чрезвычайно удачной охоте на куку-яманов. Это было в долине реки Шуга. Пржевальский пошел на охоту в горы за аркарами и куку-яманами. Солнце взошло и снег блестел так сильно, что не позволял смотреть вдаль; скаты гор от снега сделались скользкими, ходьба по ним была чрезвычайно затруднительна. Пржевальский не рассчитывал на удачную охоту и хотел было уже вернуться, как вдруг на вершине одной скалы он заметил куку-ямана. «Загорелась охотничья страсть, пишет он, ни по чем стали снег и скользота и я полез опять в горы по направлению замеченного зверя». Подкравшись из-за скалы, он убил его, и когда пошёл посмотреть, куда упал зверь, то увидел внизу стадо в сорок или пятьдесят штук куку-яманов. «Потемнело у меня в глазах, – рассказывает он, от подобной неожиданности… Несколько мгновений не мог я опомниться… Затем, придя в себя, выбрал крупного самца и убил его из берданки наповал».⁸

Расстрелял он тогда 21 патрон и убил восемь штук ку­ку-яманов. 

Этот горный баран очень чуток посторожен. Он держится обыкновенно на неприступных скалах альпийской области гор и отличается замечательной способностью бегать по высоким едва наклонным каменным кручам. На охоте, во время путешествия, Пржевальский был особенно поражен такой необычайной способностью куку-яманов. Тогда он стоял со своими спутниками бивуаком на реке Бычю, у подножия высокой горы, на вершине которой громоздились отвесные скалы. На этой горе путешественники заметили стадо куку-яманов и Пржевальский отпустил своих казаков поохотиться за ними; сам же с спутником Козловым пошел на ту же гору за птицами для коллекций. Не имея в виду охотиться на куку-яманов, он взял с собой гладкоствольное ружье Перде и потом сожалел об этом, потому что птиц он не нашёл, охотиться же на куку-яманов без штуцера было плохо. Тем не менее, Пржевальский зарядил свое ружьё пульными патронами и присел за камнем. «Через несколько времени, рассказывает он, вверху прогремел выстрел, немного спустя раздалось эхо сброшенных вниз камней и, наконец, послышался глухой топот большого, убегавшего стада куку-яманов. Опрометью неслись они возле высоких верхних скал, перебежали на моих глазах чуть не по отвесной каменной круче, спустились в небольшое ущелье, а затем… о, великая радость! прямехонько направились в мою сторону. Пуще прежнего притаился я в своей засадке, даже боялся глядеть через камень и только слушал, как приближался ко мне топот зверей. Думалось, подпущу их как можно ближе и уложу пару из обоих стволов. Так действительно и случилось, только в несколько измененном виде. Предательский ветер выдал чутким животным моё присутствие… Все стадо сразу приостановилось, а затем быстро шарахнулось в сторону, снова остановилось, столпившись плотною кучею шагах в полутораста от моей засадки. Тогда раз за разом пустил я две пули, рассчитывая, что они найдут виновных. После этих выстрелов куку-яманы бросились на прежние скалы, двое же остались на месте убитыми наповал.» 

На следующее утро Пржевальский отправился на охоту уже с винтовкой Бердана и засел невдалеке от прежнего места, около громадной конгломератовой скалы. Пржевальский говорит, что наклон этой горы был так крут, что мышь только могла пробраться по этой крутизне, между тем на вечерней охоте куку-яманы целым стадом пробежали по этому отвесу. Пржевальский лежал за камнем и, в ожидании зверей, любовался полётом грифов и ягнятников, которые то высоко парили в облаках, то спускались вниз. Раздался выстрел. На скале показался куку- яман и быстро исчез. «Ещё напряженнее,- рассказывает Пржевальский,- сосредоточилось мое внимание, ещё сильнее забилось сердце страстного охотника… Вот-вот, думалось, явятся желанные звери и руки невольно сжимали приготовленную винтовку… Но куку-яманов нет, как нет. Видно, бросились они на другую сторону горы и не пойдут к засадке… Сомнение начинало брать верх над надеждою, радостное настроение заменялось унынием, ажитация проходила… Вдруг, как ошпаренный, выскочил впереди меня большой самец куку-яман, постоял несколько секунд и пустился легкою рысью поперёк отвеса конгломератовой стены, повыше её средины. За вожаком показалось целое стадо и тем же невероятным путем бежало в недальнем от меня расстоянии. Несколько мгновений я смотрел совсем озадаченный на такое необычайное искусство куку-яманов; мне казалось, что это двигались тени, а не животные, и только жалобное блеяние барашков разрушало иллюзию. Передовые звери миновали уже средину каменной стены, когда я, наконец, опомнился и выстрелил в рогатого вожака. Словно оторванный от скалы камень, грохнулся он вниз, сделал два-три рикошета по стене и, кувыркаясь, покатился далеко по крутому луговому скату. Стадо на мгновение приостановилось… Я послал второй выстрел и другой самец ещё с большим грохотом полетел с высоты, но, попавши внизу на камни, вскоре остановился; между тем стадо частью продолжало бежать вперед, частью повернуло по той же стене вверх и взобралось по такой отвес­ ной каменной круче, что у меня, глядя снизу, мороз брал по коже. Я даже не стал более стрелять, соображая, что упавший с подобной высоты зверь едва-ли будет годен для коллекции⁹. 

Во время третьего путешествия Пржевальский чуть было не погиб на охоте за диким яком и спасся, только благодаря глупости и нерешительности зверя. Охотился он тогда в горах Думбуре за белогрудыми аргали. Проходив напрасно до полудня и возвращаясь к своему бивуаку, он в долине гор встретил стадо яков и, пустив в одного из них на 200 шагов до десяти пуль, убил его. Стадо пошло на уход, но Пржевальский обошел гору и встретил его вновь и вновь пустил несколько пуль в одного из яков; як упал и, скатившись с крутого снежного ската, лёг почти неподвижным; когда же Пржевальский стал к нему подходить, он вскочил и ушёл в долину. Пржевальский вернулся к первому яку и видя, что шкура его настолько испорчена, что для коллекции не годится, отрезал от него волосатый хвост и пошёл к своему бивуаку. По дороге он опять встретил ушедшего от него яка. Як лежал, но когда Пржевальский подошел к нему шагов на сто двадцать, рассвирепевший зверь вскочил и бросился на Пржевальского. У последнего оставалось только два патрона, из одного он выпустил пулю в яка на семьдесят шагов, из другого на пятьдесят, но як не упал и продолжал набег; в двадцати шагах от Пржевальского он остановился, нагнув голову и помахивая поднятым кверху хвостом. На груди его краснели раны, из морды капала кровь. Беззащитный Пржевальский выхватил из-за пояса хвост прежде убитого яка, рассчитывая, в случае нападения, набросит этот хвост на глаза зверя и затем ударит его со всего размаху прикладом винтовки по голове. Это была слабая надежда на спасение, напоминавшая соломину утопающего. Винтовка разлетелась бы в дребезги от непомерно крепкого лба животного, не причинив ему чувствительного вреда. Но до этого дело не дошло. Як минуты две стоял, наклонив голову и помахивая хвостом, затем раздражение его стало проходить, он поднял голову и опустил хвост. Тогда Пржевальский пригнулся к земле и ползком медленно стал отступать, не спуская глаз с зверя; так он прополз шагов 50, потом встал и пошёл быстрее и, только пройдя шагов двести, вздохнул свободно. Як же все время стоял неподвижно и только глазами следил за удалявшимся врагом. 

Пернатая дичь не представляла из себя опасного врага. Охота на неё бывала часто легка и привольна и давала богатые результаты, но и часто сопровождаясь большими затруднениями, небезопасными препятствиями, она требовала больших усилий и давала при этом плачевные результаты.
Весною 1871 года Пржевальский с успехом охотился на озёрах песчаных и солонцеватых степей Монголии. За весенний прилёт он здесь убил более 300 гусей и уток и более ста штук других птиц для коллекций. Ещё обильнее и привольнее были его охоты на озере Лоб-Нор весной 1877 и 1885 годов. Лоб-Нор — это громадное, образуемое разливом Тарима, водное пространство, почти сплошь заросшее тростником и ситником. Наибольшая его ширина 20 вёрст, протяжение же с юго-запада на северо-восток до 100 вёрст. Миллионы пернатых разнообразных пород собираются здесь во время весеннего прилёта. Тысячные стаи летят одна за другой и днем и ночью. Так было в 1877 году, с 8-го по 22 февраля и в 1885 году, когда прилет продолжался с 12-го по 28-е февраля. Вдоволь тут настрелялся Пржевальский со своими спутниками. На охоту они выходили обыкновенно около 10 часов утра и возвращались около трёх часов. Одежду при этом надевали самую плохую, потому что приходилось, подкрадываясь за несколько сот шагов к добыче, ползти по льду, по тростникам, по грязи, нередко проваливаться через проломившийся лёд в воду по пояс. Стрелять приходилось больше по уткам и гусям. Одиночек и небольшие стайки обыкновенно не трогали и охотились на большие стаи, бормотанье которых обыкновенно слышалось за несколько сот шагов и которые так густо покрывали занятое пространство, что негде было просунуть пальца. Первый выстрел делался по сидячим уткам, второй — по взлетевшим, и два выстрела давали обыкновенно от 8 до 14 штук, а однажды Пржевальский убил 18 штук двойным выстрелом. Гуси давались не так легко, потому что они осторожнее. Охотились также из засадок и на перелётах. На последних главным образом для того, чтобы выбирать из пролетавших птиц тех, которые нужны были для коллекций. Таким образом в 1885 году, за время с 12 февраля по 1-е Марта. Пржевальский и его спутники убили 655 уток и 34 гуся и все это шло на продовольствие путешественников, излишняя часть, впрочем, отдавалась лоб-норцам. 

Совершенно иной характер представляла охота на ушастого фазана в ущелье Баго-Торги. Здесь уже не легко доступные стаи были предметом охоты, а отдельные экземпляры или пары, отыскивание которых представляло большие трудности. Ушастого фазана надо было отыскивать в густых, часто колючих, зарослях кустарников, где собака не могла оказать никакой помощи; надо было лазить за ним на отвесные скалы и крутые скаты; притом он очень крепок на рану вследствие густоты рыхлого и мягкого оперения. Такие трудности, часто делавшие охоты Пржевальского безрезультатными, заставляли его охотиться на фазана по вечерним и утренним зорям, подкарауливая птицу на лесных лужайках. Великолепно описание одной из таким охот, сделанное Пржевальским в его книге о третьем путешествии (стр. 362). 

На вечерней заре, притаившись под деревом, он выжидал фазанов. Солнце зашло, постепенно смолкали голоса птиц, наступала ночь. Пржевальский все ждал, но ни один фазан не вышел на лужайку и он ни с чем ушел к своей стоянке, решив попробовать счастье ещё на утренней заре. «Великолепно хороша была, – пишет он, – тихая весенняя ночь. Луна светила так ярко, что можно было читать; вокруг чернел лес; впереди и позади нас, словно гигантские стены, высились отвесные обрывы ущелья, по дну которого с шумом бежал ручей». Пржевальскому не спалось, но ему чувствовалось хорошо в эту весеннюю лунную ночь. „То была радость тихая, успокаивающая, какую можно встретить только среди матери природы». Под утро заблаговременно он поспешил на место охоты и вновь засел в нетерпеливом ожидании. Стал просыпаться лес, зашевелились, защебетали птицы, послышались голоса фазанов. Пржевальский ждал с нетерпением: вот-вот они выйдут на лужайку… И вдруг в отдалении выстрел: то спутники Пржевальского, тоже засевшие, стреляли по фазанам. Завистью отозвался в сердце Пржевальского этот выстрел; но ещё немного нетерпеливого ожидания и счастье отозвалось ему: два ушастых фазана вышли из зарослей на лужайку, последовали два выстрела, и один фазан остался на месте, другой ушёл. Ещё ждал Пржевальский, но ничего не дождался и вернулся к своей стоянке с одним фазаном. Спутники его принесли тоже только одного фазана. 

В горах Джахар Пржевальский охотился за голубыми чекканами. Птица эта нужна была ему для орнитологической коллекции. Убить ее было нетрудно, по её доверчивости и непугливости, но отыскивание её представляло большие затруднения, потому что она держится обыкновенно вблизи снеговой линии высочайших гор. «Охота за голубыми чеканами,- пишет Пржевальский,- насколько заманчива для орнитолога, настолько же и трудна: необходимо забраться в высокий пояс гор, где вечная непогода, неприступные скалы, громадные россыпи… Ходьба адская даже по лугам, которые везде здесь чрезвычайно круты. Притом grandaba coeticolor хотя вообще мало осторожны, так как никогда не преследуются человеком, но часто бывают недоступны для охотника, сидя на высоких скалах; битые же нередко пропадают, заваливаясь между крупными камнями россыпей, или в глубокие трещины. Случается, что пролазавши целый день и сильно уставши, возвращаешься ни с чем к своему бивуаку»¹⁰. Пржевальский бил чеканов на лугах между скалами, куда они слетались, в особенности во время жировки, на прокормку. В три дня он со своими компаньонами убил 25 штук и радовался дорогой орнитологической добыче. 

Помимо заманчивости добычи, охота на голубых чеканы доставляла ему большое удовольствие тем, что давала возможность созерцать чудные картины горной природы. «Приходится лазить,- рассказывает он, – или сидеть на высоте в 13-14.000 футов, нередко в облаках, иногда даже выше их. Во все стороны раскрывается далекий, необъятный горизонт; смотришь вдаль и не насмотришься вдоволь… Вдруг над самою головою, с особенным дребезжащим шумом крыльев, плавно пролетит громадный гриф или ягнятник; невольно провожаешь глазами эту могучую птицу. То раздастся громкий голос улара, или прекрасное пение непальской завирушки… с окрестных, скал нередко валятся камни и с шумом летят далеко вниз в пропасть; то, вдруг, станет совершенно тихо, словно в горах нет ни одного живого существа…» ¹¹. 

В описаниях своих путешествий Пржевальский не раз прекрасно изображает грандиозные картины природы и то душевное состояние, то эстетическое наслаждение, которое он переживал под впечатлением этих картин. То он наслаждается чудной картиной широко раскинувшегося озера и не может оторвать глаз от красивой панорамы, стараясь запечатлеть ее в памяти,, то в течение нескольких дней он делается невольным созерцателем однообразных картин мертвенной, раскаленной солнцем пустыни и переживает тяжелые, подавляющие впечатления; то чарующая картина лунной весенней ночи, чернеющего леса и темнеющих стен ущелья навевает на его душу тихую, умиротворяющую радость; или с горных высей во все стороны раскрывается перед ним величественная панорама необъятной дали и чувство какой-то беспредельности, безвременности наполняет душу, и в этом чувстве мирового величия тонут бесследно мелкие, обыденные помыслы и желания, словно она, эта душа, поглощается мировым пространством, словно сродняется с идеей Нирваны. 

Горные картины особенно привлекали Пржевальского. Он писал, что тот, кто не бывал в горах, не знает грандиозной красоты природы. Сам он наслаждался этой красотой в высочайших горах, и, тем не менее ему хотелось подняться ещё выше, и он завидовал грифу, с высоты полёта которого необъятная даль делалась ещё необъятнее. Минуты этих наслаждений Пржевальский считал незабвенными на всю жизнь. 

Рассказывая об охоте в горах Нань-Шаня, он говорит: «Между тем, охотник незаметно поднялся чуть не до вечных снегов. Дивная панорама гор, освещенных взошедшим солнцем, расстилается под его ногами. Забыты на время и яки и куку-яманы. Весь поглощаешься созерцанием величественной картины. Легко, свободно сердцу на этой выси, на этих ступенях, ведущих к небу, лицом к лицу с грандиозною природою, вдали от всей суеты и скверны житейской. Хоть на минуты становишься действительно духовным существом, отрываешься от обыденных мелочных помыслов и стремлений»¹². 

В другом месте он пишет о впечатлении, оставленном в нем видом с Тетунгских гор: «Любовались глаза, радовалось сердце. Но, в то же время, грустное чувство охватывало душу при мысли, что сейчас придется надолго, быть может, навсегда, расстаться со всеми этими прелестями. О! сколько раз при своих путешествиях я был счастлив, взбираясь на высокие горные вершины!.. Лучшим делается человек при подобной обстановке; словно, поднимаясь в высь, он отрешается от своих мелких помыслов и страстей. И надолго, на целую жизнь не забываются подобные счастливые минуты»¹³. 

К описанию вида с Алашаньских гор он прибавляет: «Такая панорама очаровательна! Она доставляет истинное наслаждение, мирит со всем окружающим и увлекает в мир поэтический, чистый и бесстрастный». А по поводу впечатления, оставленного в нем видом с вершины Сади-Саркус, он говорит: «Сила впечатления была так велика, что я долго не мог оторваться от чудного зрелища, долго стоял, словно очарованный, и сохранил в памяти этот день, как один из счастливейших в целой жизни»… 

Охота и поэзия природы, дававшие Пржевальскому, во время его путешествий, столько удовольствия и наслаждения, конечно, не составляли главной цели его странствований. Научный интерес к открытиям и исследованиям был тем могучим стимулом, который заставлял его идти наперекор всем препятствиям природы и людей, выносить всевозможные лишения и трудности. Поистине можно сказать, что только могучая энергия Пржевальского, воодушевляемая научным интересом, могла устоять против тех невзгод, которые ему пришлось перенести во время путешествий, и не отказаться навсегда от страннической жизни охотника исследователя. Зной, холод и всевозможные атмосферические невзгоды всех времен года вставали препятствиями на его пути и в его работах. Отсутствие проводников в безлюдных на сотни вёрст местностях, недружелюбие китайских властей, воспрещавших туземцам где только можно сношения с путешественниками, изнурение от трудного пути, от жажды, от разреженного воздуха, частый недостаток в пищевых продуктах, истрепанные одежда и обувь, грязное, износившееся белье, часто не менявшееся по нескольким неделям, отдых и работы в палатке, неспособной защитить ни от ветров, ни от палящего зноя, ни от трескучих морозов, разбойнические нападения туземцев, недостаток корма для лошадей и вьючных верблюдов, нередкий их падеж или пропажа составляли трудные обстоятельства в путешествиях Пржевальского, заставлявшие его переживать тяжелые, часто мучительные дни, недели и месяцы. Дорогой ценой доставались ему научная добыча и редкие минуты наслаждения красотой природы! 

В марте и апреле 1871 года Пржевальский шёл песчаными и солонцоватыми степями юго-восточной Монголии. «За всю весну, писал он, не было ни одного тихого дня и час­ то поднималась буря, которая вздымала целые тучи песку и мелкой соли, так что атмосфера принимала желтовато-серый цвет и в полдень было не светлее, чем в сумерки. В то же время крупный песок до того сильно бил, что даже верблюды, привычные ко всем трудностям пустыни, иногда поворачивались спиною к вихрю, пока пронесётся его порыв»¹⁴. 

Часто такая буря сопровождалась на несколько минут проливным дождём или градом и вдруг на короткое время совершенно стихала, а затем опять поднимался сильный ветер, вызывавший в головах путешественников боль и шум. Недостаток пресной воды делал путешествие ещё более неприятным. Вода из местных озер, которой путешественники утоляли жажду, была соленая и грязная. «Если хотите приготовить у себя такую бурду, – писал Пржевальский, -то возьмите стакан чистой воды, положите туда чайную ложку грязи, щепотку соли, извести для цвета и гусиного помёта для запаха, и вы, как раз, получите ту прелестную жидкость, которая наполняет здешние озера. Словом, мы испытали все удовольствия монгольских пустынь за исключением впрочем жаров.»¹⁵ Тогда стояли ещё холода и часто вода замерзала в озерах, так что лед сдерживал человека. Плохо согревались путешественники в своей палатке, которую им приходилось протапливать сухим помётом за неимением в степи другого топлива. У Пржевальского коченели руки, когда он препарировал чучела для коллекций. Но вскоре, в то же путешествие, ему пришлось испытать и жары монгольских пустынь. То было уже в летнюю пору. «Раскаленная почва пустыни, писал он, дышит жаром, как из печки. Становится очень тяжело: голова болит и кружится, пот ручьем льет с лица и со всего тела, чувствуешь полное расслабление и сильную усталость. Животные страдают не менее нас. Верблюды идут, разинув рты и облитые потом, словно водою».¹⁶

Те же мучения от жары путешественникам пришлось перенести во время того же путешествия в пустынях Ордоса, Алашаня и Гоби. Почва нагревалась до 63° и 70° Ц. воздух до 45°. Верблюды не могли ступать голой подошвой по раскаленному песку; перо, обмакнутое в чернила, высыхало также скоро, как скоро застывает на морозе. Частые ветры не освежали атмосферы, они поднимали горячую пыль песку или соли и били путнику в лицо, не давая ему свободно вздохнуть и открыть глаза; горы в нескольких стах шагах застилались от глаз густой пеленой этой пыли. В сыпучих песках Алашаня часто на сотню вёрст кругом нельзя было найти капли воды. Редко попадавшиеся здесь колодцы были большею частью отравлены телами убитых во время Дунганского разорения края. «У меня до сих пор, – писал Пржевальский, мутит на сердце, когда я вспомню, как однажды, напившись чаю из подобного колодца, мы стали поить верблюдов и, вычерпав воду, увидели на дне гнилой труп человека!»¹⁷. 

В пустыне Гоби, в 45° жары июля, путники чуть не погибли от жажды. Проводник их обманул, уверив, что предстоявший переход имел 25 вёрст и два колодца на расстоянии восьми вёрст друг от друга. Первый колодезь был скоро найден, но второго через восемь вёрст не оказалось. Прошли более десяти вёрст, его не было, прошли ещё более десяти, потом десять и ещё около пяти вёрст, но колодца не было. Жара была невыносимая; истомленные путники едва плелись шаг за, шагом. «Положение наше, – писал Пржевальский, -было действительно страшное: воды оставалось в это время не более нескольких стаканов. Мы брали в рот по одному глотку, чтобы хотя немного промочить совсем почти засохший язык. Все тело наше горело, как в огне, голова кружилась чуть не до обморока. Ещё час такого положения, и мы погибли…»¹⁸ Пржевальский послал вперед казака и проводника с чайником и кастрюлей захватить воды в случае, если они найдут колодезь, а сам в мучительном ожидании с другим казаком остался идти при караване. Минут через двадцать посланный скакал назад во весь опор, неся радостную весть о колодце и воду. Пржевальский немедленно утолил мучительную жажду и смочил голову. 

При таких тяжелых условиях Пржевальский не мог делать долгих переходов, и путники часто должны были останавливаться и, утомленные, измученные, развьючивать верблюдов, кормить, поить их, разбивать палатку. Даже ночь давала им мало отдыху. И при остановках на ночлег опять начинался тот же труд над развьючиванием верблюдов, их корм, то же разбивание палатки, отыскивание воды и топлива, варка пищи и чаю. Истомленный Пржевальский после всего этого ещё должен был раскладывать собранные в пути растения, препарировать чучела, наносить на карту пройденный путь, вести путевые записки. Изнуренным он ложился спать и от чрезмерного изнурения недолгий сон был тревожный. 

То, что знойные пустыни заставляли переживать в первое его путешествие, повторялось и в последующие. Тот же палящий жар почвы и атмосферы, те же вихри, насыщающие воздух песком и солью, то же безводье, те же муки и то же изнурение в пути, и растительности нет вовсе, – пишет Пржевальский о хамийской пустыне, — Животных также нет никаких, даже ни ящериц, ни насекомых. По дороге беспрестанно валяются кости лошадей, мулов и верблюдов. Над раскаленною днём почвою висит мутная, словно дымом наполненная, атмосфера; ветерок не колышет воздуха и не даёт прохлады. Только часто пробегают горячие вихри и далеко уносят крутящиеся столбы солёной пыли. Впереди и по сторонам путника играет обманчивый мираж. Если же этого явления не видно, то и тогда сильно нагретый нижний слой воздуха волнуется и дрожит, беспрестанно изменяя очертание отдаленных предметов. 

Жара днём невыносимая Солнце жжёт от самого своего восхода до заката. Оголенная почва нагревалась до 62,5°; в тени же, в полдень, мы не наблюдали от самого прибытия в Хами меньше  35°. Ночью также не было прохлады, так как с вечера обыкновенно поднимался восточный ветер и не давал атмосфере достаточно охладиться через лучеиспускание»¹⁹. 

Такой же неприветливой, хотя не такой мертвенной, представлена в его описании Алашаньская пустыня. «Тяжёлое, подавляющее впечатление, – пишет он, производит Алашаньская пустыня, как и все другие, на душу путника. Бредёт он с своим караваном по сыпучим пескам, или по обширным глинисто-солонковатым площадям и день за днём встречает одни и те же пейзажи, одну и ту же мертвенность и запустение. Лишь изредка пробежит вдали робкая харасульта, юркнет в нору испуганный тушканчик, глухо просвистит песчанка, затрещит саксаульная сойка, или с своим обычным криком пролетит стадо бальдуруков… Затем нередко по целым часам сряду не слышно никаких звуков, не видно ни одного живого существа, кроме бесчисленных ящериц… А между тем летнее солнце печёт невыносимо и негде укрыться от жары; нет здесь ни леса, ни тени; разве случайно набежит кучевое облако и на минуту прикроет путника от палящих лучей. В мутной, желтовато-серой атмосфере обыкновенно не колыхнет ветерок; являются только частые вихри и крутят горячий песок или соленую пыль.

Последующая часть. Предыдущая часть.

---

1. «Из Зайсана через Хамя в Тибет» стр. 190. ↩︎
2. «Из Зайсана через Хами в Тибет», стр. 128 ↩︎
3. Там-жe, стр. 420. ↩︎
4. Н. М. Пржевальский. Биографические очерки Н. Ф. Дубровина, стр. 118. ↩︎
5. Н. М. Пржевальский. Биографические очерки Н. Ф. Дубровина, стр. 119. ↩︎
6. Н. М. Пржевальский. Биографические очерки Н. Ф. Дубровина, стр. 122 ↩︎
7. Н. М. Пржевальский. Биографические очерки Н. Ф. Дубровина, стр. 152 ↩︎
8. Н. М. Пржевальский. Биографические очерки Н. Ф. Дубровина, стр. 173 ↩︎
9. «От Кяхты на истоки Желтой реки» стр. 190-192. ↩︎
10. Н. М. Пржевальский. Биографические очерки Н. Ф. Дубровина, стр. 72. ↩︎
11. Н. М. Пржевальский. Биографические очерки Н. Ф. Дубровина, стр. 73. ↩︎
12. Н. М. Пржевальский. Биографические очерки Н. Ф. Дубровина, стр. 73. ↩︎
13. Н. М. Пржевальский. Биографические очерки Н. Ф. Дубровина, стр. 74. ↩︎
14. Н. М. Пржевальский. Биографические очерки Н. Ф. Дубровина, стр. 64. ↩︎
15. Н. М. Пржевальский. Биографические очерки Н. Ф. Дубровина, стр. 131. ↩︎
16. «От Кяхты на истоки Желтой реки», стр. 169 ↩︎
17. Н. М. Пржевальский. Биографические очерки Н. Ф. Дубровина, стр. 18. ↩︎
18. «Из Зайсана через Хами в Тибет» стр. 208. ↩︎
19. «От Кяхты на истоки Желтой реки» стр. 190-192. ↩︎

Поделитесь этой статьей в своих социальных сетях.