“Природа и Охота” 1891.5
Николай Михайлович Пржевальский.
На границе юго-восточной окраины русских владений, на берегу широко раскинувшегося синеющего озера Исык-Куля, в виду снежных вершин Небесных гор, одиноко стоит надмогильный памятник великого русского охотника, имя которого со славою и почетом записано в многочисленных русских и иностранных ученых обществах. Это могила Николая Михайловича Пржевальского.
Страстный охотник и страстный любитель природы, он возвёл охоту на высокую степень служения науке, принеся последней, в своей охотничьей добыче, великую, ценную дань. Страсть к охоте воспитала в нём страстную любовь к природе и была дорога для него, потому что вводила его в храм природы, где он присутствовал при совершении её таинств, где мыслью и чувством постигал её величие и красоту. С детства он жадно впитывал в себя её впечатления, под их влиянием сложилась его душевная организация и сложилась так, что никогда он не мог чувствовать себя удовлетворенным в среде культурной жизни города. Вечно тянуло его в даль степей, в чащу леса, в необозримые пустыни, на необъятно широко раскинувшиеся воды, в высь горных хребтов. Там, среди девственной природы, он видел вольную птицу и вольного зверя в их первобытной дикости, там он узнал и нашёл многое неведомое ученому миру, и это знание, эту находку принес и вложил в сокровищницу науки о природе.
Он с любовью изучал эту науку ради самоудовлетворения, чтобы сознательнее относиться к природе, чтобы шире, глубже и целостнее знать и понимать её и в тоже время чтобы поделиться с другими тем, что его так интересовало, чем он жил всем своим духовным существом. Это изучение естественной науки и служение ей наблюдениями, исследованиями и открытиями в путешествиях по центральной Азии были естественным последствием его страстной любви к природе, его охотничьей страсти, их сознательным воплощением, высшим проявлением их развития.
Н. М. Пржевальский родился в 1839 году 31 Марта в с. Кимборовке, в сорока верстах от Смоленска. Когда ему было четыре года, мать его построила в полутора верстах от села, в лесистой местности, усадьбу Отрадное и сюда переселилась вместе с мужем и сыном на жительство. Здесь Николай Михайлович, вместе с младшим братом Владимиром, провёл своё раннее детство.
Несмотря на строгость матери, братья пользовались, в особенности первое время, полной свободой. В одних рубашонках они выбегали из дому под проливной дождь, бегали по снегу с сверстником своим, дворовым мальчиком Васькой-шалуном, лазили по деревьям, устраивали всевозможные шалости, за которые им часто доставалось; летом бродили по лесам, в которых встречались медведи, бегали по полям, гоняясь за бабочками. Нянька Макарьевна рассказывала им сказки. Маленький Пржевальский особенно любил слушать одну из них — сказку об «Иване, великом охотнике», и слушал ее с большим увлечением. Бывало, закапризничает ли мальчик, так что ничем нельзя было его унять, или не захочет оставить начатую шалость, достаточно было Макарьевне сказать: «хочешь я расскажу тебе об Иване, великом охотнике?», и каприз тотчас же стихал, шалость тотчас же прекращалась. Вероятно, под влиянием этой, сотни раз выслушанной сказки, и соответствовавших живых впечатлений окружавших лесов и полей, впервые зародилась в мальчике охотничья страсть. Впоследствии она усилилась под влиянием дяди Павла Алексеевича Каретникова, страстного охотника. Дядя жил в их семье и сначала обучал братьев Пржевальских письму и чтению, а потом — стрельбе и охоте. До двенадцати лет маленький Пржевальский стрелял из детского ружья желудями и из самодельного лука, на двенадцатом же году от роду он получил настоящее ружье, оставшееся от отца. Стрельбой из этого ружья он так увлекался, что позволял себе иногда бить индюков и других домашних птиц. Первым его охотничьим трофеем была лисица, которую он убил, когда ему не было ещё и двенадцати лет. Полный восторга, схватил он эту лисицу и потащил показать её матери. Платье его все перепачкалось в крови и это очень испугало мать, когда он явился к ней в таком виде, тем не менее она не воспретила ему охоты, но приказала не носить дичь так, чтобы пачкаться в крови.
Когда Пржевальскому минуло десять лет, его отвезли вместе с братом в Смоленск, в гимназию, где он и пробыл до шестнадцатилетнего возраста. Все это время братья находились под строгим контролем приставленного к ним дядьки Игната, отца Васьки-шалуна. Без Игната они никуда не выходили из дому, да и с ним то ходили только на Смоленскую стрелку и в крепостной ров, где с товарищами по гимназии играли в лапту и ловили воробьев. Ученье в гимназии было нетрудное, притом же Пржевальский обладал блестящими способностями, в особенности памятью; достаточно было ему прочитать заданный урок один раз и он уже знал его отлично. Благодаря своим способностям, он был один из первых учеников гимназии. За то и шалун он был не последний и немало пришлось ему перенести розог и других наказаний дома и в гимназии за свои шалости. С товарищами он неохотно сближался, но пользовался их уважением и всегда был предводителем своего класса. Учебный гимназический год тогда тянулся недолго: с октября и даже ноября до мая, но тем не менее и этим коротким периодом Пржевальский тяготился и скучал. С нетерпением он ожидал больших праздников и каникул, когда его отпускали домой, в Отрадное. Он и тогда уже не любил городской жизни и пользовался всевозможными уловками, чтобы убежать за город побродить по лесам и полям. Когда же на каникулы он возвращался в Отрадное, он весь уходил в охоту и рыбную ловлю, целые дни проводил в лесу, в поле, на реке, домой возвращался только ночевать. «Всего больше нравились мне дикие леса,— писал он потом в своей автобиографии,— и, приезжая в деревню, я проводил в них целые дни». Однажды за чрезмерность такого увлечения, когда он предпочел уроку танцев блуждание по лесу, его высекли.
На время каникул Пржевальский помещался в избе вместе с братом и дядей. В избе этой стояли три кровати и хранились охотничьи принадлежности трёх её обитателей. Дядя обыкновенно снабжал племянников дробью и порохом, но страстным охотникам этого было не достаточно и они выбирали дробинки из забора, собирали свинцовую бумагу от чаю и отливали из неё пули. У брата Пржевальского не было своего ружья и потому им приходилось ходить на охоту поочередно, иногда же они выпрашивали у кого-нибудь из дворовых кремневое ружьё и тогда шли вместе. Дичи они набивали много, почти каждый день доставляли её к столу и в один сезон набили до 540 штук. То были славные времена охоты, когда не нужно было уходить за десятки верст от усадьбы, чтобы раздобыть дичь. И никто тогда не кричал, что разбойник мужик от праздности хищнически истребляет дичь и что гимназистам следует воспретить охоту. Шкурные охотничьи интересы, вероятно, тогда не были так живы и чувствительны, как теперь.
Шестнадцати лет от роду, в 1855 году, Пржевальский кончил курс гимназии и возвратился в Отрадное, но в сентябре того же года уехал в Москву для поступления в военную службу. Этот короткий период, с окончания курса до отъезда в Москву, Пржевальский всегда вспоминал с удовольствием и называл его счастливейшим временем своей жизни. Всецело он посвятил его охоте, на которой пропадал по целым дням и ночам; охоту часто сменяла рыбная ловля, которой он тоже отдавался с увлечением. Бывало, забравшись в реку, чтобы болтать воду у заставленной сети или помогать дворовым тянуть невод, он возился в воде до тех пор, пока не начинал не попадать зуб на зуб. Зато как радостно билось его сердце, когда бредень подтягивали к берегу и в нем уже виднелась бьющаяся рыба.
Грустно было Пржевальскому расставаться с своим родным уголком, где леса и поля взлелеяли его юность, где он охотился с таким увлечением, иногда совершенно забываясь и забывая все окружавшее. Случалось, что на охоте ранней весной он раздевался до нага, чтобы перейти ручей, и, перейдя его, совершенно раздетый шел дальше, преследуя дичь.
Прощаясь с родиной, Пржевальский накануне отъезда обошёл все свои охотничьи угодья, побывал во всех своих любимых местах, потом взошел на гору, чтобы ещё раз взглянуть на болото, сделал выстрелом прощальный салют и пошёл домой. На следующий день, с угнетенным чувством разлуки с родиной, он выехал в Москву.
Не бесследно было пережито Пржевальским его юное увлечение охотой и природой. «Леса, говорит его биограф, выработали в нем человека здорового душою и телом, нравственно чистого, тонко наблюдательного, неутомимого и энергичного в борьбе с физическими и нравственными препятствиями…»1.
Ещё будучи гимназистом, Пржевальский прочитал случайно попавшуюся ему хорошо написанную книгу: „Воин без страха“, и так увлекся этим воином, что тогда же возгорелся желанием поступить в военную службу. Рассказы о героях тогдашней войны, защитниках Севастополя, ещё более подогревали желание юноши. Героев этих он представлял себе не иначе, как рыцарями девиза: sans peur et sans reproche. С нетерпением он ожидал той минуты, когда поступит в военную службу и на деле увидит все, что знал из книги рассказов.
Это увлечение было вполне родственно увлечению Иваном, великим охотником, потому что «Воин без страха» подвигами силы, ловкости, мужества, отваги, направлявшимися против врага, удовлетворял душевным склонностям, воспитанным «Иваном, великим охотником». В Сентябре 1855 года Пржевальский поступил унтер-офицером в Рязанский полк. Как сильно было увлечение идеалом, так глубоко было разочарование при столкновении с действительностью. С поступлением в военную службу Пржевальский, этот юноша, воспитанный поэзией природы в возвышенных юношески чистых чувствах и стремлениях, попал в омут такой житейской грязи, подобия которой ему не приходилось встречать даже на болотах, по которым он бродил за куликами и бекасами. Помимо того, что материальная обстановка тогдашней жизни полковых юнкеров была нищенски бедна и грязна, самое это общество по своему нравственному содержанию представлялось крайне неблаговидным и недоброкачественным; для обрисовки его жизни не нужно красок, достаточно грязи, чтобы нарисовать картину, верную минувшей действительности. Юнкеров, среди которых первое время пришлось жить Пржевальскому, было до шестидесяти человек, и все это, за немногими исключениями, был сброд порочных людей: негодяи, картёжники, пьяницы, являвшиеся на служебное ученье без сапогов, в рваных халатах или в оборванных без рукавов сюртуках; они не гнушались воровством ради того, чтобы снести украденную вещь в кабак и пропить. Общество офицеров было не лучше. Карты, пьянство, всевозможные безобразия, жестокость в обращении с солдатами характеризовали их жизнь. У этих людей, при всей неприглядности их нравственного умственного содержания, существовало какое-то особенное, своеобразное представление о себе и своем звании, не позволявшее им признавать никаких обязанностей по отношению к правам личности и собственности других людей. Офицеры, например, не считали нужным заботиться о собственном пропитании, и деньщики должны были воровать, чтобы кормить своих господ, и это не только в походах, но и на постоянных квартирах. Передвижение Белевского полка в 1856 году в Козлов Пржевальский называл передвижением шайки грабителей, потому что грабеж и воровство были единственными средствами продовольствия людей и лошадей. Офицеров Полоцкого полка, в который Пржевальский был переведен прапорщиком в том же году, никто из жителей г. Белого не хотел пускать к себе на квартиру, так что для них пришлось нанять особое помещение. «На площадке, среди города, был нанят особый дом; мебели никакой, кроме кроватей, да и то не у всех. Посреди комнаты стояло ведро с водкой и стаканы. День начинался и кончался пьянством в вперемежку со скандалами в роде сечения квартального и т. п. Местные жители обходили этот дом далеко, чтобы не попасть на глаза офицерам и избежать скандала»2.
Такая среда на первых же порах разочаровала Пржевальского и произвела на него тяжелое, удручающее впечатление; он уходил от неё в лес на охоту и там, под впечатлением природы, вспоминая свое Отрадное, нередко плакал. «Моим единственным утешением, писал он в своей автобиографии, было ружье, выписанное из деревни, с которым я постоянно ходил на охоту; кроме того, получив в гимназии сведения из зоологии и ботаники, я пристрастился к собиранию цветов“»3.
Охота, собирание растений, переписка с матерью, чтение с одним из товарищей исторических книг и путешествий, составляли тогда обычные и любимые занятия Пржевальского. «Он не наш, а только среди нас», – говорили его сослуживцы по поводу его отказа от пьянства, и не только не питали к нему за это презрения, но, напротив того, уважали. «Из тебя прок будет», – говорил ему его ротный командир, все по поводу того же отказа от пьянства.
Под влиянием любимого занятия охотой, собирания растений, а главное, чтения путешествий, у Пржевальского впервые тогда зародилась мысль о путешествии в неведомые страны и с тех пор стала заветной его мечтой. Ничто не могло быть в таком гармоническом созвучии с природным тоном его души, как эта мысль, потому что все, что отвечало его склонностям, к чему лежала его душа, совмещалось в представлении о путешествии. Там, в далёких неизвестных странах, он увидит могучую природу во всей её дикости, величии и красоте, и испытает не раз то наслаждение, которое он привык переживать в впечатлениях, производимых на него природой. Там чудная, богатая охота на зверей и птиц, которых он ещё никогда не видал и притом добывание этих зверей и птиц составит не только интерес личного удовольствия, но будет иметь научную ценность. Там он соберет редкие растения, увидит и узнает многое, чем интересуется ученый мир, и когда возвратится, то всю свою охотничью добычу, все коллекции отдаст учёным людям для обработки, расскажет всем, что он видел, узнал и испытал, и создаст себе славу отважного путешественника.
Долго Пржевальский лелеял в себе мысль о путешествии, не приступая к её исполнению, но, тем не менее, она не оставалась в нем без действия, она воодушевляла его, поддерживала в отрицательном отношении к губительному влиянию той среды, в которой он тогда находился, и очень могло быть, что без этой поддержки грязь жизни завлекла бы его в свою тину и загубила, как губит много недюжинных людей.
Пять лет прослужил Пржевальский в военной службе и наконец попытался выйти из своего безотрадного положения. Для этого он попросил начальство письмом перевести его на Амур. Туда влекло его воображение. Однако эта попытка оказалась неудачной и имела в результате то печальное обстоятельство, что его посадили на трое суток на гауптвахту. Пришлось искать другой путь, и Пржевальский решил поступить в академию генерального штаба. В течение одиннадцати месяцев он подготавливался к экзаменам и занимался усердно, иногда просиживал по шестнадцати часов в сутки и это ради того, чтобы подготовка к экзамену не лишила его возможности в то же время отдаваться своему любимому занятию охотой и наслаждению природой. Кременец, в котором квартировал тогда Пржевальский с своим полком, сам по себе грязный еврейский городишко, но окрестности его чрезвычайно живописны. Здесь тянутся с запада на восток отроги Карпатских гор, к северу от них широкая, уходящая к горизонту равнина, по которой бежит речка. На болотах и поемных лугах этой речки Пржевальский проводил время на охоте, отдыхая от усиленных занятий, всходил на горы и оттуда любовался раскрывавшимися перед ним чудными видами окрестностей и приходил в восторг от наслаждения красотой природы. «Великолепная панорама, писал он потом, представлялась с вершины этих гор, когда весною, во время разлива, все низменности около реки были покрыты водою. Я никогда не забуду впечатления, произведённого на меня в первый раз этим видом. Когда я отправился на горы полюбоваться оттуда на весенний разлив и когда передо мною, как широкое зеркало, открылась затопленная версты на две в ширину долина, теряющаяся в бесконечной дали, тогда невольный трепет пробежал по моим нервам и это был трепет безотчетного восторга. Великолепие картины ещё более дополняло заходившее солнце, бледные лучи которого отражались на светлой поверхности вод»4 .
Переселившись, с поступлением в академию, в Петербург, Пржевальский первое время жил очень бедно, по безденежью часто даже оставался без обеда. На охоту в это время он не ходил: не позволяли этого академические занятия и неимение денег. Всё свободное время он посвящал чтению книг по истории и естествознанию и писанию своих «Воспоминаний охотника», которые были напечатаны в «Журнале Коннозаводства и Охоты»5. Эти занятия более отвечали его умственным склонностям, нежели занятия военными науками; этих последних он не любил и не занимался ими, рассчитывая для экзамена усвоить их по литографированным запискам профессоров. Летом он уехал в Боровичский уезд на съёмку, но, вместо съемки, он с увлечением отдавался охоте, отводя свою душу после долгого поста; съёмочные же результаты вследствие этого вышли очень плохими: составленный планшет оказался грязным и вышел вверх ногами. За такую неудовлетворительную работу ему едва не пришлось удалиться из академии и только отличные устные ответы по предметам курса спасли его от этой неприятности.
В 1863 году Пржевальский вышел из академии с правами второго разряда, воспользовавшись предложением офицерам .старшего курса отправиться в Польшу на льготных условиях выпуска из академии. В Польше тогда началось восстание. Участвуя в походе против мятежников, он чуть не сделался жертвою охотничьей страсти. При преследовании шайки Вагановского, Пржевальского послали с казаком сделать разведку о противнике. Отправляясь на рекогносцировку, он не преминул захватить с собой ружьё и собаку. В лесу собака почуяла дичь и потянула. Пржевальский соскочил с лошади и последовал за нею и так увлекся, что не заметил, как его окружили повстанцы. Его уже хотели схватить, но, к счастию, подоспел казак с лошадью и Пржевальский едва успел уйти от врагов.
Оставаясь, по выходе из академии, в полку около года, Пржевальский все свободное время посвящал чтению книг по естественным наукам, по истории и описанию путешествий. Четыре месяца он провел в отпуску в Отрадном и все это время занимался охотой и изучением зоологии и ботаники. Можно сказать, что всем своим существом он жил в постоянном общении с природой, то непосредственно, как на охоте, то посредством изучения естественных наук и чтения книг о путешествиях. Мысль о путешествии не оставляла его, она росла в нём и крепла, возбуждая воображение, которое рисовало ему заманчивые картины жизни в диких, неизвестных странах, подобной жизни Ливингстона в Африке. Неисследованные страны Африки сначала манили к себе его воображение, и он мечтал идти по следам Беккера искать истоков Белого Нила, но потом он оставил эту мысль. Обдумав, он пришел к заключению, что она неосуществима, так как потребует больших средств, а у него их не было, и он стал думать об Азии и полагал, что в этом случае он может осуществить свои заветные мечты, не выходя для этого в отставку, потому что даже те части Азии, в которых были расположены русские войска, были ещё совершенно не исследованы. Задуманное путешествие требовало основательной подготовки, а между тем на бедные средства обер-офицерского жалованья, да притом живя в уездном захолустье, трудно было достичь чего-нибудь в этом отношении. Пржевальский стал думать о том, чтобы перебраться на службу в какой-нибудь большой город, где имеется публичная библиотека. В Варшаве в это время только что открылось юнкерское училище. Пржевальский стал хлопотать о поступлении в училище и успел в этом: его назначили взводным офицером и преподавателем истории и географии.
В Варшаве Пржевальский устроился прекрасно и чувствовал себя очень хорошо, потому что здесь он достиг того, о чем постоянно думал: изменить полковой образ жизни и избрать более обширное поприще деятельности, где бы можно было тратить труд и время для разумной цели.6 Здесь, в зоологическом музее университета и в ботаническом саду, он нашёл богатые научные средства по излюбленным им наукам: зоологии и ботанике, познакомился с консерватором музея Тагановским и директором сада Александровичем; здесь же он встретил своих товарищей по академии и в обществе их обыкновенно проводил время. К служебным обязанностям по училищу он относился не только добросовестно, но с любовью. Он прекрасно сформировал училищную библиотеку и ученики могли доставать в ней все книги, в прочтении которых он возбуждал в них желание. Этого он достигал своими прекрасными, увлекательными лекциями, при чтении которых цитировал на память страницы из сочинений лучших авторов. Его любили слушать и на его лекции собирались юнкера из соседних отделений класса. Стараясь в учениках пробудить дремлющие умственные силы к работе мысли и к знанию, он приобрёл громадное влияние на юнкеров и достиг того, что многие из них по окончании курса училища шли в университет на естественный факультет, в земледельческую академию и в другие учебные заведения дополнять свое образование. Кроме юнкерских лекций, он прочитал в Варшаве ещё четыре публичные лекции по истории географических открытий. На лекции эти, читанные в пользу студентов Варшавского университета и семейств воинов, погибших во время польского восстания, он собирал массу публики, в числе которой были и университетские профессора. В учебной и лекторской деятельности Пржевальский имел громадный успех, потому что влагал в неё душу свою, а в душе этой, с детства воспитанной охотой и природой, теплилась великая любовь к природе и изучающей её науке.
Жизнь в Варшаве Пржевальский вёл очень скромную. В четыре часа он вставал и занимался чтением сочинений по истории и географии, изучением ботаники и зоологии. В восемь часов он шёл в училище, оставался там до двенадцати часов, а затем, наскоро позавтракав, уходил в зоологический музей университета или в ботанический сад, где занимался наглядным изучением того, что почерпал из книг, беседовал с Вагановским или Александровичем, проверяя свои знания по зоологии и ботанике. В три часа он возвращался в училище для занятий, вечера же проводил большею частью дома.
Мест общественных увеселений не посещал, недолюбливал их, в особенности театров; в гости ходил только к своим товарищам по академии и сослуживцам, иногда собирал их у себя и тогда, кроме их, к нему приходили: Тагановский, препаратор Кехер и студенты естественного факультета. Это общество Пржевальский любил и проводил с ним время в беседах о естествознании и истории. «Возникавшие вопросы и обмен мыслей по естественной истории оживляли Николая Михайловича; он всегда старался захватить инициативу разговора и стать во главе беседующих. Здесь он обнаруживал громадную начитанность, уменье обобщать и подмечать характерные особенности. Он увлекался и своею речью увлекал других»7. Обыкновенно Пржевальский ложился спать около десяти часов, но, когда собиралось любимое общество, он задерживал его часто до поздней ночи. Собиралась у него также в неделю раз или два и юнкерская молодежь. Он относился к ней с любовью и заботливостью и в свою очередь пользовался её любовью и преданностью. Эта взаимность приносила им обоюдную пользу: для юнкеров он был несомненно полезен своим умственным и нравственным влиянием, с другой стороны, и их искреннее, сочувственное отношение к нему возбуждало и поддерживало в нём желание своей полезной деятельности и давало ему удовлетворение в сознании, что деятельностью этой он возбуждает в других любовь к тому, что любит сам.
Обстановка его квартиры, состоявшей из трёх небольших комнат, была до чрезвычайности проста: простой стол, несколько буковых стульев, кровать и охотничьи принадлежности; это небогатое убранство дополняли дорогие для его сердца предметы: составленный им гербарий из флоры Смоленской, Радомской и Варшавской губерний, и полки с книгами научного содержания. «Картины природы» Гумбольдта и «Азия» Риттера были его настольными книгами.
Кроме книг по занимавшим его предметам, он выписывал «Известия Императорского географического общества». Беллетристикой он не интересовался, но поэзию любил; Гюго, Байрон, Лермонтов были любимыми его поэтами; «Демона» он знал наизусть.
Что касается любимейшего занятия Пржевальского— охоты, то в этом отношении Варшава не представляла для него приволья. Тогдашнее политическое положение Польши делали охоту сопряженной с затруднениями и даже неприятностями. Однажды он отправился на охоту в обыкновенном охотничьем наряде, вероятно, без наружных признаков своего офицерского звания, и его забрали в полицейскую часть и продержали, пока не выяснилась его личность. Но, несмотря на неудобства и затруднения, Пржевальский все-таки не оставлял своего любимого занятия и пользовался всяким свободным временем, чтобы уйти на охоту. Она была для него даже физически необходима, потому что иногда, вследствие невозможности побывать на охоте, он в течение целой недели страдал головными болями, случалось даже, что с ним делались обмороки.
Два года Пржевальский пробыл в Варшаве, и хотя чувствовал себя здесь настолько хорошо, что сохранил приятные воспоминания об этом периоде жизни, но удовлетвориться такой жизнью вполне он не мог. «Природа, с её бесчисленными красотами, увлекала Н. М. Пржевальского, говорит его биограф, манила к себе и его постоянно преследовала мысль о путешествии, о разысканиях в странах неисследованных»8, и потому, находясь в Варшаве, он не переставал усердно хлопотать о том, чтобы его перевели в генеральный штаб и назначили в Туркестан или в Восточную Сибирь. Хлопоты его увенчались успехом. В Декабре 1866 года получилось распоряжение о прикомандировании его к генеральному штабу с назначением в Восточную Сибирь. Пржевальский был в восторге. Быстро он собрался в путь и в половине Января уже выехал в Петербург, а в конце Марта был уже в Иркутске.
«Сибирь совсем меня поразила: дикость, ширь, свобода бесконечно мне понравились»9, писал Пржевальский о первом впечатлении, произведенном на него Сибирью. И тем сильнее было его чувство радости и восторга под влиянием этого впечатления, когда, через месяц по приезде, он получил командировку в Уссурийский край. Усердно он принялся за специальную подготовку к этой поездке и к хлопотам по сбору в путь. По целым дням он просиживал в библиотеке сибирского отдела географического общества, неутомимо читая и просматривая все книги, рукописи, даже незначительные заметки в журналах о том, что относилось к Уссурийскому краю; писал в Варшаву к своему другу, прося его выслать ему атлас птиц, млекопитающих, гадов, рыб, птиц Брема, польский лексикон, чтобы с помощью его читать орнитологию Тизенгаузена, ради которой он учился польскому языку у одного из ссыльных поляков. Кроме того, для предстоящего путешествия Пржевальскому необходимо было иметь препаратора для изготовления чучел птиц и зверей, и вот ему пришлось, среди сборов и подготовительных занятий, обучать ещё юношу Ягунова этому искусству.
Окончив все подготовления и снаряжения в путь, Пржевальский писал своему другу: «Через три дня, т. е. 26 мая, я еду на Амур, оттуда на реку Уссури, озеро Ханка и на берега Великого океана, к границам Кореи».
„Вообще, экспедиция великолепная. Я рад до безумия! Главное, что я один, и могу свободно располагать своим временем, местом и занятиями. Да, на меня выпала завидная доля и трудная обязанность исследовать местности, в большей части которых ещё не ступала нога образованного европейца. Тем более, что это будет первое моё заявление о себе ученому миру, следовательно нужно поработать усердно»10.
С командировки в Уссурийский край начинается осуществление заветной, долго лелеянной Пржевальским мысли о путешествии в неисследованные ещё страны. Мысль эта была сначала только мечтой, но, благодаря настойчивости характера и громадной энергии Пржевальского, она перешла в действительность и стала большим делом, многозначительным по своим научным результатам, покрывшим своего виновника славою великого путешественника.
Охота подготовила в душевном складе Пржевальского почву для этой мысли, она же заронила в эту почву семя её; любовь к природе согрела и возрастила это семя в ясно сознанную идею, а способности и энергия, воспитанные той же охотой, осуществили идею в действительности. В детстве Пржевальский стрелял из игрушечного ружья и воображал себя действительным героем сказки об «Иване, великом охотнике»; настоящее ружьё, заменившее игрушечное, обратило воображаемого охотника в настоящего и, заставив его постоянно пребывать в лесах, в полях, на болотах, тем самым сроднила его душой с жизнью природы. Когда мальчик стал юношей и начал читать книги, естественно, что и здесь, в сфере человеческого знания, мысли и воображение, его внимание и симпатии должны были остановиться прежде всего на том, что близко касалось природы и говорило о ней. Он пристрастился к чтению книг по естествознанию и описанию путешествий. Из этих книг Пржевальский узнал о жизни путешественников в диких странах и жизнь эта, в силу его склонностей, не могла не казаться ему заманчивой; благодаря тем же книгам, он проникся уважением к людям, потрудившимся своими открытиями и исследованиями на пользу науки о природе, и возгорелся страстным желанием последовать их примеру и таким образом самому заслужить известность ученого путешественника. Это было, в сущности, то же увлечение, что и Иваном великим охотником и воином без страха: жажда подвигов на пользу людям, а себе во славу, только на этот раз увлечение сопровождалось зрелостью мысли, сознательностью, тогда как прежде, соответственно возрасту, главную роль играли воображение и чувство.
На Амуре и Уссури Пржевальский впервые увидел вполне дикие страны, полную картину девственной жизни природы и весь отдался жизни охотника-натуралиста. Его увлекали безмолвные, непроходимые леса, не пропускавшие лучей солнца чрез сеть сплетавшихся ветвей, внизу густо заросшие кустарником и молодыми побегами деревьев, переплетенными диким виноградом и диоскореей. Его поражало разнообразие и смешение растительных и животных форм. «Как-то странно видеть, писал он, это смешение форм севера и юга, которые сталкиваются здесь как в растительном, так и в животном царстве. В особенности поражает вид ели, обвитой виноградником, или пробковое дерево и грецкий орех, растущие рядом с кедром и пихтой. Охотничья собака отыскивает вам медведя или соболя и тут же можно встретить тигра, не уступающего в величине и силе обитателю джунглов Бенгалии. И торжественное величие здешней природы не нарушается присутствием человека, разве изредка пробредёт зверолов или раскинет свою юрту кочующий дикарь…“»11.
Обросший, в изношенных сапогах, в истлевшей от сырости и висящей лохмотьями одежде, бродил Пржевальский в лесах, карабкался по отвесным горным тропинкам, переправлялся в брод через замёрзшие реки, ночевал, в лучшем случае, в какой-нибудь убогой фанзе, в худшем, в зимнюю стужу в лесу, под открытым небом, в глубоком снегу. И всюду он охотился, добывая то съестное продовольствие, в котором крайне нуждался, то ценные экземпляры для научных коллекций. Он собирал растения, насекомых, пресмыкающихся. Рано он вставал и наскоро напившись чаю, отправлялся в путь. Вечером делался привал, разводился костёр, варился ужин, препарировались чучела, просушивались собранные растения, составлялись путевые записки. Окончив занятия, путники ложились спать у костра; несносные комары беспокоили, но усталые путники засыпали крепким сном и вставали на рассвете, разбуженные утренним холодом.
«За все время пребывания на Уссури и Ханка,- писал Пржевальский в Варшаву,- я успел собрать 1200 растений, несколько земноводных, сделать 60 чучел птиц и нашел 22 вида птиц, ещё неизвестных до сих пор, на Уссури и озере Ханка. Обо всём я пишу подробно для печати, и кроме того, произвожу метеорологические наблюдения. Работы гибель, так что я сплю не более пяти часов в сутки»12 .
После этого письма коллекции Пржевальского ещё обогатились. На Уссури же он нашёл чёрного зайца, собрал ещё 130 видов цветущих растений, пауков, бабочек, жаб. Всюду в этих краях он встречал обилие дичи: стада диких коз, фазанов, соболей. За полтора года он с товарищем расстрелял 12 пудов дроби и пуль. На озере Ханка, куда он ездил во второй раз для наблюдения весеннего пролёта птиц, он встретил поразительное изобилие и разнообразие пернатых. «Я уже привык, – писал он братьям, – к громадным массам, в которых проявляется животная жизнь в здешних местностях, но то, что я видел весною на озере Ханка, превзошло всякие ожидания. Не десятки и не сотни тысяч, но целые миллионы птиц появились здесь, лишь только пахнуло первою весною. Стада гусей и уток всех возможных пород, которые я здесь видел во время пролёта, можно уподобить разве тучам саранчи, но и это, пожалуй, будет слабое сравнение»13. Дяде своему он писал: «Каких там только нет уток и других птиц. Некоторые так красивы, что едва ли такую можно сделать и на картине. У меня теперь уже есть 210 чучел этих птиц. В числе чучел есть у меня журавль весь белый, только половина крыльев черная; этот журавль имеет 8 футов в размахе крыльев. Есть на Ханке ещё кулик величиною с большого гуся и весь превосходного розового цвета; есть иволга величиною с голубя и ярко желтого цвета, а свистит-то она как громко! Есть цапли белые, как снег, черные аисты и много, много есть редкого, как между животными, так между растениями“14.
Если вам нравится этот проект, то по возможности, поддержите финансово. И тогда сможете получить ссылку на книгу «THE IRISH RED SETTER» АВТОР RAYMOND O’DWYER на английском языке в подарок. Условия получения книги на странице “Поддержать блог”
- H. М. Пржевальский Биографические очерки Н. Ф. Дубровина, страница 18. ↩︎
- Ник. Мих. Пржевальский. Биографические очерки Н. Ф. Дубровина, стр. 26. ↩︎
- Автобиография Н. М. Пржевальского. „Русская Старина“ 1888 г., т. XI. ↩︎
- Н. М. Пржевальский. Биографические очерки Н. Ф. Дубровина, стр. 27, ↩︎
- 1862 год. №№ 6-8. ↩︎
- Н. М. Пржевальский. Биогр. очерк Н. Ѳ. Дубровина, стр. 26. ↩︎
- Н. М. Пржевальский. Биографические очерки Н. Ф. Дубровина, стр. 45. ↩︎
- Н. М. Пржевальский. Биографические очерки Н. Ф. Дубровина, стр. 45. ↩︎
- Автобиография Н. М. Пржевальского. «Русская Старина» 1888 г. т. XI. ↩︎
- Н. М. Пржевальский. Биографические очерки Н. Ф. Дубровина, стр. 53. ↩︎
- Н. М. Пржевальский. Биографические очерки Н. Ф. Дубровина, стр. 58. ↩︎
- Н. М. Пржевальский. Биографические очерки Н. Ф. Дубровина, стр. 60. ↩︎
- Н. М. Пржевальский. Биографические очерки Н. Ф. Дубровина, стр. 74. ↩︎
- Н. М. Пржевальский. Биографические очерки Н. Ф. Дубровина, стр. 74. ↩︎