“Природа и Охота” 1882.2
Н. Томашевский
В Майской книжке 1879 года „Журнала Природа“ и Охота помещена была статья Г. Савельева «О чутье легавой собаки.» В статье этой г. Савельев, как заметно очень дельный и наблюдательный охотник, высказав свой взгляд относительно чутья легавой собаки, выражает желание, чтобы опытные охотники изложили свое мнение об этом предмете, так как наши авторитеты говорят о нем немного, и высказанные ими мысли не позволяют сделать какое-бы то ни было заключение.
Собственно на этот вызов А. Н. Савельева, я и решился ответить, считая себя опытным ружейным охотником с легавою собакою, потому что охочусь уже слишком 45 лет, да и охотиться привелось мне в местностях, выражаясь словами поэта, в пространстве от финских хладных стран чуть не до пламенной Колхиды. Собак легавых переимел я очень много, начиная прежни ми французскими и кончая пойнтерами и сеттерами. Охоту я тоже изведал в широких размерах – по болотной, по лесной и даже по степной дичи. Конечно, теперь я уже плохой охотник, так как мне 62 года и следовательно, во мне нет главного необходимого условия для ружейного с легавою собакою охотника—молодых сил и крепких ног, которые давали бы возможность охотиться от утренней зари до вечерней. Увы!., теперь, после трех – четырех часов ходьбы с ружьем, ноги начинают спотыкаться; а после пяти-шести убитых птиц, в голове является небывалый прежде вопрос – не довольно-ли? не пора-ли ехать домой? Да с утратой физических сил, пропала и энергия. Но опытность, конечно, остается всегда при охотнике. Так и моя опытность, могу сказать широкая, осталась вся при мне, и в отношении чутья легавой со баки, тем более может быть полезна молодым охотникам, что я постоянно держался и держусь той теории, что только та собака может быть годна для охотника, которую он сам вырастил, сам воспитал с возраста щенка, сам лично давал ей комнатную и полевую дрессировку. Значит, я мог проследить собаку во всех фазах её развития.
Этот общий очерк моей личности, как охотника, я счел нелишним поместить собственно с тою целью, чтобы видна была и продолжительность, многочисленность и многообразность наблюдений, послуживших для моих выводов из всей совокупности наблюдавшихся мною фактов.
Затем обращаюсь к статье г. Савельева, на которую буду отвечать в той самой последовательности, как изложена самая статья, принимая таким образом последнюю как-бы за программу вопросов, на которые я должен дать ответы.
В самом начале статьи г. Савельева встречается мысль, что даже стойка собаки достигается ученьем. По моим наблюдениям, стойка над дичью есть врожденное свойство собаки легавой, при надлежащее исключительно этой породе,-но и не составляющее свойства присущего каждой отдельной собаке, потому что встречаются, хотя редко, легавые собаки и хорошей породы, но без стойки.
Оттого французы и называют легавую собаку chien d’arret (собака останавливающаяся), а также chien couchant (собака ложащаяся), – потому что встречаются легавые собаки, которые, после стойки, ложатся над дичью. Если в собаке нет врожденной стойки, то ни каким тщательным ученьем довести ее до этого нельзя, – остается отказаться от такой собаки. Конечно, стоять над хлебом, над мясом и прочим, можно легко приучить собаку, и этот прием я всегда употребляю при ученье собаки, еще в возрасте щенка, но делаю это собственно для приучения её к послушанию в труднейших моментах её комнатной жизни, Для полевой же стойки этот прием ни к чему не послужит, если у собаки нет врожденной стойки. Сеттера и пойнтера именно потому и хороши, что они почти без исключения все имеют очень крепкую врожденную стойку, и при полевой дрессировке хозяину приходится только заставить их понять, что после стойки, не должно гоняться за взлетевшею птицею, до чего все они такие любители сначала и от чего их так трудно отучить; поэтому приходится жертвовать массой охот и дичи, которую разгоняет молодая собака вначале своей полевой дрессировки, пока не наступит наконец время в которое можно уже прибегать к более крутым мерам для отучения собаки от гонки.
Теперь обращаюсь собственно к чутью собаки. В статье прямо говорится, что чутье есть главное качество легавой собаки. Согласно с этою основною мыслью, рассматриваются и условия, влияющие на чутье легавой собаки. Условия эти разделены на две главные группы:
а) на условия зависящие от породистости, от состояния здоровья, от возраста, от содержания и пищи собаки, и для краткости, я назову эти условия – внутренними, – и
б) на условия, зависящие от качества и количества дичи, от времени года, от времени дня, от местности охоты и от состояния погоды, во время охоты:, эту группу условий я назову внешними условиями.
Такой способ рассмотрения условий, влияющих на чутье собаки, чрезвычайно логичен и всесторонен, если принять, как в статье г. Савельева, что чутье есть главное достоинство легавой собаки. Но в подобном убеждении, по моему мнению, и заключается собственно корень ошибочного суждения о легавой собаке. Конечно чутье есть самое развитое чувство в собаке и над остальными преобладает, но все таки оно есть не более, как чувство, при посредстве которого собака получает главную массу своих впечатлений; понятия же и суждения от этих впечатлений слагаются в уме: их может составлять ум, а не чувство. Следовательно, по моему мнению, главное достоинство собаки составляет её ум, a-не чутье. Чем умнее собака, тем лучше и целесообразнее будет она владеть своим чутьем и тем большую массу дичи подставит она под выстрелы своего хозяина. Оттого я всегда старался выбирать из молодых собак самую умную, оставаясь в убеждении, что если она умна, от чутья её я получу больше удовольствия и пользы, и самое чутье её проявится в большей силе. Страсть к охоте, как свойство хищническое, присуща каждой собаке; но и страсть всегда сильнее, а вместе с тем толковее, выражается в собаке если она умна. Только умная собака быстро поймет, что она может добывать дичь лишь в сообществе с хозяином, что одна ничего не сделает, и потому она старается устроить дело так, чтобы найденная дичь попала под выстрел хозяина. Я это знаю по опыту и расскажу об этом далее.Итак к группе внутренних условий, влияющих на чутье собаки, по моему мнению, необходимо прибавить ум собаки, как главный фактор, дающий ей при отыскивании дичи возможность проявлять свое чутье в большей или меньшей степени и в более или менее разнообразных приемах. Вероятно, г. Савельеву, как заметно из статьи, очень наблюдательному, не приходилось еще сравнивать различных умных собак и не пришлось еще заметить, что каждая из таких собак проявляет какую-нибудь особенность при приискивании разного рода дичи и при стойке над нею. Есть собаки до того умные, что с ними можно стрелять всякого рода дичь, и собака от этого не портится. Я, по крайней мере, лично имел такую собаку и расскажу об ней. Она попалась мне в самом начале моей охотничьей карьеры, когда мне было всего 16 лет и когда я только что выдержал студенческий экзамен…
Это был чрезвычайно важный момент в моей жизни, так как мой отец поставил мое право охоты в зависимость от исхода экзамена, по окончании которого мне было дано двухствольное ружье, собака легавая и все охотничьи принадлежности. С каким нетерпением я ждал своего студенчества, понятно каждому, кто имеет страсть к охоте. Я был конечно горяч и пылок, как всякий юноша, по был вместе с тем и довольно предусмотрителен, а потому, еще находясь в высшем классе гимназии, достал себе легавого щенка, перечитал все что было тогда в русской печати о дрессировке собак, о ружьях и об охоте, а также прочел кое-что об этом предмете из французских и немецких авторов, которыми снабдили меня гувернеры, из массы пленных 1812 года, наводнившие тогда Россию. В стрельбе из ружья я практиковался тоже усердно по птицам сидячим и в лет, конечно, не по дичи, а по галкам, воронам и наконец по ласточкам. Много пороху сжег я при этом и много посеял дроби, проходя этот подготовительный курс стрельбы, но зато в первый же раз, как мне пришлось быть на охоте, я заслужил полное одобрение бывалых людей. Поэтому я советовал бы молодым охотникам начинать свою действительную охоту по дичи не иначе, как предварительно ознакомившись с теорией стрельбы, а затем спалив на практике по крайней мере фунтов 10 пороху для систематической стрельбы сначала в цель, потом по сидячей птице, а наконец по птице летящей. Тогда не будет тех грустных результатов и той напрасной потери времени во время охоты, которые так мило рассказаны Г. Шведовым в его статье «Первые шаги на пути охот ничьей практики» (июль и август 1879 года журнала „Природа и Охота“).
Заговорив о стрельбе по дичи, я не могу не заметить, что многие ружейные охотники считают совершенно излишнею цель (мушку) ружья для дробовой стрельбы по летящей птице, и находят, что достаточно брать по стволам летящую птицу. Но мне кажется, что такого рода стрельба влечет за собой частые промахи, и делает добычу случайной, а не постоянной, потому что по стволам нет возможности даже приблизительно определить насколько вправо, влево, выше или ниже следует направить выстрел, чтобы дробь по пала в птицу. По моему же мнению, правильный выстрел можно сделать только взявши целью ружья летящую птицу, а затем пустивши цель правее левее, выше или ниже птицы, сообразно направлению и быстроте полета, вместе с тем спустить курок ружья. Так, по крайней мере, стрелял я во всю жизнь свою и убедился, что эта теория стрельбы совершенно верна и ведет всегда к отличным результатам. Еще для прицела надобно заметить, что наши самые лучшие дробовые ружья бьют верно дробью на 45-50 шагов, а дальше этого расстояния центр выстрела ложится ниже цели, и тем ниже, чем дальше расстояние. В этом можно убедиться, стреляя в листы бумаги, на чистой деревянной стене, в расстоянии от 50 до 100 шагов. Следовательно, желая попасть в цель на такое расстояние, надобно брать мушкою ружья выше цели, сообразно с увеличившимся сверх 50-ти шагов расстоянием и сообразно с номером дроби, потому что крупная дробь летит горизонтально дальше мелкой дроби.
В тот-же предстуденческий период моей жизни, я заботился о воспитании и комнатной дрессировке своего легавого щенка. По породе, он принадлежал так называвшимся французским легавым, крапчатой серо-коричневой с коричневыми пятнами масти. Дрессировал я его сообразно со всеми теми наставлениями, которые я вычитал в русском ружейном охотнике, а также в французских и немецких попавшихся мне авторах. Наставлении эти отличались крайним педантизмом приемов и суровостью, требовавшею, чтобы обучаемая собака содержалась в это время в полном уединении, не видела никого, кроме хозяина, во время уроков была в парфорсе с гвоздями и проч., тому подобные, чисто инквизиционные меры. К счастью моей собаки, от инквизиционных пыток я отказался, и держался системы ласкового обращения, но педантическим наставлениям следовал целиком. А чего там не было в этих наставлениях! Например: для обучений собаки поноске, советовалось поджарить кусок хлеба в масле или в свином сале, кусочек этого хлеба надеть на крючок, привязанный к нитке, и водить этот кусок по полу комнаты, а затем спрятать кусок и заставить собаку разыскивать его; когда же она найдет его, то заставить ее сделать стойку и потом позволить сесть. После обучения в комнате, тоже самое надобно было проделывать на дворе и по траве. Затем, по наставлениям печатным, следовало достать какую-нибудь живую дичь и над нею проделать тоже самое, что и над поджаренным хлебом.
Мне удалось для этой цели достать коростеля с переломленным крылом и перестреленною ногою у ступни. Дня два-три практиковал я свою молодую собаку в комнате и на траве над этим коростелем, заставляя ее разыскивать его, делать над ним стойку и приносить. Замучивши коростеля, я достал живую перепелку, потом дикую утку и проделывал над ними с собакою те же операции. Из педагогического собачьего комнатного курса я выкинул только слово «адрет» (droit, droitement), который считался тогда необходимостью для легавой собаки и состоял в том, что собака, подняв убитую дичь и принеся ее к хозяину, должна была подать ее не иначе, как став на задние лапы перед хозяином.
Таким образом я прошел с собакою полный курс комнатной дрессировки, согласно с печатными наставлениями; по галкам, воронам и ласточкам я научился стрелять на лету очень хорошо и считал себя совершенно подготовленным для охотничьих подвигов в поле по дичи. Оставалось только дождаться конца экзаменов и студенчества.
Экзамены, как я сказал уже, сошли блестяще. Отец строго выполнил свое обещание и я получил ружье и все охотничьи принадлежности. Только пороху и дроби, мне показалось, мало припасено было, а пороху сдано мне 10 фунтов. Но и тут меня утешили, объявив, что как исстреляю половину, то еще будет припасен бочонок в полпуда. Начались мои охотничьи подвиги и дрессировка собаки в поле; а к этому были все удобства, так как время было каникулярное от, 29-го июня до 15-го августа.
Ближайшая местность, .в которой мне пришлось тогда действовать, представляла большие поемные луга, по которым раскидано множество сырых лощин, болот и озерок. По лощинам была бездна коростелей, которые утром, вечером и во всю ночь поднимали бесконечное дерганье; по озеркам же было много уток и выводки утиные, а по болотам разные кулики, как мне рассказали. Первые мои подвиги потому заключались в войне с коростелями, которые очень уж манили меня к себе своим дер-дер! и на которых, следовательно, я вывел в первый раз и свою молодую собаку. Выслушав хорошо место дерганья и тихо подойдя к нему, я пустил на поиск свою собаку, которая вскоре сделала стойку.
Я пошел вперед собаки, чтобы выпугнуть коростеля, но он не взлетел и начал дерганье вблизи на другом месте. Подойдя опять к новому месту дерганья, я снова послал искать собаку, и она, дойдя до коростеля по следу, снова сделала стойку. Я опять двинулся вперед собаки и опять не выпугнул коростеля, он же снова задергал в другом месте, вблизи меня. Конечно, я опять подошел к месту нового дерганья и снова велел собаке искать. Она и сделала это, начав искать с места второй стойки, и сделала новую стойку; но как только я начал было заходить вперед, собака сделала прыжок, потом другой, третий; коростель вылетел и был убит.
С полным торжеством вложил я в новенький ягдташ первый свой трофей, дав его понюхать и собаке. Так как дерганье шло во всех сторонах, то, избравши себе новую жертву, я опять отправился к ней, подошел близко и пустил искать собаку. Тут собака прямо повела на дерганье, сделала стойку и прямо после стойки прыжок, другой, третий; коростель вылетел и опять был убит. Моему восторгу не было предела, собаку я ласкал, давал ей нюхать убитого коростеля и пустился на новые подвиги. Таким образом в короткое время убил я шесть коростелей и, хотя до вечера мог бы набить их еще столько же, но желание похвалиться своими трофеями заставило меня вернуться домой, где с гордостью показал 6 убитых коростелей и 6 пустых патронов. На другой день, рано утром, я совершал уже опять подвиги в борьбе с коростелями и к утреннему чаю вернулся снова с десятком убитых, а Диана моя так навострилась приискивать и выпугивать дергачей прыжками, что им положительно не было спасения; но вспугнув их она не гоняла.
Я был в полном упоении, никак не думая, что рискую испортить свою собаку, давая ей ежедневно утром и вечером такую практику.
Через три-четыре дня, дерганье прекратилось вблизи и мне пришлось переменить место для своих похождений. На этот раз я попал на довольно длинное и широкое болотистое место, где и пустил искать свою собаку впереди себя. Вскоре она сделала стойку, но прыжков за стойкой не воспоследовало. Я подвинулся вперед; вылетел турахтан, которого я и убил, а собака подала. После выстрела, со всех концов болота понеслись на меня турахтаны, щеголи, кулики; все это кричало, пищало и носилось над головою моею. Начал я палить по ним то из одного, то из другого ствола; но после нескольких выстрелов, – вся эта масса крикунов и пискунов стала очень осторожна и не налетала на выстрел. Я пошел дальше по болоту и собака моя делала довольно частые стойки, перед которыми иногда предварительно тянула, а иногда приискивала нижним чутьем по турухтанам и бекасам. Особенною страстностью отличалась стойка, из-под которой я убил дупеля. Возвращаясь домой, я наткнулся опять на коростеля, которого собака, после стойки, опять выгнала прыжками, между тем как в болоте, по турахтанам, бекасам и дупелю, после стоек прыжков не было и собака допускала меня идти вперед и самому сгонять дичь.
В одну из охот, когда поредевшее куличье население болот сделалось очень осторожно, поднимаясь от выстрела и улетая далее, а бекасы и дупеля были вообще редки, я отправился на озерки, где, по слухам держались утиные выводки. Проходя около одного из таких озерок, с возвышенными берегами, поросшими травою, а в середине с полосой чистой воды незначительной ширины, я пустил собаку по траве, а сам держался берега. Вдругя заметил, что из травы выплывает на чистое место кряковая утка, а за нею следом крупные уже утенята. Дав им выбраться на чистое место, я выстрелил и убил наповал матку и одного утенка, а прочие шесть штук бросились в траву по обе стороны чистого места. Я послал собаку за убитыми и она взяла было сначала одну утку, но увидав по близости другую, подплыла и к топ, ухитрилась взять их обеих за шеи, и разом обеих принесла. Похвалив, обласкав собаку и дав ей нанюхаться уток, я начал посылать ее опять в траву, бросая туда комки земли; поняв мое желание, она пошла туда, вышла на край травы и отправилась вдаль, разнюхивая; вскоре приостановившись, она сделала прыжок, и с живым утенком во рту вынесла ко мне. Поласкав ее, я снова начал посылать ее в траву, что она на этот раз исполнила: немедленно вышла на край воды, прошла вдоль одной стороны, перебралась на другую, разнюхивая опять сделала прыжок и опять с утенком во рту вышла ко мне. В результате вышло то, что все шесть утят, которых я видел и пересчитал, были переловлены и доставлены мне собакою. Понятно, что я, как молодой и страстный хищник, был в восторге от своей добычи и собаки. Эта новая охота очень заинтересовала меня и я продолжал свои странствия ежедневно по болотам и озеркам, избивая уток, которые большею частию уже начали летать, и потому главная работа доставалась на долю ружья.
В это время заехали к нам двое знакомых любителей охоты и я, натурально, с полным самодовольством рассказал им о своих подвигах. Снисходительно выслушали они мои горячие рассказы, расспросили еще о кой-каких подробностях и разъяснили, что, вероятно, я испортил свою собаку, стреляя такую дрянь, как коростели, кулики и утята; что такая охота сама по себе ничего не стоит и приносит мне пользу только как практика в стрельбе по дичи. Если же я хочу быть на настоящей, хорошей охоте, лесной и болотной, то мне следует иначе взяться за дело. Вместе с тем они предложили мне ехать к ним на несколько дней, обещая завтра-же свезти меня в хорошие места, куда они собирались на два дня, Конечно, я с благодарностью принял такое любезное предложение. На другой день часа в 4 пополудни, мы были уже в лесу; я вышел из экипажа, отправившись по широкой низине, поросшей редким мелким лесом, с луговыми и моховыми пространствами, пестревшими ягодами. Меня пустили идти с левого фланга, сказав направление и предупредив, чтобы я держал линию, не уходя вперед и не отставая. Я принялся усердно шагать, держа ружье наготове, а Диана зигзагами сновала передо мною. Так дело тянулось с четверть часа. Между тем у меня сложилось такое мнение, что на хорошей охоте тетерева и куропатки должны вылетать на каждом шагу. Видя на деле совсем другое, я соскучился и соблазняемый попадавшимися на каждом шагу ягодами, чрезвычайно аппетитно смотревшими на меня, я принялся усердно набивать ими рот свой. Вдруг справа от меня послышался выстрел, другой, третий. Я схватился за ружье, гляжу мимо меня, шагах в 30-ти, несется птица, величиною с голубя. Прицеливаюсь… Паф! птица упала. Мы с Дианою нашли ее, но это было что то неизвестное для меня. Оказалось, что это был молодой тетерев, из числа поднятой выводки, у которой другими выстрелами была убита матка. Дав понюхать Диане нового знакомого, я пошел далее. Вскоре Диана моя начала приискивать нижним чутьем, потом повела верхом и вытянулась у лозовых кустов, откуда вылетела тетерка, которую я убил; тут я нашел 7-8 молодых, которых не стрелял, но следил за полетом их, и так как место было довольно чистое, то мне удалось заметить, что 5 штук молодых опустились в группы кустов, шагах в 200-300 от меня, а другие где то вблизи же. Я дал знать своим наставникам, что убил тетерку и заметил где села часть молодых. Мы все трое, с тремя собаками отправились к замеченному мною месту, прошли его, но тетеревят не нашли. Менторы объяснили мне, что дальнейшие поиски бесполезны, так как тетеревята сильно затаиваются и собака не может их найти, а надобно или манить их, или, еще лучше, идти дальше и искать других выводков. Но я попросил позволения попытать счастья над теми, которые, как я верно видел, рассеялись около группы кустов. Менторы согласились и остались закусить и покурить, а я вернулся с Дианою к кустам. Вдруг собака моя сделала стойку, а я, глядя по направлению ей морды, заметил сидевшего на расстоянии какого-нибудь аршина от собаки тетеревенка с уткнутою в мох головою. Пока я раздумывал что мне делать и начал было наводить дуло ружья, собака сделала прыжок и тетеревенок запищал у неё во рту. Вскоре затем она нашла п схватила другого; тоже судьба постигла третьего, наконец четвертого, вместе с которым вылетел и пятый; этого я застрелил.
Всю эту операцию я окончил менее, чем в полчаса и вернулся к охотникам. Показав им трофеи свои, я рассказал процесс их завоевания и прибавил: – «Стало-быть может же ведь найти собака и затаившихся тетеревят»! Они похвалили собаку, но сказали, что тетеревят я вытоптал, заметивши хорошо, где они сели, и посоветовали мне не рассчитывать все-таки на розыски разлетевшихся тетеревят, кроме тех, место перемещения которых точно замечено.
Не буду описывать дальнейшие подробности охоты как этого, так и следующего дня, потому что цель моя — рассказать о действиях собаки, которую я так усердно портил, начав полевую её дрессировку с коростелей и молодых уток. Замечу однако, что в этот день и на следующий она превосходно вела себя при отыскивании выводков тетеревей и белых куропаток, поймала из них еще с десяток затаившихся, делала славные стойки над бекасами и дупелями, которые попадались с молодыми своими по грязным луговым местам, и наконец сделала превосходнейшую стойку над зайцем, которого я и убил, но за которым она не погналась, когда он выскочил, а только провожала его взглядом, и бросилась к нему уже после выстрела, когда он перевернулся. За вылетевшею птицею она тоже не гонялась, хотя поймала на ходу выпорхнувших тетеревят, а третьего, тоже очень близко выпорхнувшего, хотя и не поймала после прыжка, но не погналась за ним, кажется, не вследствие того, что я закричал „назад!“
После этой охоты, я уже и один и в обществе руководителей про должал свои ежедневные странствования по болотам и лесам, где собака моя очень часто выпугивала зайцев, но никогда не бросалась за ними, если я не стрелял. После уже выстрела, если заяц не оставался на месте, она поверяла след, от чего я старался удерживать ее сначала, а потом дал полную свободу, убедившись из опыта, что если заяц не был ранен, то она очень скоро воз вращалась, а если продолжала идти за ним, то приносила его ко мне либо с перебитыми ногами или совершенно мертвого.
Таким образом, полевая дрессировка моей Дианы, можно сказать, была окончена всего в три недели времени, потому что после коростелиных и утиных подвигов и после двухдневной лесной охоты, она вела себя положительно безукоризненно, отыскивая мне всякую дичь так ловко, что большую часть её я не мог стрелять. Правильно говорю, я должен даже сказать, что эта собака, едва достигшая годового возраста, учила меня охоте, а я заботился только об том чтобы портить ее, потому что, как молодой страстный хищник, я хотел только бесконечно стрелять п бить всякую дичь и требовал, чтобы собака помогала мне в этом. И она действительно умела помогать мне. Значит, могут быть и такия собаки, которых нельзя даже испортить, как усердно ни хлопочи об этом. Конечно, вначале своей охоты, я не сознавал этого, а сознал уже после, когда нагляделся на других собак и понял их хорошо. Тогда же мне казалось, что все это из своей собаки сделал я, и что тоже самое я сделаю из всякой другой. Теперь однако, когда опыт умерил мое самолюбие,—я понял, что все действия на охоте моей первой собаки есть следствие её необыкновенного ума, такого ума, какого потом я и не встречал в своих легавых собаках; хотя некоторые из них и были до вольно умны, но все это были умы легкие, годные на что-нибудь одно; а у той собаки был ум широкий, который мог найти особый удобный прием для всякого вида дичи.Для большого уяснения сделанного мною разделения и проявления ума собак, – я расскажу о тех особенностях ума, которые мне случалось наблюдать у некоторых других из моих легавых. Я имел одну собаку (мелкой французской породы, масти белой с коричневыми пятнами), которая была очень хороша для лесной охоты: искала она бегая передо мною зигзагами, владела верхним и нижним чутьем, но верила преимущественно нижнему чутью. При охоте в лесу, когда собака, разыскав птицу, сделает по ней окончательную стойку, для охотника самое важное дело составляет выбор такого места, которое представляло бы удобство для выстрела. Выбравши такое место вблизи стойки собаки в лесу, я обыкновенно употребляю слово «avance!» для собаки. Тогда собака, о которой я говорю теперь, посмотревши где я выбрал место, делала часть круга, останавливалась против меня и прыжком вы гоняла птицу, которая должна была поэтому вылетать в мою сторону. Этому конечно я не учил собаку и не мог учить, а выдумала она это сама, вероятно сообразив, что при стойке в лесу, я часто подзываю к себе своего человека-охотника, и приказываю ему двинуться со стороны противоположной той, где я выбрал себе место.
Была у меня другая собака (вероятно помесь сеттера с пойнтером, потому что на спине имела волнистую короткую и густую шерсть; масти белой с коричневыми пятнами; склада сухого, росту небольшого, нос вздернутый кверху; мне подарили его щенком, как собаку замечательной породы; искала она исключительно верхним чутьем, широким аллюром и начала работать в болоте с первого поля. При широком поиске, натурально, приходилось почти постоянно видеть стойку собаки за 300-400 шагов, и случалось, что при приближении моем дупель выпархивал из-под стойки. Тогда собака ложилась на землю, отчего и дупель опускался через 10-15 шагов и стоял или шел, поглядывая на собаку.
Если вам нравится этот проект, то по возможности, поддержите финансово. И тогда сможете получить ссылку на книгу «THE IRISH RED SETTER» АВТОР RAYMOND O’DWYER на английском языке в подарок. Условия получения книги на странице “Поддержать блог”