“Природа и Охота” 1881.2
На предыдущих страницах мы сделали выписку из Беллькруа и читателю легко сравнить его приемы с только что изложенными, а также и решить вопрос о том, кому в них выпадает более скверное назначение – кнуту или парфорсу и насколько уместны крики негодование против этого последнего?
Вместе с тем и ему также будет не трудно разрешить и вопрос о том: которые из этих приемов дают больше шансов на успех и которые из них менее утомительны для учителя.
Но тем не менее и мы с своей стороны тоже хотим остановиться на приемах, рекомендуемых Беллькруа и сказать о них несколько слов от себя.
Он не ставит плуга перед волами; он сперва пускает собаку искать и потом проделывает с нею стойку. Для этого он приводил ученика на то место, с которого улетели куропатки. Останавливаясь на этом приеме мы считаем необходимым допустить такой весьма вероятный случай, что ученик, будучи пущен искать, прежде чем дойти до намеченного места, наткнется сам на другую дичь и что выводок, взлет которого видел Беллькруа, поднялся не весь, (с куропатками, особенно серыми, это случается очень часто); что тогда? – Автор ведет своего ученика на место, которое он предполагает пустым; по он ошибается и наталкивается на дичь. Мы сказали уже, что ученик не будучи знаком с дичью сам ее не причует и следовательно дичь вылетит неожиданно для них обоих. Заметьте при этом, что искушение броситься за дичью у собак бывает сильнее всего при взлете дичи. Сотни собак не срывающие со стойки, по взлете дичи бросаются. Итак самый опасный момент застает и учителя и ученика врасплох. Ученик, незнающий, что ему делать, находится на свободе. Учитель, хотя и знает свои обязанности, по сделать ничего не может, так как ученик хотя и недалеко от него, но все же рукой его не достанешь, да и схватить его не за что. Вы скажете, что свисток и крики „тубо“ помогут делу; мы остаемся при том убеждении, что конец веревки в этом случае – вещь более надежная.
Правда, скоро или нет, а умчавшийся озорник придет к вам; но сам Беллькруа говорит, что это уже не то, что лучше если бы он не бегал! – „Придется налагать на него наказание, а это не будет уже так полезно, как хороший правильный урок“. И действительно не так полезно. По нашему, это дело очень плохо поправимое, и если вы отдерете ученика за то, что он проделал вовсе не то, что было надобно проделать, то вы рискуете только вбить в его голову такую идею, что с пустыми руками, или лучше сказать, с пустым ртом возвращаться нельзя, а что надо было догнать дичь во что бы то ни стало, и непременно принести ее, как и всякую другую поноску.
Вы скажете, что свисток и тубо, раздающиеся во время его бешеной погони, объясняют ему в чем дело и смысл наказание должен быть ему понятен. Мы же говорим, что между впечатлением свистка и впечатлением наказание проходит такой промежуток времени, что связь их может быть будет попята, а может быть и нет. Не верите? Так посмотрите кругом: у нас на Руси большинство собак бросаются за дичью и, конечно, не потому что их мало за это дерут. Им задают такие встрепки, которые вероятно не хуже Бопеновских, а помогает ли это?! Да, взлупка вещь далеко не новая, на нее не скупятся, а тем не менее собак не бросающихся после выстрела у нас очень немного.
Но Беллькруа не только рискует пустить свою собаку натолкнуться на дичь нечаянно; он даже в то время, когда ведет ее к дичи, не боится оставить ее вне своей власти, вероятно, на том основании, что „не уйдет же она на край света, черт возьми“ и возможность отодрать ее не убежит от него.
„Давайте звать его, говорит он, не надо торопиться“…. вот увидите сами, что он сейчас вернется. Сюда, разбойник, сюда, – ко мне. Тубо, тубо…. Ну теперь он в наших руках. Нечего делать. При таком случае надо дать ему на стоящую встрепку. Нежности и чувствительности в сторону; нужно драть разбойника больно и долго и все время кричать очень громко: „тубо!“ – Затем он резюмирует свое учение такими словами: „Будьте строги, никогда не спускайте вины и всегда будете иметь успех, – за это я вам ручаюсь!“ и прибавляет „есть десятки других способов, употребляемых для того, чтобы отучить собаку гоняться за зверем, по довольно и одного, указанного мною; он хорош и вполне пригоден!…“
Мы же скажем, что и нехорош и непригоден! Доказательства нетрудно отыскать у него же самого.
У одного его приятеля была собака Мак. Собака эта была одной из лучших, известных ему, собак: с тончайшим верхним чутьем, широким поиском, железными ногами и вот что говорил он про нее:
„В десять минут Мак вычистил перед нами все ноле. И минуту спустя исчез на горизонте. Поймали его, когда мы уже завтракали. После полудня привязали к ошейнику Мака веревку; но эта веревка стесняла его не более, как стесняла бы его лента Почетного легиона. Он продолжал свои подвиги как и утром. Насилу поймали его и тут. Привязали ему тогда к ошейнику, кроме веревки, большой чурбан, вроде тех, что надевают на шею коровам, чтобы они не отходили далеко от стада. Не помогло и это. Все это в одно мгновение исчезло вместе с мчавшейся как вихрь собакой. Вернулся наш герой уже поздно ночью, как следует, с ошейником и веревкой, с опухшими лапами, весь расцарапанный, в крови, но в самом праздничном настроении духа. – На другой день, к обыкновенному ошейнику Мака присоединен был ошейник парфорсный, и дело пошло несколько иначе (заметим мимоходом, что мы решительно не понимаем ничего, – так как не можем догадаться, что мог ему сделать в данную минуту парфорс)… Но на собаку перестали обращать внимание и в этот то день она возвратилась только к обеду в самом жалком виде, но по прежнему в прекрасном расположении духа и очевидно восхищаясь своими деяниями“.
О том сколько взлупок получил Мак в эти два дня, пока дошли до парфорса и о том какова была дальнейшая судьба Мака автор не говорит; но и сказанного довольно, чтобы усомниться в уверениях автора, что не уйдет же ученик на край света и что он не замедлит вернуться. Может быть вернется, а может быть и нет. Это будет зависеть главным образом оттого, на какое количество выводков он наткнется.
Мы знаем одного „Дюка“, вероятно родственника Мака. Этот злополучный Дюк ищет на глазах своего хозяина только до тех пор, пока ему пахнёт дичью. Затем прощайте. Крупной, ровной рысью, как то угрюмо и сурово, по неукоснительно прямой линии, как по Николаевской железной дороге, отправляется он на запах и не обращает ни малейшего внимания ни на ваши крики, ни на ваши свистки. Стойки он делает мертвые, но где то далеко, так далеко – что вам не видать. Когда же дичь поднимется, он отправляется за нею дальше и если вам придется в этот день встретиться с ним, то это не иначе как случайно. Встречи эти всегда ознаменовывались порками. Боже, как драли и, вероятно, дерут и теперь еще несчастного Дюка! Порки по всем правилам искусства следовали одна за другою; но Дюк оставался твердым в своих правилах и ни разу не отступился от них.
Впрочем, надо сказать правду, Дюк, несмотря на его замечательное чутье – собака глупая, тупая. Другие в подобных случаях поступают умнее.
Прошлой весною нам пришлось охотиться в компании на вальдшнепа. Охота была крайне неудачная. Ходить было невесело. На лесной полянке мы сошлись с одним из соохотников.
— Что, доктор, скучно?… — Скучно…. — Присядим, покурим…. Сели и начали закуривать папиросы.—В это время вблизи от нас, совершенно неожиданно раздался выстрел. Послышался лет вальдшнепа. – По деревьям задребезжала дробь.— Затрещал кустарник от бешеного бега собаки, а вслед за нею понеслись неистовые крики.
— Тубо, Норма…. Назад, анафема… ужо, погоди я тебя!!.. Но Норма, очевидно, не слушалась и крики продолжались. Чрез несколько времени к нам на поляну вышел хозяин её. Кричать он устал и потому только причитывал….
— Ну, что вы будете делать с нею?….
Мы посоветовали сесть с нами и закурить, что он и сделал. Когда папиросы наши начали приходить к концу, беглянка явилась. Неожиданно появилась она из опушки кустов и шла к хозяину с полным сознанием вины. – Появление её вызвало новую вспышку, хотя справедливого, но тем не менее почти уже улегшегося гнева.
— А ты здесь!…. Поди сюда!….
— Не ходи, вдруг неожиданно, шепотом, вставляет доктор… Не ходи, бить будет!…
Поняла ли умная Норма совет доктора, или она уже и прежде знала, что ходить не надо, но доктор не успел еще кончить фразы, как она уселась и, не двинулась дальше ни шагу.
— Сюда, тебе говорят!….
Собака стучит хвостом, не спускает глаз с хозяина; но ни с места. – Хозяин идет к ней. Но Норма понимает, что и от этого ей легче не будет и начинает кружиться на поляне в почтительном расстоянии. Тем дело и кончилось: брани Норма наслушалась вдоволь, а бита не была.
Эти примеры приведены потому, что они не редкость. В большей части случаев частые порки, а иногда одна порка по правилам искусства, имеют своим результатом лишь то, что собака отбивается от вас, но ни бросаться после выстрела, ни гонять, ни уноситься от вас не перестает.
Это ясно как день и множество собак, бросающихся после выстрела, несмотря на жесточайшие побои, служат этому наглядным доказательством. Как мы уже сказали, сам Беллькруа сознает, что ежели наказанием и можно поправить дело, то во всяком случае было бы лучше, если бы до этого не доходили; если бы он был удержан от гона. При таком сознании делается странным, зачем же он представляет ученику своему возможность бросаться за дичью. Если лучше удержать от этого, так и надо держать, а не пускать его на волю, делать, что ему угодно.
Мы думаем, что такое противоречие может быть объяснено только тем, что, обронив несколько громких фраз против парфорса, он не хочет сразу от них отступиться. – В том, что иначе объяснить указанное противоречие нельзя, мы убеждаемся еще и тем, что желание избегнуть парфорса у него, по истине, доходит до смешного.
Он сознается, что иногда ему приходилось наталкиваться на таких разбойников, которые, несмотря на то, что вы будете их „драть больно и долго“ от бросание и погони за дичью не откажутся, и соглашается, что в конце концов этих господ надо взять на парфорс; но тем не менее соглашается на это не сразу.
„По мнению некоторых охотников, говорит он, тут ждать больше нечего, надо пускать в дело парфорс. Но, мы с вами посмотрим нельзя ли сделать еще что-нибудь, прежде чем взяться за парфорс!“
Из сделанной нами выписки, читатель видел, что именно он придумал для того, чтобы не сразу перейти к парфорсу. Он придумал привязать к ошейнику веревку в шестьдесят аршин длиною. Не говоря уже о крайней неудобности такого инструмента, мы скажем: ведь это -тех же щей, да пожиже влей. Ведь ошейник с веревкою и есть тот самый парфорс, допущение которого признано ересью. Правда, упоминая о парфорсе, мы постоянно имели в виду парфорс со спицами; но ведь это не мешает знать всем и каждому, что парфорсы бывают и без спиц и что ошейник с веревкою будет ничто иное, как тот же парфорс.
Положим однако, что это не так. Положим, что инструмент, выдуманный автором и парфорс – ничего общего между собою не имеют. По тогда возникает вопрос – будет ли этот инструмент лучше парфорса и более пригоден к делу?
Нет, и вот почему. Как бы свора ни была легка, шестьдесят аршин непременно составят некоторую тяжесть и собака непременно будет чувствовать боль в шее и особенно в горле. Положим эта боль не велика, но тем не менее она сглаживает впечатление боли, получаемой собакою в тот момент, когда надобно, чтобы собака чувствовала боль. Тут действие парфорса, так сказать, расплывается.- „Некоторые собаки тянут свору так сильно, говорит Беллькруа, что если бы вы вздумали вдруг ослабить ее, то собака перекувыркнулась бы через голову… Таких приходится часто дергать“…. Часто дергать – значит дергать не только тогда, когда собака вздумает сорвать со стойки, не только тогда, когда она захочет броситься па поднявшуюся дичь; но и во все время её приближение её к этой последней, а это, как сказано выше, должно ослабить впечатление значение парфорса в нужный момент.
Другой вопрос: зачем же этот инструмент? – Не ближе ли прямо перейти к парфорсу? Если он нужен только потому, что он менее парфорса мучителен для собаки – то это положительно неправда. Дело в том, что с парфорсом без гвоздей собака борется. Она тянет так, что перекувыркнется через голову, если вы неожиданно ее пустите. Вы думаете это легко обходится ей. Кашель, который при этом сейчас же начинается, служит доказательством, что нелегко. А знаете ли, что значит дергать такой парфорс? – Ведь если вы поставлены в необходимость так тянуть его, как указано выше, то ведь и дергать то уж надо порядочно; так порядочно, что вы ри скуете искалечить ученика. Легкий нажим гвоздей действует совершенно иначе. Едва почувствовав их, собака смиряется.
О борьбе нет и помину; она не тянет и шеи своей не утруждает. Так что, ежели, как это видно из слов Беллькруа, этот инструмент не всегда действует и делается необходимым перейти от пего к настоящему парфорсу, то поверьте – это вовсе не оттого, что он причиняет боли меньше, чем настоящий парфорс, а потому что причиняет он боль не только тогда, когда это нужно, чрез что впечатление её не действует так, как это надо.
Затем Беллькруа соглашается, что если уж это средство не поможет, то тогда надо прибегать к парфорсу. Мы же стоим на том, что с него надо начинать. Иначе вы не только рискуете даром мучить собаку непомерным драньем и только что описанным инструментом, который является ничем иным как испорченным парфорсом, но и тем, что и самый парфорс окажется средством настолько запоздавшим, что для того, чтобы он подействовал, его надо будет пускать в ход более сурово, чем обыкновенно, а может быть и настолько, что он и вовсе беды не поправит.
„Впрочем, говорит Беллькруа, мне случалось видеть собак, противостоявших решительно всему…. Это, конечно, те собаки, которых никогда ничему не учили…. выросшие где-нибудь в углу без всякого призора…. незнающие поноски, не имеющие представление о том, чтобы идти на зов“….. Мы же скажем: это те, которых с детства приучили бросаться за платком и перчаткой; которым еще в детстве имели неосторожность дать понять, что на зов можно прийти, можно и не прийти; те, которые потом, в самые критические моменты первого столкновение их с дичью, были оставлены свободными делать все что им угодно, настолько, что они познали сладость конины и которые, к их несчастию, никак не могут понять – за что их так немилосердно бьют, или те, которые так к побоям притерпелись и так от них огрубели, что сделались окончательными идиотами.
В заголовке нашей статьи мы не обещали сделать подробного разбора статьи Беллькруа; мы только сказали, что будем говорить по поводу её. Это дает нам право несколько уклониться в сторону и сказать десяток, другой слов о том, о чем Беллькруа вовсе не упоминает. Это нам необходимо, чтобы изложить все приемы нашей дрессировки, которая без этого была бы неполною.
После того как мы подвели нашу собаку к дичи и заставили ее, не только выдержать стойку, но и после взлета дичи, остаться на месте прикованной, мы еще не окончили пашей дрессировки. Нам остается еще приучить пашу собаку к выстрелу.
Первый выстрел может причинить учителю великое горе. В любом учебнике вы встретите предостережение – беречься испугать собаку и поэтому поводу предлагаются не мало советов. Некоторые охотники предлагают приучать собаку исподоволь. Советуют сперва приучить ее к звуку пистона; потом пустить в ход неполный выстрел и только тогда уже, когда она попривыкнет ко всему этому, рискнуть сделать при ней выстрел настоящий. Но мы в этом случае придерживаемся совершенно другого взгляда. Впрочем мы считаем необходимым предупредить читателя, что все, что до сих пор было нами сказано, мы говорили с полной уверенностью, теперь же эта уверенность нас покидает и мы по этому поводу скажем только то, что мы предполагаем, что до сих пор у нас оправдывалось опытом; но тем не менее в чем мы убеждены не бесповоротно. – Мы думаем, что стрельба пистоном здесь совсем не должна иметь места и что, пожалуй, полный выстрел лучше, чем полузарядный.
Мы убеждены только в одном, что первый выстрел должен раздаться над головою собаки только тогда, когда страсть охотника в ней разовьется вполне и непременно во время взлета дичи, поднявшейся из под мертвой её стойки.
Мы останавливаемся на выборе этого момента потому, что здесь собака бывает более всего занята, чрез что получается наибольший шанс на то, что она менее чем когда либо обратит внимание на выстрел, а следовательно меньше придаст ему значение, – меньше испугается его. Само собою, что все внимание учителя в эту минуту должно быть обращено па ученика и надобно, чтобы он не только присутствовал при ученике, но, чтобы этот последний чувствовал его присутствие. Лучше всего, кажется, сделать так, чтобы выстрелил кто-нибудь другой, учитель же в это время одной рукой должен держать за ошейник, а другою ласкать ученика. Ласка должна начаться не после выстрела, а прежде, так чтобы выстрел раздался уже тогда, когда ученик чувствовал на себе, гладящую его, руку хозяина. Если начать его гладить после выстрела, то в первый момент испуга, ученик может не узнать прикосновение руки учителя, и это пожалуй испугает его еще более. Затем мы думаем, что вслед за первым выстрелом, нельзя немедленно стрелять во второй раз. Второй выстрел должен раздаться только после порядочного промежутка времени, – когда ученик вполне успокоится и освоится после первого потрясение, причем все приемы предосторожности при втором выстреле должны быть повторены как и при первом. Вообще на первый раз пальбы большой быть не должно. Собака, хорошо перенесшая первый и второй выстрел, может оробеть при последующих, если они начнут повторятся часто и в большом количестве. Пальба вообще сильно действует на нервы собаки и такое раздражение легко может перейти в чувство страха. Надобно, чтобы промежутки между выстрелами были так велики, чтобы между каждым из них, собака успевала успокоиться вполне.
При этом невольно приходит в голову, что не лучше ли для начала сделать выстрел неполным зарядом. Звук его, так сказать, гром, будет не так силен и производимое впечатление не будет так велико. Казалось бы что это так, но опыт делает совсем иные указание. В звуке половинного заряда есть это то неприятное, раздражающее нервы; тогда как звук заряда полного, хотя и должен показаться собаке на первый раз чем то особенно страшным, но неприятного в нем нет ничего. Неполный заряд вообще для человеческого уха противен и, кажется, для уха собаки – тоже. Насколько нами замечено, собаки такого звука не любят. Может быть это потому, что он напоминает лясканье бича; может быть потому, что звук этот вообще – не музыкален; но положительно собаки его не любят и он действует на них неприятно. Что это касается до выстрела пистоном, то про этот последний можно прямо сказать, что для собак он невыносим. Мы знаем одну старую собаку, которая немало лет была страстною охотницею, несмотря на то, что два раза была на охоте, по неосторожности, подстрелена, причем один раз дробина весьма порядочно залезла ей в ногу, – и которая испугалась нескольких сделанных при ней выстрелов из револьвера слабого звука.
Больше о этом распространяться нет нужды. Вообще, как это известно каждому, страшен собственно говоря только первый выстрел. Но ежели при нем собака не испугалась в конец, если ее потом не испугает особенно усиленная пальба, то дело устроится скоро, и чрез несколько дней выстрел не только не будет смущать ее, но даже наоборот будет служить одним из самых сильных, возбуждающих её страсти, стимулом.
На этом мы и заканчиваем изложение нашей системы дрессировки. Как видите, читатель, она кратка и не запутана. Что в этом отношении она превосходит другие, мы не сомневаемся; но мы боимся другого обвинение. Нам могут сказать, что в ней есть большие пробелы, и она далеко не научает собаку всему тому, что надо ей знать.
Прежде всего нас могут спросить, что надо сделать, чтобы собака в поле искала на далеке, а в лесу вблизи; а затем нам могут поставить в укор, что мы, ставя свою систему так высоко, что не боимся сравнивать ее с системою такого авторитета как Беллькруа, не говорим ни одного слова – как научить собаку одной из первых её обязанностей, а именно – подавать дичь.
По поводу этих двух не только возможных, но так сказать необходимых вопросов, мы считаем необходимым прежде чем окончим эту статью, сделать несколько разъяснений и оговорок.
По первому вопросу ответ наш краток. Все что надобно для того, чтобы собака в поле ходила далеко, а в лесу близко нами сказано, и кроме того, что мы сказали, делать для этого больше нечего.
Такой ответ может привести читателя в недоумение, так как собственно этот вопрос, как будто бы, и не затрагивался. Это совершенно справедливо, но тем не менее наш ответ верен. Дело в том, что ежели незнакомый лес перепугает вашего, делающего первые шаги, ученика и он увидит в вас своего спасителя от чего то ужасного; если затем вы, а никто другой, первый раз в его жизни покажете ему дичь если и потом, вы никогда не пропустите случая помочь ему отыскать ее, если, словом, вы выдрессируете его по изложенной выше системе и потому доведете его до убеждение, что слушаться вас надо, не только за страх, но и за то, что вы можете помочь ему во всех затруднениях, и что одного взмаха вашей руки достаточно, чтобы указать ему где затаилась та дичь, которую ему так страстно хочется найти, – то будьте спокойны, собака в поле, будет идти очень далеко, а в лесу близко. И там, и сям она будет идти настолько далеко, чтобы всегда иметь возможность видеть вас. Сперва она будет делать это из робости, из страха остаться беспомощною а, потом из привычки. Да, в силу привычки, – видеть вас будет для неё необходимостью. Без вас ей будет не по себе. И в силу этого в поле она будет отдаваться вся своим склонностям, и нестись настолько вдаль, насколько можно заглядеть. Но, пошел редкий кустарник, вы чаще и чаще начали скрываться из виду, она суживает свои круги настолько, чтобы почаще можно взглянуть на вас; начался лес, – она еще ближе к вам. Лес сделался густым, – она совсем подле вас. Иначе ей неловко, ей, как мы уже сказали, не по себе.
К этому выводу, впрочем, приходит и Беллькруа. „хорошая собака, говорит он, знает, что она ничего не может сделать без своего хозяина, она верит в него как в силу и работает для него, почему, поняв в чем дело, она перестанет уходить от него“. – Но, читатель согласится, что такой вывод является у него совершенно неожиданным и вовсе не вытекающим из его системы, по которой собака от своего хозяина может ждать одного – плети. Но которой весь авторитет хозяина состоит в том, что он почти всегда может ее вздуть. Поэтому мы не признаем за ним права на подобный вывод, и тем более, что следующие же его строки показывают, как далеко автор от смысла только что приведенных слов. „Собака, скрывшись из виду своего хозяина, чувствует большую независимость“ (читай – чувствует себя дальше от кнута), а следовательно и большую наклонность напроказить и преступить заповедь. Читатель согласится, что мы говоря об авторитете, говорим совсем не о том, о чем вообще говорит Беллькруа, и чтобы было яснее, мы позволим себе сказать: Если вы развивали у вашей собаки другие взгляды на вещи, не те, которые советовали мы; если вы боялись сделать из неё раба, и старались, чтобы она действовала самостоятельно; если вы не старались поддержать в её глазах свой авторитет, величие которого состоит не в том, что вы можете ее поколотить, а в том, что вы можете всегда помочь ей, будьте уверены – ваша собака, если она не ленивый и ни к чему негожий пешеход, всегда будет искать от вас дальше, чем это нужно. Как в поле, так и в лесу.
Беллькруа наталкивается на таких собак при его своей дрессировке и даже предлагает средство как смирить их. Этого средства мы не пробовали, но думаем, что оно ничего не стоит.
Средство это – кошка. Нечто в роде якоря привешенного к ошейнику и поминутно цепляющегося за каждый кустик и каждую кочку. По мнению автора это может помочь беде и приучить собаку не уноситься вдаль. Мы же прежде всего считаем нужным обратить внимание читателя, что идти скоро и идти дальше чем нужно, не одно и тоже. Поэтому, если даже предположить, что мучение, испытываемые собакою от такого ожерелья, в самом деле могут приучить ее к чему-нибудь, то спрашивается к чему именно? Ответ ясен – если кошка приучит ее к чему либо, то это именно идти тихо, а не бежать на поиске карьером.
Но ведь идти тихо, это вовсе не то, что нужно. Нужно, чтобы собака не уходила от вас; не скрывалась с ваших глаз, а вовсе не то, чтобы она пешеходствовала. Ведь если вы прелестный карьер её переделаете на легкий трусок, то для вас все равно – уйдет ли она от вас на галопе или на рысях. Надобно, ведь, чтобы она не ушла, испортить эту быстроту её поиска вовсе в виду не имеется. Кошка же, согласитесь, кроме этого ничего сделать не может.
Впрочем, надо сказать, что и этого результата она добьется не всегда. Пример, кажется, лучше всего объяснит это. Представим себе прелестного горячего коня. Недостаток его тот, что он чересчур (по нашему мнению) ретив. Чтобы приучить его ходить подобно кляче, мы пускаем в ход, то всем известное средство, при помощи которого много лошадей сделалось клячами. Мы заставляем его возить непосильные тяжести, да кроме того, чтобы скорее добиться цели, придумываем еще что-нибудь, – положим тесный хомут. Средство рациональное или по крайней мере логическое, вполне соответствующее нашим видам, и очень похоже на ошейник с кошкою. Но все же мы не всегда добьемся желанных результатов. Правда, мы сразу можем измучить и искалечить коня настолько, что он никогда не поправится и на век останется клячею- калекою. Тогда о ретивости его не будет и помину. Но ежели мы остановим наши эксперименты во время, настолько во время, что он снова собирает свои надорванные силы, разве он не сделается прежним ретивцем? Будьте уверены, если возвратятся силы, возвратится бодрость и пыл. Наложите на него непосильную ношу, он поневоле потащится шагом, но дайте ему надлежащего седока, и он снова пойдет гордым и страстным алюром.
Да, мы повторяем, что кошками дела не исправишь, и хотя мы не пробовали их, но тем не менее убеждены, что лучше их из арсенала исключить.
Затем другой вопрос, вопрос о поноске. – Здесь наша позиция не так крепка, и нам остается одно – просить снисхождение. Мы действительно не говорим о том, как приучать к ней собаку – и должны признаться, потому, что мы и сами этого не знаем.
Мы вполне согласны с Беллькруа, что собака соединяющая в себе достоинства английской легавой и ретривера, есть идеал охотничьей собаки, но как добиться этого положительно не знаем.
Здесь нас, впрочем, заставляет задуматься одно обстоятельство. Ради чего англичане выдумали ретривера? Ведь, надо полагать, что они то собак своих дрессировать умеют, и уж если в самом деле возможно в собаке соединить все сказанные достоинства, то они это сумели бы сделать не хуже других и выдумывать ретривера им не было бы нужды. В самом деле, почему они пришли к противному убеждению, не потому ли, что по их мнению легавая, делающая хорошо стойку, не может подавать. Или лучше, правильнее сказать: что легавая, подающая дичь, не может хорошо делать стойку. Правда, все эти вопросы гадательные, но всякий согласится, что несмотря па их гадательность, они все таки заставляют сильно призадуматься.
Кроме того при этом приходит на ум и другое обстоятельство. Нам случалось видеть собак, которые делали великолепные стойки и прекрасно отыскивали и подавали дичь. Но мы не видали между ними ни одной такой, у которой в промежутке между стойкой и той минутой, как она принесет убитую дичь, дело обошлось бы без безобразие. Про всех этих собак мы считаем возможным сказать: До выстрела все идет благополучно. Стойка мертвая и осторожная. Но раздался выстрел и пошла писать, пес как угорелый бросается за дичью, и большею частью уносится вдаль, причем иногда забывает свою легавую породу и гонит в голос. Самые скромные из них делают пять или шесть прыжков.—Но чтобы, которая-нибудь из них после выстрела осталась на месте, мы не видали. Говорят, что есть и такие, и вероятно есть. Не может быть, чтобы таких уже вовсе не было – но, повторяем, что видеть их нам не удавалось.
В виду этого невольно приходит мысль, что пожалуй надо выбирать, что-нибудь одно: или стойку, с которой пет, нет да и сорвут, и непременный бросок после выстрела, или необходимость самому подбирать убитую дичь.
Мы выбираем второе и до щепетильности боимся первого. Мы хотим, чтобы в момент выстрела наш пес ложился на месте и не трогался вперед пи на одну тысячную вертка. Мы хотим, чтобы он оставался на месте до тех пор пока мы не поведем его к убитой дичи, чтобы он сделал по ней новую стойку.
Мы должны сказать впрочем, что и этот последний маневр, при пашей дрессировке, удается редко. В большинстве случаев собака наша доходит до такого равнодушие к убитой дичи, что не обращает па нее ни малейшего внимание и не только не делает по ней стойки, не только не ищет её, по даже натолкнувшись на нее нечаянно, отворачивается. Это очень неудобно и, правду сказать, через это иногда приходится терять убитую дичь; но бросок после выстрела, мы не говорим уже о настоящем гоне, до того нам противен, что мы примиряемся со всеми сказанными неудобствами и соглашаемся, за неимением ретривера, сами искать и поднимать убитую нами дичь.
Беллькруа глядит на это совсем иными глазами. Но, в этом мы даже не понимаем его. Он терпеть не может когда собака срывает со стойки, но броситься после выстрела, по его мнению, собака не только может, по даже обязана. Он восхищается своею собакою, которая была так ловка, что поспевала на место падение дичи в одно с нею время.
Этого, повторяем снова, мы не понимаем. Предоставляем читателю самому судить о том – каких бы бед наделала бы эта хваленая умница, ворвавшись подобным образом в выводок глухарей, а особенно тетеревей. Просим припомнить, что при охоте на эти выводки весьма нередко бывает, что молодые поднимутся не вместе с маткою, а поднимаясь потом без неё, взлетают всегда поодиночке. Просим припомнить, что и табун серых тоже часто поднимается не в один, а в два раза после же первого перелета, так и поодиночке. Да разве читателю не случалось перед солнечным закатом захватить белых па жировке. Припомните эту сцену…. Солнце, как говорится, над лесом. Вы на небольшой поляне или на опушке, от которой протянулись уже длинные тени кустов и деревьев. Ваш пес высоко поднял голову и стоит как вкопанный.. . Но стоит не просто. Не так, как всегда. Правда, весь он как каменный; но голова его непокойна. Тихо и плавно поворачивается она то вправо, то влево, а морда поднимается все выше и выше….
Вы понимаете в чем дело: разбежались, жируют!… Да разбежались, но не далеко; все тут на поляне, все до одной и, пожалуй, не мало их! Вас забирает…. надо успокоиться. Вздохнуть надо – воздуху в грудь забрать побольше.
— Ну трогай, трогай же, не томи родимый!….
Гусем пошел красавец! – Шаг и два – захлопала белянка…. Не уйдешь!… и действительно как сноп срезалась; шагах в пятнадцати повалилась…. Пес доволен…. Но он видал виды и дело свое знает…. Медленно и как то торжественно, со всеми приемами природного аристократа, опускается он на траву и вытягивается во всю длину своего тела и только гордый, напряженный подъем головы показывает, что целая буря страстей играет в его груди…. Не дрогнув ни одним мускулом, вглядывается он…. Вы думаете в ту, которая только что свалилась – ничуть.,.. До этой ему нет никакого дела; ведь тут еще и другие есть…. Вы истратили один заряд. У вас есть еще один; но на всякий случай лучше зарядить и другой ствол. Досада: старого патрона никак не вынуть…. Всегда ведь – когда спешишь, так хуже выходит. Наконец то— выскочил. Готово. Оба ствола заряжены….
— Ну, ненаглядный, вставай…. Медленно, тихо поднимается он и замер. — Пойдем, пойдем!… Снова поплыл. Добрый десяток шагов плывет и снова стоп. Опять с тем же треском и шумом схватывается белянка и также валится подле вас. Патрон на этот раз был лучше; ружье заряжено живо.
— Вставай!… Не тут то было—лежит. Да вставай же, тебе русским языком говорят!!.. Лежит, голову воротит только…. Никак под самым носом?… Ах ты…. из под самых ног порвалась!…
Предлагаем читателю вспомнить какое наслаждение испытывал он, распоряжаясь подобным образом с целым выводком. Положим с небольшим: штук в семь, в девять…. и просим представить себе другую картину. Просим вообразить, что собака умнее, прошла больший курс учение и прежде чем первая куропатка успела упасть, бросилась к ней…. Какой бы прелестный фейерверк вышел…. Куропатка справа, куропатка слева; спереди две, сзади три…. Только в глазах рябит.
Впрочем, останавливаться на этом больше – нет нужды. Тем более, что и доводы Беллькруа, которые нам приходится опровергать по этому поводу, представляются какими то уж чересчур странными, чтобы не сказать более.
„Есть, правда, охотники, говорит он, которые заходят так далеко, что не позволяют собаке даже шевельнуться при падении дичи. У них собака не смеет двинуться с места не получив на то приказание (еще бы!); они требуют, чтобы собака, прежде чем подать дичь, сделала еще раз стойку, чтобы она не трогала и не искала птицу, пока не услышит: apporte, (есть даже такие, что и этого от неё не требуют). Выполнение этих требований на практике встречает очень много затруднений, (читатель согласится, конечно, что у нас никаких).
Но, хотя я нахожу в такой системе дрессировки много преувеличенного (почему?) и лишнего (чего?) это не мешает мне однако признавать основание её превосходными“.
Позвольте, что же это такое?! – Ведь, сказать, что эти основание превосходны, ведь это значит самому же вычеркнуть все, что до сих пор было написано…. Не тут то было, у автора другой исход, или лучше сказать выход. Обронив такие, не подходящие для него слова, он сейчас же, очень развязно, поправляется, с помощью следующей фразы: „Но мы, французы, говорит он, позволяем собаке подавать убитую дичь, как бы в награду за послушание; мы хотим, чтобы и собака радовалась и наслаждалась держа в зубах птицу, над которой она по всем правилам сделала стойку и тем самым дала нам возможность убить ее!!!! „…Читатель согласится, что возражать против подобных аргументов трудно. Мы и не нашлись бы, что сказать на них, если бы сам Беллькруа не подсказал нам нечто подходящее к случаю. Несколько строк дальше он самым откровенным образом говорит, что система, предлагаемая им, никуда не годится при сравнении её с английскою, т. е. с такою, при которой легавые дичи не по дают; но, как бы увидя, что говорить подобные вещи совсем уже невыгодно, разом обрывает речь и восклицает: „Впрочем, нам нет дела до английской дрессировки и потому – мимо её, давайте продолжать беседу о своей.“- Вслушиваясь в эту фразу и нам хочется сказать: а пожалуй, и нам нет дела до французской дрессировки, будем говорить о своей.
Но и о своей мы уже сказали все. Повторяем: правильны или нет её приемы? рассудит читатель. Мы убеждены, что – да, и даже надеемся, что убедили в этом и его. Во всяком случае мы думаем, что ежели он согласится с нами в том, что с помощью этой системы можно приготовить себе хорошую собаку, то вместе с этим он признает и то, что система эта хороша своею простотою. Что приемы предлагаемые ею настолько несложны, что она доступна и для человека, у которого не особенно много свободного времени и, что несмотря на присутствие страшного парфорса собаке выдержать ее легче, чем всякую другую.
При этом мы должны оговориться и напомнить читателю, что мы говорим собственно о дрессировке, а не о натаске собаки. Собака может быть хорошо дрессирована, по не натасками; так сказать, не приучена к охоте. Для того, чтобы натаскана собаку времени надо не мало. Прежде чем собака поймет-где ей искать и где напрасно трудиться нет нужды; прежде чем она научится разбирать след дичи, прежде чем поймет, что к бекасу надо идти тихо, да тихо, а к перепелке лезть нахрапом – времени пройдет немало. Для этого нужна практика в охоте; мы же говорили о дрессировке в тесном смысле слова.
Кроме того еще и другая оговорка. Читатель может подумать, что мы делаем поход против кнута, подобно тому как Беллькруа против парфорса. Ничуть не бывало. Мы говорим только, что при дрессировке он не нужен и даже опасен – потому что может запугать собаку, отбить ее от вас. Но, потом, когда собака пройдет вполне свою науку, очень может случиться, что вам иногда и придется прибегнуть к нему. Иной раз у собаки совершенно благонравной, на охоте или от чрезмерного успеха, или от через-чур большой неудачи, нервы разыгрываются до того, что она делается, как говорится „сама не своя“, и тут легкое отрезвление посредством кнута, или чего либо в роде этого (причем шнурок товарища Беллькруа всегда лучше настоящей плети) бывает довольно удобно, чтобы привести ее в себя. Мы не говорим о возможности того, чтобы собака сорвала со стойки. Мало-мальски породистый пес, с детства неиспорченный, этого никогда не сделает. Собаку, дозволяющую себе подобные мерзости, бить нечего. Ее надобно немедленно подарить кому-нибудь. Мы не до пускаем даже речи и о том, что она бросится после выстрела. Этого тоже собака, дрессированная по нашей системе, не сде лает, а если вам попадется собака на это способная, то тоже битье здесь не поможет и надо будет прибегнуть к правиль ному уроку с парфорсом. Но бывают иные случаи. Бывает, что пес теряет голову и начинает без толку мотаться вправо и влево. Вы настаиваете искать здесь, а его тянет в сторону…. Тут шлепок или два беды не сделают. Впрочем, с условием. Вы можете ударить его не иначе как только дер гая его в тоже время за ошейник или парфорс к себе, так чтобы в момент удара собака принуждена была соваться к вам. Ударить просто нельзя—иначе собака инстинктивно отскочит от вас, а если это повторится несколько раз, то может быть большая беда. Собака поймет, что в известные минуты удобнее быть от вас подальше, а она всегда должна быть убежденной, как это мы старались доказать, что чем она ближе к нам, тем лучше. Во всяком случае, конечно, лучше если собака
вовсе никогда бита не будет, но ежели это случится изредка, мы в набат не бьем.
Этим мы и оканчиваем нашу статью, но, прежде чем со всем положить перо, мы считаем нужным сказать еще два слова о статье Беллькруа. Говоря о приемах дрессировки, он часто увлекается и много говорит о достоинствах и преимуществах кровных английских собак с широким и быстрым поиском. Эти вставки не всегда идут к делу и нарушают стройность изложение трактуемого им предмета; но мы должны сказать, что, будучи взяты отдельно, сами по себе, они безукоризненно хороши. Мы говорили уже и снова повторяем, что статья Беллькруа „английские легавые“ указывает в нем большого знатока собаки, и все что в настоящей статье является, так сказать, продолжением той статьи, не подлежит ни малейшему опровержению. Все, что автор говорит о при родных достоинствах собак, так верно, все, что он говорит о их породах, показывает в нем такой запас сведений, что нам даже досадно, что с учением его о дрессировке мы не можем согласиться ни в одном слове.
Пскович.
Харьков, 6 февраля 1881 г
Картина Руслана Смородинова.