“Природа и Охота” 1878.2
СОБАКИ НОВЫХ ПОРОД.
Вакселевские собаки.
Ксеркс был очень небольшого роста, сухой, высокопередый, на высоких толстых и сухих ногах, круторебрый с подобранным животом и вполне развитым задом, с тонким, правильным и упругим хвостом, с крутолобою и тупорылою сухою головою, с очень большими глазами и с короткими и очень тон кими ушами; шерсть имел он короткую, белую, с редкими темно-кофейными крапинами на ушах. Фанни была таких же ладов, как и Ксеркс, только длиннее его станом и шерсть имела короткую-же, белую, с желтыми отметинами; обе собачки эти на столько были уютны и приглядны, что каждая любительница-барыня пожелала бы приобрести их. Ксеркс и Фанни искали верхом и чрезвычайно быстро, были послушны и неутомимы, по птице стояли крепко, убитую подавали хорошо, но очень дальнего чутья не имели; разведенные от них собаки принимались за дело почти с первого выхода, ни одной из них не выходило плохой, все были не хуже отца и матери или, говоря правильнее, все они были одинаковых достоинств, но замечательно – дальнего чутья и из них ни в одной не замечалось; наконец, от Ксеркса и Коры, кофейно-пегой самки французской породы г. Чеплыгина, родились: известный своими достоинствами Ораж и Фелдманн, перешедший к И. И. Усачеву.
Ораж. Ораж имел шерсть белую, короткую, с отметинами на голове кофейнокрасноватыми, а не желтыми, какие ему приписывают; он был больше Ксеркса ростом, значительно шире его, имел хорошую голову, очень большие глаза, широкую грудь, упругий хвост и вообще сложен был превосходно, но в нем проглядывала кровь французской собаки; искал он быстро, не опуская головы и не поднимая хвоста, носился по болоту во весь мах, прихватывал птицу чрезвычайно далеко, стоял крепко, убитую подавал превосходно, был неутомим и никогда не врал, не боялся холода и слепней и работал всегда одинаково. Дети Оража все могут быть названы превосходными; лучшими из них были Феран и Джин А. И. Беклемишева и Фуга Вакселя.
Джалма была среднего роста, широких ладов, высокопередая и очень сухая, голову имела красивую, лоб возвышенный, глаза очень большие на выкате, рыло острое, уши короткие, шею недлинную, ноги невысокие и шерсть волнистую, черную, на хвосте и ногах очень длинную; искала она верхом быстрее Оража, стояла крепко, птицу подавала хорошо, была удивительно послушна и неутомима, но чутья очень дальнего не имела. В первый раз Джалма была повязана с красным сеттером, выписанным Форстером или Фишером, хорошо не помню, и в числе нескольких щенков пометала Ночьку, перешедшую к И. И. Усачеву и Нелли, доставшуюся мне. Ваксель был недоволен этим пометом и потому отправился приискивать подходящего к Джалме самца в Петербурге, откуда и привел только что выписанного из Англии белого Дена. Ден был среднего роста, высокопередый и немного вислозадый; голову имел подходящую к голове Джалмы и шерсть более волнистую. От Дена и Джалмы родились: Байрон, Дон, Спорт белые, Кетли и Нелли черно-пегие, Лорд, Норма и Леди черные; все они имели хорошее чутье, очень ценились за свои полевые достоинства и были красивы. Кроме всех этих сеттеров, Ваксель имел еще и других превосходных собак, длинношерстных и короткошерстных, выведенных им от соединенияДжалмы с Оражем; все они были редкой красоты и отличались замечательными полевыми достоинствами; длинношерстные признавались чистокровными сеттерами, а короткошерстных можно было назвать превосходными маленькими пойнтерами. Лучшими из них следует признать длинношерстную черно-пегую самку Мобил и короткошерстную кофейную самку Фугу.
Кофейную Вакселевскую Фугу мне удалось видеть в поле только один раз; это было весною, в конце апреля. Ваксель, желая мне доставить возможность полюбоваться его Фугою, пригласил меня в Большие Мытищи; весна в тот год открылась рано, погода стояла хорошая, я с удовольствием принял предложение Вакселя, и мы отправились. Дорогою он много говорил мне о достоинствах Фуги; желание увидать ее поскорее в поле увеличивалось во мне с каждою минутою и сердце мое сильно билось от нетерпения; наконец, мы вошли в болото, и я был удивлен как нельзя более. Фуга, перерезывая нам путь, то вправо, то влево, носилась, как вихрь; растянувшись, как говорится, донельзя, как-то особенно наддавала она всем корпусом и, едва дотрагиваясь ногами до земли, делала громадные и даже невероятные скачки; голова её не опускалась, хвост оставался без движения; она неслась по направлению к реке и, перекинувшись вправо, вдруг остановилась по птице, которая сидела от неё, как оказалось, шагов за сорок. Ваксель подходил медленно; остановившись от нея шагах в десяти, он отрывисто сказал ей: „allez“, и Фуга со всех ног кинулась к птице.. Загремел дупель, поднятый быстрым скачком собаки; он поднимался совершенно прямо, как говорится колом; Ваксель быстро приподнял ружье, мгновенно раздался выстрел, и сытый дупель, свесив крылья еще в воздухе, комком повалился на землю. Фуга не трогаясь с места, дрожала как в лихорадке; „apporte“ проговорил Ваксель, и она с азартом понеслась поднять убитого дупеля; но, не доскакав до него шагов десяти, перекинула на всем скаку влево и уперлась по другой птице; шагах в семидесяти от неё сам собою вскочил бекас и, не потревоженный выстрелом, сместился в крепь. Бекасов тот год было много, они токовали повсюду, но Ваксель не хотел больше стрелять; часа два-три ходили мы по болоту только с желанием любоваться Фугою; чутье было у ней громадное, поиск имела она неподражаемый, манеры стойки по птице и подход к ней были у ней совершенно различны: то она вся картинно вытягивалась, то прилегала передом, то опускалась задом; то подходила к птице медленно, восхитительно передвигая ноги, то неслась к ней во весь мах. Это, впрочем, зависело от желания её владельца: она авансировала, если он тихо говорил ей avance, и кидалась со всех ног, когда он громко говорил allez. Все эти достоинства Фуги, беседа с Вакселем и лунная очаровательная ночь, в которую пришлось нам возвращаться в Москву, произвели на меня приятное впечатление; я был вполне доволен этою поездкою и долго, очень долго вспоминал красавицу Фугу. У меня был её портрет, набросанный в минуту стойки её по птице самим Вакселем – а он делал это мастерски, – но портрет этот, к сожалению, по независевшим от меня причинам, не сохранился.
Фуга продана была Вакселем, в трудные минуты его жизни, за хорошие деньги Беклемишеву, которым разведено было от неё много хороших собак; хороших собак, родившихся от Вакселевских, много было у Беклемишева и других. и сеттеров и курлянских; но Боклемишев давно умер и кому достались все его собаки и что сделали с ними новые владельцы – сведений об этом я не имею. Имение его, в котором разводились и сохранялись собаки, находилось в одном из уездов рязанской губернии.
Давно уже умер и Ваксель; в последние годы своей жизни, проживая во время охоты постоянно в имении В. В. Киреевскаго, находившемся орловской губернии карачевского уезда, он приобрел короткошерстную куцую самку Кокетку, белую в кофейных отметинах, происхождения неизвестного. Кокетки я не видал, но Ваксель говорил мне, что она искала почти также быстро, как Ораж и чутьем ему не уступала. От Кокетки и Оража он отвел собак довольно рослых; одна из них, Птичка, кофейно-пегая, продана была за пятьсот рублей графу Зубову и многих пленяла своей красотою, а другую подарил он И. И. Усачеву, последняя была только недурна. В полях я не видал ни той ни другой; многие рассказывали о них чудеса, но на сколько было это верно не знаю; Ваксель же был недоволен всем пометом Кокетки. Все, принадлежавшие Вакселю собаки, после смерти его, остались в имении Киргьевскаго; какие из них уцелели и что сделалось с уцелевшими, мне неизвестно.С Вакселевскими собаками охотился и И. И. Усачев; его Фельдман, однопометник Оража, сложен был значительно хуже Оража, чутьем ему не уступал, но искал тише его. Ночька, дочь Джалмы, похожа была на мать, чутье имела хорошее, искала также быстро, подавала хорошо, стояла крепко и всеми признавалась достойною собакою. Усачев тоже соединял Ночьку с Фельдманом; от этого соединения выходили у него очень хорошие собаки, но он тоже давно умер, и какие остались после него собаки и куда они подевались, сведений об этом также никаких не имеется.
От Усачевских Ночьки и Фельдмана я имел довольно рослого короткошерстного черного, самца, называвшегося Тэйфелем; он был чрезвычайно ладен, походил на Ксеркса, чутье имел верхнее и очень дальнее, по болоту искал быстро, стоял крепко, хорошо подавал птицу, был неутомим, послушен и очень грациозен; я был вполне доволен Тейфелем и не думал расставаться с ним, но – чего не бывает? Мне предложили за него хорошие деньги, а деньги были нужнее собаки, и я продал его; были у меня и Вакселевские сеттера, мне удалось развести их довольно много очень хороших, но они все перевелись у меня; из них в настоящее время остался в Москве только один, принадлежащий В. И. Дьячкову,
Бой – белый, получивший на 2-й очередной выставке бронзовую медаль. Были и еще кой у кого из московских охотников Вакселевские собаки, но о них в настоящее время, как говорится, нет и слуху, – осталось лишь одно воспоминание.
Собаки графа Зубова.
Пойнтер. Большого роста, высокопередый, круторебрый, подбористый, на высоких, толстых и сухих ногах, голова крутолобая и немного тупорылая, глаза на выкате, уши короткие и тонкие, зад и все мускулы развиты как нельзя более, прут тонкий, недлинный, правильный и упругий в высшей степени, шерсть очень короткая, черная, собака очень упруга, грациозна, как скована, как слита, в ней видна каждая жилка. Пойнтера г. Зубова искали грациозно и проворно чистым верхом, чутье имели дальнее, стояли крепко, птицу подавали хорошо, были неутомимы и очень послушны.
Сеттер. Хорошего роста, высокопередый, стройный, подбористый и сухой; голова очаровательна, лоб узкий, округленный, глаза очень большие, совершенно на выкате, рыло очень тонкое, не короткое и тупое, ноздри просторные, хвост тонкий, довольно короткий и очень упругий, шерсть черная, волнистая, на хвосте, ушах и ногах очень длинная, на щеках, груди и ногах блестящие, темно-оранжевые подпалины, которые также есть и над бровями. Сеттера г. Зубова искали проворно, рысью, были верхочуты и чрезвычайно послушны, по птице ложились, подавали превосходно и чутье имели замечательно хорошее.
Собаки г. Пенскаго.
Черные пойнтера г. Пенскаго были очень рослы и ладами походили на пойнтеров г. Зубов-, за полевые достоинства все признавали их превосходными; полукровные от них в Москве еще сохранились и вполне заслуживают одобрения; белые сеттера его похожи были на таких же Вакселевских; последний из белых сеттеров г. Пенскаго, Малюта, был превосходно сложен и, по упругости своей, казался каким-то скованным, слитым; работал он, если, не ошибаюсь, лет шестнадцать; я не видал его в поле, но все говорят, что он имел отличные ноги и превосходное чутье.
Собаки г. Хлудова.
Хлудовым выписаны были три рослые пойнтера; самец желтопегий, превосходно сложенный, упругий и на превосходных ногах, но с головою не очень красивою; самец черный, имевший голову значительно лучшую, но не на столько упругий и казавшийся вялым; кофейно-пегая самка, довольно мясистая, имевшая висячие губы и такой же подбородок. От собак этих разведено было в Москве много хороших, все они были верхочуты, имели приглядный поиск, крепко стояли и были послушны. Лучшими из них были черный самец Лорд, принадлежавший М. Д. Козловскому и черная же самка Вилма, доставшаяся М. И. Иванову и от него перешедшая к князю Челокаеву.
Собаки г. Перлова.
Выписанные Перловым сеттера красные были на низких ногах и длинные, с волнистою шерстью, недурными головами и хорошими хвостами; все признавали их хорошими и за полевые достоинства, но сам я их в полях не видал и потому ничего не могу сказать верного. Кроме выписных сеттеров, Ф В. Перлов имел собак полукровных от пойнтеров Хлудова, которые были очень недурны собою и хорошо работали. Лучшими из этих полукровных, по моему мнению, был белый самец Кум, принадлежавший г. Перлову и черно-пегий самец Верный, доставшийся А. С. Грузову. Из полукровных собак Перлова сохранились в настоящее время: у Н. С. Грузова кофейный самец Торопка и у г. Шварцбах – самец чернопегий Михрютка.
Собаки разных владельцев.
Черный пойнтер, выписанный графом Ланским, был, говорят, с подпалинами и очень ладный; его я не видал, но хорошо помню собак, подаренных графом Пироне Циммерману, Циммермановский черно-пегий и крапчатый Клеро был чрезвычайно хорош и имел превосходную голову, но в нем, по моему мнению, проглядывала французская собака; Пироневский Милорд был для пойнтера немного мясист, но хорош; оба они, говорят, хороши были в поле. От Пироневского кобеля и моей черно-пегой Бетти, дочери Вакселевской Фуги, у меня были превосходные собаки; я имел также черную с подпалинами самку Берту, дочь Вакселевской Фуги и пойнтера г. Ланскаго, доставшуюся мне от Беклемишева, но в Берте этой хорошего я ничего не нашел.
У А. И. Колесова были необыкновенно красивые и дельные сеттера, выведенные от соединения Перловских с Ваксёлевскими и Талызинскими, происходившими от собак г. Зубова. Лучшими из собак Колесова можно признать белую самку Фугу и красного самца Оража. Этого же рода собаки велись и у М. И. Кулешева. От принадлежавшей г. Берсу желто-пегой самки Жульки, дочери Усачевскаго Фельдмана, и красного сеттера актера Степанова, приобретена была Н. Я. Павловым, состоящим в настоящее время московским нотариусом, с пробою в поле, восьмимесячная рыжая самка, Жулька же, теплошерстная, но с очаровательной головою, известная полевыми достоинствами большинству московских охотников. Жулька г. Павлова соединяема была с моим желто-пегим Джином, сыном Беклемишевскаго Ферана, с Пироневским Милордом и Циммермановским Клеро; все происходившие от ней собаки, замечательны были по полевым достоинствам,
некоторые из них во время подачи убитой птицы, т. е. держа ее во рту и возвращаясь с нею к хозяину, если не галопом, то полной рысью, останавливались на другой, прихватывая ее порядочно далеко. Отведенные от Жульки г. Павлова собаки долго велись у г. Кампиони; у А. И. Колесова была дочь её Нелли, а у М. И. Иванова Жулька.
Громадного роста черный самец Цвеленьева, Джальма, которого ему, неизвестно почему, угодно было называть турецким пойнтером, походил на собак орловских и был очень недурен; видеть его в поле мне не удалось, но все знакомые Цвеленьева рассказывали о собаке этой чудеса. От Джальмы этого и черной самки, приобретенной по моему указанию у известного дрессировщика Ивана Николаева и родившейся от собак г. Ланскаго, Цвеленьев развел хороших собак; одна из них, черно-пегая самка Сальва, досталась мне и работала очень недурно.
Кроме всех описанных мною сеттеров и пойнтеров, была замечательно хорошая собака у барона Черкасова, самец Пая-, Паяц был большого роста, широких ладов, сухой и упругий; голова его была крутолоба и немного тупорыла, глаза очень большие и открытые, ноги высокие, толстые и сухие, хвост недлинный, тонкий и правильный, шерсть имел он очень волнистую, крапчатую, в кофейных отчетливых отметинах, которая на длинных, вьющихся в трубку ушах, ногах и хвосте была очень длинна, на щеках, груди и ногах его были яркие подпалины, какие были также и над бровями. Барон называл Паяца испанским сеттером и приискивал подходящую к нему самку; г. Путилов добыл где-то очень рослую белую самку из породы сеттеров, которая была повязана с Паяцом, собаки от этого соединения получились хорошие; я видел четырех из них; все они были замечательны по полевым достоинствам.
Были в Москве и другие сеттера и пойнтера, а также и полукровные от них собаки, которые могли бы, может быть, признаваться даже и очень достойными, но перечислять их я не признаю необходимым, потому что все они также, как и описанные мною, давно уже перевелись, а полевые достоинства их мне не были известны. И потому я перейду к описанию собак, имеющихся в Москве в разных руках в настоящее время.
Сеттера английские.
Среднего роста, длинные и широкие, довольно подбористые и высокопередые; голова крутолобая и острорылая, с хорошими глазами и небольшими, правильно расположенными ушами, ноги средние, хвост недлинный и серпообразный, шерсть волнистая, черная, красная, белая и пегая, разных цветов.
Сеттера шотландские.
Большого роста, круторебрые, высокопередые, упругие и сухие, головы крутолобые, рыло не коротко, но туповатое, глаза довольно большие, уши расположены правильно, ноги высокие, толстые и сухие, хвосты совершенно правильные, недлинные и тонкие, шерсть волнистая, цветом красная или краснопегая, на ушах, хвосте и ногах очень длинная.
Сеттера-гордоны.
Большого роста, длинные, очень круторебрые и очень подбористые, головы их приглядны, лоб крутой и довольно узкий, глаза большие, открытые и выразительные, рыло не короткое, но тупое, ноги толстые, высокие и сухие, зад вполне развитой и хвосты тонкие, правильные и упругие, шерсть длинная, волнистая, черная, иногда и кофейная, на ушах, ногах и хвосте особенно длинна, на щеках, груди и ногах, а также над бровями и на морде яркие оранжевые подпалины. Гордонов в Москве три отдела: г. Пенскаго, происходящие от Фат, купленной им у Буиса, Самаринские и Лепешкинские. Лучшими я признаю собак г. Пенскаго.
Пойнтера.
Среднего роста, на высоких, толстых и сухих ногах, сухие и довольно подбористые, головы у них большею частию крутолобые и немного тупорылые, глаза недурные, уши короткие, хвосты не длинные, довольно упругие и правильные. Шерсть короткая, цветом белая, черная, желто-пегая и кофейно-пегая. Лучшими из пойнтеров настоящего времени я признаю собак г. Черткова. Портрет Каптана имеется в одном из нумеров Журнала Охоты за 1875 год.Все имеющиеся в настоящее время сеттера и пойнтера, которых в Москве очень довольно окажется в разных руках, хотя и не так ладны и хороши собою, как прежние (собаки прежних ладов перевелись и в Англии), но все-таки своеобразны и недурны, имеют хорошие полевые достоинства и значительно лучше собак прежних пород, т. е. французских, маркловских и других. Сеттера английские азартнее других, шотландские ищут хотя и довольно быстро, но основательнее английских, а гордоны, имея быстрый иск, отличные ноги, хорошее чутье, крепкую стойку, хорошо подают дичь и при этом неутомимы и в высшей степени послушны, следовательно, являются лучшими из сеттеров. Пойнтера грациозно и проворно ищут, имеют и чутье недурное, но, по моему мнению, по нашему суровому климату не могут быть вполне пригодны для охоты. Охотникам, отдающим преимущество пойнтерам и вовсе не имеющим расположения к сеттерам всякого рода, мне кажется, следовало-бы обзаводиться полукровными собаками, т. е. происходящими от соединения пойнтеров с сеттерами, какими являются в настоящее время в Москве некоторые из пойнтеров г. Пенскаю. Такие собаки являются более пойнтеров послушными и более их способными переносить всякого рода невзгоды.
От соединения сеттеров с пойнтерами выходили превосходные собаки у Вакселя, Усачева, г. Неяснаго и многих других охотников; смешивания такого рода воспроизводятся в настоящее время даже и в Англии – это вполне доказывается привозимыми в настоящее время оттуда пойнтерами: все они имеют хвосты с густою псовиною, прямо обличающею существование в них крови сеттера, следовательно, могут воспроизводиться и в России, где это является более необходимым. Такого рода соединения, по моему мнению, могли бы дать возможность вывести две породы собак, совершенно особенных по хорошим ладам и вполне пригодных для охоты, которые впоследствии могли бы называться чисто-русскими собаками. При этом я позволю себе заметить, что во время выставок охотничьих собак, учреждаемых императорским обществом охоты и приносящих, без всякого сомнения, большую пользу, при разделении собак на отделы, должен бы неминуемо существовать отдел собак полукровных, из которых более ладные, обещающие по наружным признакам быть пригодными для охоты и могущие быть отнесенными к какой-либо породе, должны бы получать и награды. Такое распоряжение, поощряя охотников, могло бы заставить их заботиться об улучшении собак, происходящих от смеси, и послужило-бы поводом к выводу совершенно новой и вполне пригодной для охоты породы собак. Такое распоряжение, по моему мнению, является необходимым даже и потому, что полукровные собаки в России оказываются всегда значительно лучше чистокровных полевыми достоинствами.
„Сеттера и пойнтера вовсе непригодны для охоты“, кричали иные охотники; „вовсе нет хороших полевых собак в Москве“, повторяют другие. Соглашаюсь. Но как-же сеттера и пойнтера могут быть пригодными для охоты, как могут они сделатся хорошими полевыми собаками, когда мы не обращаем на них должного внимания, когда мы не в состоянии развивать их способностей, когда мы, наконец, не умеем вести их и управлять ими, как следует? „Сеттера только гоняются за птичками“, кричат те-же охотники, „сеттера не обращают вовсе никакого внимания на дичь и, летая от охотника верстах в пяти, не подходят к рукам“, продолжают они. Совершенно справедливо, так и должно быть. Всякая собака ищет дичь не потому, что ее заставляют искать, а потому, что это доставляет ей удовольствие, потому что это составляет её страсть, более сильную, чем страсть охотника; сеттер – собака страстная, азартная, его интересует не только каждая птичка, но даже каждая муха, каждый мотылек, каждый летящий от ветра с дерева лист и вообще все движущееся; весьма понятно, что такая собака, если мы натаскивая ее, будем довольствоваться подмосковными местами, где дичи почти нет, непременно будет гонять по птичкам даже с лаем; не встречая дичи, она привыкнет работать только по птичкам и вовсе не будет обращать внимания на дупелей и бекасов, потому что их нет, а птичка обыкновенная встречается па каждом шагу; если мы, желая сделать собаку более послушною, позывистою, для того, чтобы заставить ее ходить поближе, будем вооружаться прочным арапником пли крепкою палкою, какие обыкновенно составляли необходимую принадлежность прежних времен, то, конечно, собака не будет подходить к нам и скорее заляжет под куст или уйдет с поля домой, как уходила от Мартена Фан, самка Буиса, поступившая к г. Пенскому и сделавшаяся хорошею собакою. Между тем из собаки, настолько умной и послушной, как сеттер, можно сделать все, чего только пожелает охотник; на все есть средства, но о них я поговорю в своем месте, и в настоящую минуту ограничусь только замечанием, что в Москве вовсе нет людей, занимающихся дрессировкою и натаскою собак, т. е. таких людей, которые могли бы сделать это как следует, да и. охотников у нас, говоря откровенно, немного таких, у которых собаки были-бы похожи, действительно, на собак; зайдешь, например, к какому-либо замечательному охотнику, попросишь его показать редких собак, – отдается приказ впустить собак, отворяется дверь кабинета охотника, появляются в ней и собаки, но, к величайшему удивлению, поджимают хвосты и тотчас-же поспешно убираются, как говорится, во свояси; хозяин свищет, хозяин зовет их очень ласково, голосом нежным и кротким, хозяин вооружается арапником и крепко и часто хлопает им посвистывая, – все толку нет, не выходят собаки из пещер своих; наконец, их схватывают за ошейник и втаскивают в надлежащую комнату; хозяин, оглаживая каждую из них, приговаривает: „она очень робка“, а собака между тем дрожит, смотрит волком, при первом удобном случае вырывается и убегает. Можно-ли ожидать от собаки чего-либо путного в поле, когда она не подходит к хозяину даже и в комнате? Такими-ли бывали собаки у прежних охотников наших? Я сказал это вовсе не для того, чтобы бессознательно повторять известное всем: в старину не то бывало; нет, я далек от этой мысли, и всегда нахожу, что в настоящее время делается все лучше прежнего; но заметил это только из желания показать разницу содержания собак настоящих с прежними. В прежние годы зайдешь, бывало, к Вакселю, – у него пять, шесть собак лежат в комнате, без привязи, совершенно спокойно; подходит лишь та собака, которую зовет хозяин, а остальные не трогаются с места; призванная, по первому приказанию, уходит, а остальные поочередно, тем- же порядком, приходят и уходят без малейшей робости. Правда, это было у Вакселя, а Ваксель был человек редкий, и собакам его, как говорится, было не житье, а масляница; его Анна Кондратевна, занимавшаяся хозяйством, его комердинер и егерь Василий так лелеяли собак и так ухаживали за ними, как иной не ухаживает и за детьми; все собаки Вакселя бывали всегда отлично выдрессированы; тех, с которыми думал охотиться, он дрессировал всегда сам, а остальные поручались Василью, но и Василий был мастер этого дела: он был истинно предан Вакселю и приказания его исполнял буквально; дрессируя собак, он впрочем заботился сделать это как следует не потому, чтобы угодить хозяину, а главным образом, потому что это самому ему доставляло удовольствие, в этом заключалась его страсть, он был истинный охотник, охота для него была дороже жизни. Василий лежал больной, умирающий, каждую минуту ожидали его смерти, он едва мог говорить с расстановкой и тихо, между тем заговорили с ним в это время об охоте, – он ожил и, собравшись с силами, приподнялся на подушке, заговорил более твердым голосом, выпил даже стакан чая, убедительно просил Вакселя поберечь вернаго его CboKijca (собака, подаренная ему Вакселем) и на другой день умер, совершенно довольный воспоминаниями об охоте. Василий многих московских собак настоящего времени мог бы сделать очень хорошими. Многие из них – действительно хорошие, и во всяком случае, лучше собак пород прежних и обладают достоинствами, каких прежние вовсе не имели.
Прежние собаки не принимались за дело года по два; наши новые почти все принимаются искать с первого выхода; прежние искали тихо и только лучшие из них скорой рысью; новые ищут быстро, вскачь; прежние бывали послушны, новые еще послушнее; прежние, по словам старых охотников, прихватывали птицу чуть не за версту, – новые прихватывают только очень далеко и никогда не врут, а за прежними грех этот водился; прежние, останавливаясь на глаз к месту, долго рылись потом около этого места, – новые если и действительно зачуять горячий след птицы сместившейся, то делают только во весь мах громадный круг и останавливаются, только безошибочно прихватывая ее верхом, или отправляются далее; прежние стояли иногда так, что их приходилось толкать или заходить вперед, чтобы самому поднять птицу, – новые стоят крепко, но поднимают птицу тотчас, по приказанию; прежние некоторые, от дождя и холода, слепней и комаров, ложились под куст и подавали дупелей в виде котлет, – новые грехам таким не причастны; принявшиеся из прежних скоро за дело ни в каком случае не могли быть установлены в одно лето, – новые, была-бы дичь, делаются готовыми быстро; прежних укладывали на пуховики, и на охоту возили в каретах, – наши новые валяются просто на соломе, и на охоту и с охоты исправно бегут за лошадьми. Все это такие достоинства, лучше которых желать невозможно. Кто имел хоть одного хорошего сеттера, или пойнтера, тот, я уверен, не будет вспоминать о французских или маркловских; скажу более, – тот бросит ружье и перестанет быть охотником, если судьбе угодно будет вместо сеттера наделить его маркловской или собакою французской.
Жаль, что нет в настоящее время Вакселя, он был величайший знаток, верно определял достоинства молодых собак, умел делать собак хорошими.
Будь на свете Ваксель, я уверен – многие из собак наших новых оказались бы замечательно хорошие и от них Ваксель, может быть, отвел бы собак и с такими достоинствами, каких не замечалось даже и у Оража.
Итак, чтобы охотиться с удовольствием, необходимо приобрести хорошую собаку, т. е. одаренную от природы необходимыми, для признания ее хорошею, качествами; чтобы такая собака сделалась действительно хорошею, – необходимо вооружиться терпением, необходимо уметь вести ее, т е. управлять ею, как следует.
Последующая часть Предыдущая часть