Г.БЕЛЬКРУА ((BELLECROIX)
«ПРИРОДА И ОХОТА» 1878Г.
VII.
Из всего сказанного мною до сих пор легко заключить, что я допускаю, что пойнтер не только может, но даже и должен подавать убитую дичь. Я нисколько не порицаю тех охотников, которые в подмогу легавой собаке, отыскивающей дичь, берут еще другую собаку, подающую дичь. Всем, конечно, известно, что в Англии выведена отдельная порода собак, на которых лежит исключительная и единственная обязанность подавать дичь; пойнтер, напр., или сеттер, ищет дичь, стоит над ней и подымает ее, а ретривер берет упавшую птицу и подает ее хозяину. Такая система воспитания и дрессировки собаки дает, без сомнения, хорошие результаты. Действительно, логическое мышление приводит нас к заключению, что чем ограниченнее требования, предъявляемые к собаке, чем специальнее её назначение, чем одностороннее развитие способностей, тем совершеннее может быть её воспитание. Вот выводы логики, но я, признаться, предпочитаю в данном случае мыслить менее логично.
По моему мнению поноска есть необходимое дополнение к воспитанию собаки; к тому же, позволение подавать дичь служит самой высокой и приятной наградой для собаки, хотя мне случалось, правда, охотиться с превосходными собаками, которые вовсе не подавали и не имели к тому, по-видимому, никакого даже желания. Но это уже следствие воспитания. Естественное же влечение собаки, понятно, броситься к дичи, упавшей под выстрелом охотника, и мне кажется, что воспитанием не следует подавлять этого естественного влечения, не следует идти наперекор инстинкту собаки, не следует лишать ее. лучшей её награды, па которую она имеет полное право рассчитывать. Каждый охотник наблюдал, вероятно, как порывисто кидается молодая собака к сраженной выстрелом птице, с каким наслаждением хватает она ее; некоторых собак до такой степени опьяняет торжество победы, что они даже мнут дичь в своих зубах; но это, разумеется, уже порок скверный, от которого следует отучать. Отучать же собаку подавать дичь, повторяю, не годится.
Вследствие такого моего убеждения, частью же вследствие желания иметь собаку, которая единолично удовлетворяла бы всем моим многосторонним требованиям, я всегда учил своих собак подавать дичь. Думаю, что так делают и большинство охотников, не принадлежащих к английской национальности. Но относительно пойнтеров, благодаря тому, что англичане дают им специальное назначение и односторонне развивают их способности, у нас составилось совершенно ложное мнение, будто бы пойнтер вовсе не подает. На самом же деле, подают или, вернее, могут подавать все собаки; повторяю, что это свойство лежит в природе каждой собаки: во всех породах собак выдаются особи, которые по инстинкту подают дичь, но в породе легавых все собаки не только могут подавать, по желают этого и стремятся к этому. Некоторые собаки подают очень хорошо, с первых же уроков, другие, правда, упрямятся, по упрямство их очень легко сломить, при помощи парфорса. Всякий охотник видал, вероятно, и гончих, подающих дичь, только вряд ли кто станет требовать от них этой услуги.
Я не рассчитываю, разумеется, чтобы мой взгляд на необходимость приучения легавой к поноске остался без возражений. Противников и тут найдется много. Ожидать этого тем более легко, что на мое замечание, относительно преследования подстреленного зайца, замечание, действительно идущее в разрез с строгими охотничьими правилами и предписаниями, в чем я однако и признаюсь, я получил такое возражение, что позволять легавой собаке гнать и подавать раненого зайца свойственно лишь „зайчатинкам“, слишком усердно заботящимся о своем желудке. Признаться, подобное возражение было для меня сюрпризом, и мне приятнее было бы услышать нечто иное, но я утешаю себя мыслью и надеждою, что мои читатели не разделяют столь нелестного для меня мнения, которым почтил меня один из моих беспощадно строгих оппонентов.
Вчера был я у одного из товарищей; мы пошли вместе натаскивать молодую, десятимесячную суку, подающую большие надежды. Погнавши зайца, проскользнувшего у ней под самым носом, она вспугнула в нескольких стах шагах еще двух зайцев. Я, разумеется, дал понять ей всю неуместность её поступка; но право же, если бы у меня была в руках не палка, а ружье, если я подстрелил прыткого зайчишку, и если моя ученица загоняла его и подала мне, я нисколько бы не пожалел о двух вспугнутых ею зайцах; а если я охотился в плохих местах, где первый заяц мог быть, вместе с тем, и последним, клянусь, я бы вовсе не похвалил мою собаку, если бы она, вместо того, чтобы погнаться за раненым зайцем, стояла бы как пригвожденная, согласно требованиям чистого классического искусства. После этого ясно, что я не только позволяю собаке гнать подстреленного мной зайца, но что желаю и требую этого.
Товарищ мой, о котором я говорю, стреляет, напр., много фазанов; не все из них, понятно, остаются на месте: подстреленные улетают в разные стороны. Поэтому вечером, после того как птицы сядут уже на деревья, он берет своего ретривера, представляющего собой ничто иное, как легавую полукровную английскую суку, и отправляется подбирать дичь, незахваченную утром, – благо места у него под боком. Собака, действительно, часто находит раненых фазанов. Но упоминая о подобном способе охоты, я бы не особенно рекомендовал его.
Итак, повторяю, пойнтера подают дичь и в поле, и в лесу, и из воды. Мой пойнтер, на глазах одного из охотников, битых три четверти часа провозился на воде, чтобы достать мне трех уток, подстреленных одним выстрелом. Этот же самый пойнтер каждый почти раз на охоте подает мне подстреленных самцов-фазанов, которые, как известно, лишившись употребления крыльев, отлично умеют обороняться когтями. Что касается зайцев и кроликов, то подать их уж вовсе ничего не стоит. Очевидно, следовательно, что пойнтер подает.
Однако, прошу извинения за мое слишком длинное отступление и возвращаюсь к описанию наружного вида пойнтеров.
Не знаю, удалось-ли мне отчетливо выяснить отличительные признаки, свойственные легкому пойнтеру, и отличительные качества его на охоте; во всяком случае, резюмирую еще раз написанное мною по этому поводу. Итак, цвет шерсти ничего не доказывает; есть пойнтера черные, черно-пегие, кофейные, кофейно-пегие, крапчатые и некрапчатые, рыжие или красные, красно-пегие и т. д. Я представил уже читателям портрет одного из лучших пойнтеров, каких мне когда-либо приводилось видеть, именно Дона, принадлежащего г. Полю Кальяру, и получившего медаль на выставке 1864 г. Эта собака представляет собой настоящий тип кровного пойнтера, совмещающего в себе все совершенства форм и очертаний, присущих породе; внутренние её качества, как мы слышали, вполне соответствуют её наружной красоте. Происхождения она самого благородного и родословная её хорошо известна. Между тем, собака эта среднего роста и шерсть у неё кофейного цвета с белыми крапинами. Отсюда вполне и каждому становится понятно, что классифицировать собак по цвету шерсти и по росту, не справляясь о породе, более чем странно.
Многосторонние качества и достоинства пойнтеров с широким поиском, как я говорил уже, превратились в глазах большинства французских охотников в великие недостатки и пороки. Да и могло- ли быть иначе? Я уже нарисовал читателю с натуры картину той жалкой роли, которую приходилось играть французской легавой, ищущей на коротке, в присутствии английского пойнтера, с его стальными мускулами; ну, а такого посрамления не могли мы вынести. Что делать? Надо ведь видеть вещи так, как они есть, и охотников тоже так, как они есть. А наши охотники насквозь проникнуты духом самообольщения и самовосхваления, каковой дух позволяет нам очень легко браковать то хорошее, что не наше. Заражены, говорят, названными свойствами и все охотники вообще, но наши французские все-таки в особенности; у нас собаки одарены всеми возможными совершенствами, наши собаки лучше всех существующих в мире. Случилось, напр., нам, французским охотникам, столкнуться на охоте с другим охотником, обладающим превосходной собакой, которая по чутью и поиску заткнет за пояс любую из наших собак, мы ничуть не намерены признать это неприятное нам превосходство чужой собаки, нисколько! Мы просто призываем на помощь вышереченный дух самообольщения и отвергаем очевидное превосходство. Но так как здесь затрагивается страсть, то мы идем дальше и доходим уж до полнейшего ослепления: собака, опередившая нашу, называется у нас уже лошадью, а не собакой, а настоящей собакой называется только та, которая путается у нас под ногами, за работой которой мы можем следить из шагу в шаг, которую мы подгоняем нежным, легоньким, дрожащим свистом, как нельзя более подходящим под учащенные, непрерывные колебания собачьего хвоста; „сорванец“ же, несущийся во весь дух и делающий стойку в трех-четырех стах шагах – это не собака: нам не нужно её ни за какие деньги.
Таким образом, в виду того, что широкий поиск пойнтера является в глазах множества французских охотников великим злом, решили создать собаку, которая имело бы такое чутье, как у пойнтера, но искала бы менее быстро и порывисто.
Между тем наши старинные чистокровные французские собаки в то время почти уже перевелись; приходилось обратиться к каким-нибудь другим породам Да притом требовалось не только укоротить поиск пойнтера, требовалось сохранить во всей силе чутье, а для этого нужно было выбирать производителей с наилучшим чутьем. Наша же легавая, неспособная выносить в сильные жары продолжительную ходьбу, не могла по своим качествам соответствовать идеалу производителя, для вывода новом породы; вдобавок, у французской легавой в жару, вместе с силою, пропадало и чутье.
И вот, опять-таки в Англии, создали новую породу пойнтеров, более тяжелых, чем пойнтера легкие, но с равносильно тонким чутьем. Достигли этого, как некоторые утверждают, путем последовательного ряда правильных скрещиваний легкого пойнтера с тяжелой испанской легавой или с французской легавой; предполагают даже участие и немецкой легавой. Таково-ли в действительности происхождение нового пойнтера, появление которого на первых выставках, бывших во времена Империи, так сильно поразило наших охотников – этого я решить не берусь.
По наружности эти собаки, на первый взгляд, напоминают старинную французскую легавую; я даже слышал, как многие знатоки- любители восклицали: „а! вот наша старинная французская легавая!“
В подобном восхищении своим прошлым тоже проглядывает незначительная доля опять все той же страсти к самовосхвалению. При внимательном осмотре, легко, однако, убедиться, насколько новые собаки удаляются от типа нашей старинной легавой, бывшей у наших отцов и дедов. Если же это, в самом деле, наша легавая, то она сильно изменилась…. к лучшему. Знаю, что и этим я опять навлеку на себя неудовольствие всех господ-любителей, склонных снисходительно видеть в своем все хорошее, и взыскательно придираться ко всему хорошему, идущему к нам извне, но я все же должен высказать свое мнение.
Новый тяжелый пойнтер таких же могучих и крепких форм, с такой же широкой грудью, как и старинная французская легавая; но под влиянием правильного и удачного подбора, в повой собаке все члены приобрели большую легкость, сделались не так тяжелы, как в нашей легавой; ноги получили большую силу и твердость; мускулы и сухожилие – большую сухость; голова улучшилась; нос открыт много шире; глаза живые, блестящие; в них горит частица огня, унаследованная от пылких благородных предков; прут, всегда отличающий членов аристократических семей, сделался крепким и тонким, и утратил, сбросил длинную шерсть, так часто позорившую толстый, короткий хвост нашего старого француза. Короче, если на первый взгляд, как я упоминал уже, тяжелый пойнтер кажется сходным по наружности с французской легавой, то при ближайшем рассмотрении, это сходство исчезает и оказывается, что они в сущности чрезвычайно различны. Я не отрицаю, конечно, в этих новых пойнтерах присутствие французской крови, по утверждаю положительно лишь то, что как наружные формы, так и внутренние качества улучшены и усовершенствованы в собаке, благодаря тщательному, разумному и удачному подбору.
VIII.
С тех пор, как я начал печатать настоящую статью мою, меня осаждают бесчисленным количеством писем. Некоторые из моих корреспондентов одобряют мой труд и одобряют меня; другие, наоборот, уличают меня в пристрастии к англичанам; упрекают меня в том, что я пренебрегаю национальными богатствами; говорят мне, что французские собаки – первые собаки в мире, источник и корень всех существующих пород, что у нас крадут наше богатство и т. д. Одним словом, они укоряют меня в том, будто бы я не француз.
Но не первый уже раз приходится мне выслушивать подобные упреки; я уж столько раз подвергался гонениям за предпочтение английским собакам (предпочтение, явившееся, однако, у меня не спроста, а вследствие долгого изучения разных пород собак, вследствие бесчисленных опытов и сравнений), что я теперь, как стоик-философ, отношусь ко всем взводимым на меня обвинениям и всегда готовлюсь заранее выслушивать их, сохраняя только за собой право отвечать.
Итак, отвечаю здесь всем тем охотникам, которые отвергают английских собак, или, вернее, видят во всех собаках – собак французских, и говорят мне; о национальных богатствах, – я отвечаю им нижайшей просьбой – указать мне, где достать эти богатства, где их увидеть, коли они существуют? По моему, спорить о этом предмете совершенно бесполезно, все равно как спорить о политике. Мне не удастся убедить в истине того, что я утверждаю, людей, не желающих в том убеждаться, а между тем я действительно говорю одну лишь истину. Что старинные породы французских собак существуют только в воспоминаниях, что и длинношерстная и короткошерстная французская легавая прежних, высоких пород, вполне чистокровных, теперь почти уже исчезли – это истина. Что собаки, сохранившие наружные признаки и формы наших прежних превосходных пород, ни в каком случае не могут доказать своего происхождения, и что, следовательно, нельзя рассчитывать на них, как на производителей, – это тоже истина. Наружные формы бывают часто случайностью, нужны еще и внутренние качества, которые всегда уж переходят к нисходящим поколениям с чрезвычайною правильностью и точностью. Нам часто приходится видеть в помете мешаных собак экземпляры удавшиеся, с кровными типичными формами; иной раз, такие удавшиеся собаки бывают даже одарены и замечательными способностями, но все-таки по случаю отсутствия в них породы, за потомство их нельзя ручаться: оно может выйти не в отца и не в мать, а, напр., в деда, никуда негодного, или в бабку, тоже ничего не стоящую. Ожидать чего-нибудь положительного, определенного от помёта таких собак – невозможно, потому что от случайностей гарантирует лишь чистокровность, а от беспородных производителей никакого толку никто никогда не добьется. Это опять -ничто иное, как истина. Не меньшая истина и то, что благодаря собственному равнодушию, в отношении к чистопородности собак, мы довели лучшие, чистейшие породы своих легавых до смешения, измельчения, вырождения и, наконец, до полнейшего исчезновения. Теперь девять десятых из наших легавых – ни французские, ни английские, а если уж не отчаяннейшие и не мерзейшие ублюдки – так и французские и английские вместе.
Все эти осязательные истины, казалось бы, должны были открыть глаза моим уважаемым противникам и убедить их в полной беспристрастности моих доводов и наблюдений; ведь я не раз повторял, что все мои убеждения и выводы вытекают из опыта; я сообщаю факты, действительно существующие, и называю вещи собственными их именами; заключения же, из них вытекающие, высказываю лишь как личное мнение; согласиться со мной или нет зависит от воли каждого. Видя, в каком жалком состоянии находятся наши французские породы, я, как охотник, обращаюсь только к своим собратьям с таким предложением: если у нас нет хорошего своего, то мы можем позаимствовать это хорошее у других. Общими усилиями мы можем способствовать возрождению и улучшению уцелевших у нас пока пород; для этого необходимо прибегнуть к породам чистокровным, не мешаным, – другого средства нет. Но где же нам искать и где найти теперь чистокровную породу наших старинных собак? Возьмите для примера собачник зоологического сада: видели ли вы там когда либо хотя одну чистокровную породистую французскую легавую, длинношерстную или гладкошерстную? Есть ли там хоть один представитель этих превосходных пород, оплакиваемых теперь нашими охотниками? Нет и нет. Я, конечно, говорю это не в укор основателям питомника, к которым я отношусь с полным заслуженным ими уважением. Нет собак оттого, что они теперь достояние прошлого, все равно как допотопные ископаемые; если было иначе, то наверное учредители питомника употребили бы все усилия, что из уцелевших остатков восстановить обе эти превосходные и, к сожалению, угасшие породы.
Виной тому наше нерадение, в чем необходимо и неизбежно сознаться. А до этого то сознания я и желаю собственно довести охотников, пока еще не поздно. Теперь мы можем пока, при помощи материала, находящегося в нашем распоряжении, составить родословную книгу, stud-bùok, нашим чистокровным породам, не успевшим еще перемешаться и исчезнуть, а после и вовсе нечем будет взяться, потому что, без этого средства, породы собак все более и более будут вырождаться. При настоящем порядке вещей, через двадцать лет присоединятся к старинным породам наших длинношерстных и гладкошерстных легавых, т. е. исчезнут с лица земли и наши бурбонне, и легавые Дюпюи, и наши сент-жермены, сделавшиеся уже большою редкостью и сильно перемешавшиеся, и наши длинношерстные понт-одемары, да и все прочие. Тогда уж действительно останутся только английские собаки, и по необходимости уж придется выписывать их, чтобы иметь собак чистокровных.
Полагаю, что эти объяснения вполне удовлетворительны и что с меня снимут подозрение в измене своей национальности.
Теперь к делу. И так, для людей, не желающих иметь собаку с широким поиском, как нельзя более пригоден новый пойнтер, напоминающий, по совокупности своих качеств, нашу старинную легавую. Желающие могут видеть в нем даже воскресшую легавую, – пусть себе тешатся на здоровье.
Как бы-то ни было, собака эта совмещает в себе достоинства, наиболее ценимые приверженцами французских легавых. Поиск её много оживленнее, увереннее и быстрее, чем был у легавой, по с порывистым поиском пылкого, страстного, легкого пойнтера не может вовсе идти и в сравнение. Тяжелый пойнтер не делает даже и тех широких размашистых скачков, которые делает красный сеттер, когда прихватывает дичь, или ищет подстреленную птицу. Он относится к охоте, так сказать, покойно, хладнокровно; он, как будто, обдумывает, что ему делать; как будто страсть уступает у него место расчету, который заставляет его действовать благоразумно, не тратя попусту сил, и воздерживает его от всяких резких, эксцентричных движений. В легком же пойнтере страсть господствует над всем, поглощает его: он, кажется, невольно повинуется этой страсти, все равно как невольно повинуется впечатлению, производимому на него запахом дичи и приковывающему его к месту.
Поиск нового, тяжелого пойнтера короче; его легко направлять, легко укоротить в каждую данную минуту, между тем, как ладить с легким пойнтером, заставить его умерить порывы – сравнительно, довольно трудно. В первом самое строение тела облегчает уже труд охотника: ясно, что члены этой собаки не могут выдержать того, что в состоянии вынести крепкие ноги и бедра легкого пойнтера, равняющиеся по силе и крепости ногам и черным мясам борзой собаки.
Я видел много новых пойнтеров: большая часть из них была очень хороша, но не у всех было верхнее чутье, что, по моему мнению, составляет громадный недостаток. Наследовали ли эти виденные мною собаки низкое чутье от прародителя своего – французской легавой, этого я решать не берусь: я слышал даже, что помянутый недостаток встречается в повой породе очень редко, но я все же считаю нужным заявить о том, что мне самому довелось наблюдать лично.
Нелишним считаю также сказать здесь, что низкое чутье в собаке, ищущей на коротке, не представляет такого большого неудобства, каким оно является в собаке с широким поиском. Это понятно само собой, так как французская легавая, напр., ищет скорее след дичи, чем самую дичь; но вы представьте себе, что было бы, если пойнтер искал нижним чутьем, сохраняя быстрый поиск? При верхнем чутье, он слышит запах дичи очень далеко, и где заслышал его, тут и стоит, так что вы свободно, не торопясь, успеете подойти к нему, если он стал даже на расстоянии 300 шагов от вас. Но если он искал нижним чутьем след дичи, то мог бы очутиться неожиданно перед куропаткой или зайцем, и тогда охотник, находясь за 300 шагов, вряд ли бы часто подоспевал во время: добыча, при таких условиях, доставалась бы ему как редкое исключение. Очевидно, что собака с широким поиском необходимо должна искать верхом. Собака же, ищущая на коротке, может искать и низом: если она и подымет дичь, не причуяв ее предварительно, то охотник чрез это ничего не теряет, потому что птица подымается у него тут па расстояние выстрела.
На этом то основании, говоря о собаках с широким поиском, я и утверждал, что они не могут портить охоту, если обладают верхним чутьем и крепкой стойкой. Я уверен, что большинство охотников, порицающих широкий поиск собак, имели дело с „низкочутами“; быть может, нижнее чутье являлось у их собак и не по вине последних, но от этого положение горемык-охотников нисколько, конечно, не делалось лучше, и они действительно могли быть недовольны.
Таким образом, я позволю себе теперь поставить еще аксиому: собака с широким поиском должна необходимо иметь верхнее чутье.
Немногие французские собаки, напр., некоторые сен-жермены, ищут верхом, – их можно без страха отпускать далеко; всех остальных „французов“ следует непременно держать вблизи, если охотник желает стрелять, а не даром бить ноги. На мою долю выпало несколько легавых собак, искавших далеко, но нижним чутьем; я мог бы, разумеется, умерить их поиск, но, в моих глазах, это значило бы – попасть из кулька в рогожку, вследствие чего я предпочитал совсем лучше отделываться от подобных перлов.
Из сказанного однако не следует заключать, чтобы „низкочуты“ не имели чутья: у некоторых из нихчутье бывает превосходно. Тем не менее, на мой взгляд, у „верхочутов“ чутье должно быть еще превосходнее: уж одно то, что они ищут верхом, а не тыкают носом в землю, ясно доказывает инстинктивную уверенность их в том, что запах дичи дойдет до них издали, что они его услышат. Напротив, собаки с нижним чутьем нюхают землю, стараясь уловить запах, оставленный дичью на следу, мне кажется, именно потому, что они не рассчитывают на тонкость своего чутья и боятся, что запах самой дичи по ветру дойдет до них слишком поздно. По этому поводу мы с отцом делали опыты такого рода.
Когда отец мой решил окончательно охотиться только с пойнтерами, он роздал всех своих французских легавых, оставя себе одного лишь Медора, – легаша, во всех отношениях отменного. Этого Медора мы часто брали на охоту, конечно, уж вместе с пойнтерами, и он примирился с своей участью. Пораженные превосходством чутья у пойнтеров, мы для сравнений подводили часто Медора к стоявшему на стойке пойнтеру Маку, и Медор всегда делал стопку в меру, в таком же расстоянии, как и пойнтер; но когда Мак прихватывал дичь по ветру, наша легавая нюхала землю, искала след и не находила, потому что куропатки тут не были. Пойнтер с широко раздвинутыми ноздрями шел прямо к месту, где был выводок, Медор же, хотя и не отставал от Мака и останавливался вместе с ним, но действовал совершенно бессознательно, а сознательно и самостоятельно он начинал действовать лишь тогда, когда очень близко подходил к месту, где была дичь, и когда запах этой дичи, улов ленный пойнтером еще за 200 шагов, делался, наконец, чувствительным и его обонянию. Двадцать раз повторяли мы эти опыты, и с нашими собаками, и с собаками наших знакомых – результаты были те же.
Все это практика; все это наблюдения, почерпнутые из самой охоты. Каких же доказательств, спрашивается теперь, нужно еще для заключений о превосходстве чутья пойнтера? Или в подобных заключениях, вытекающих непосредственно из опытов, тоже следует усмотреть недостаток патриотизма? Или прикажите нам ходить с зажмуренными глазами?
Тяжелый пойнтер обладает чутьем настолько же тонким, как и пойнтер легкий; что чутье это часто бывает нижним, в этом винить скорее, пожалуй, следует не собаку, а её владельца.
Каждый охотник должен непременно натаскивать свою собаку предварительно в поле, а не в лесу, потому что поле есть лучшая, настоящая школа всякой легавой. Но некоторые собаки, натасканные прежде в поле и искавшие прежде верхом, начинают потом искать низом, если с ними охотятся исключительно в лесу. Такова уже сила вещей.
В лесу, запах дичи несется к собакам не прямо, а постоянно задерживается и пересекается, встречая на своем пути множество веток и листьев; а это обстоятельство значительно скрадывает чутье всякой, самой чутьистой собаки. Кроме того, собака, привыкшая прихватывать верхом, часто нападает в лесу на след фазана, пробежавшего тут перед тем минут за десять; собака делает стойку и, верная себе, начинает нюхать по ветру направо и налево, чтобы разобрать, где таится дичь, запах которой донесся до неё; но так как деревья, густая листва и ветки не позволяют ей уловить этот запах по прямому направлению, то указанием остается ей след, по которому она и ведет. Это вполне естественно.
Таким-то образом, отличные собаки, искавшие прежде в поле самым чистым верхом, охотясь постоянно и исключительно в лесу, приобретают привычку искать низом, даже если им придется ходить после того и в поле.
Но этой причине всего лучше, конечно, иметь отдельную собаку для каждого рода охоты; но подобная роскошь доступна не всем, почему людям, имеющим только одну собаку, а не двух или трех, я посоветовал бы неукоснительно соблюдать следующее правило: собаку, ходившую в продолжение всего охотничьего сезона исключительно в лесу, следует непременно, до открытия охот, водить в поле; тогда она очень скоро вспомнит свою прежнюю манеру поиска и будет искать верхом. Эта предосторожность необходима, иначе собака привыкнет ходить по следу, и отучить ее от подобной привычки будет уже после невозможно.
Последующая часть. Предыдущая часть
Если вам нравится этот проект, то по возможности, поддержите финансово. И тогда сможете получить ссылку на книгу «THE IRISH RED SETTER» АВТОР RAYMOND O’DWYER на английском языке в подарок. Условия получения книги на странице “Поддержать блог”