“Природа и Охота” 1893.3
Из всех весенних охот, доступных охотнику центральной России, наибольшими и справедливыми его симпатиями пользуются — вальдшнепиная тяга и тетеревиный ток. Поэтическая обстановка этих охот, чарующая прелесть воскресающей природы, без сомнения, играют немаловажную роль в проявлении этих симпатий. Хотя и трудно отдать предпочтение какой-либо одной из этих охот, но несомненно, что охота на тяге имеет несравненно больше своих поклонников, чем охота на току.
Происходит это, однако, вовсе не потому, чтобы охота на тяге была богаче впечатлениями, а просто потому, что производится она вечером, —во время удобное и доступное большинству; по своей несложности, не требует от охотника ни особых знаний, ни особой затраты сил и, в короткое сравнительно время, доставляет много эмоции.
В противоположность тяге, охота на току, главным образом, производится ранним утром, —во время для большинства не совсем удобное; для своего успеха требует от охотника не одного только уменья стрелять, но и кое-каких знаний, а некоторые её виды, как, например, охота с подходу, —и необходимой выносливости. Любителям пострелять, а их у нас, к сожалению, большинство, особенного удовольствия она не доставляет, так как пальбой обыкновенно не сопровождается. Все это, вместе взятое, и служит причиною меньшего её распространения в среде наших охотников. А это, право, жаль.
Охота на току дает такую массу высоко-эстетических наслаждений, вызываемых неотразимою прелестью весенней природы; она до того благотворно действует на душу, что я положительно жалею тех, кто ею не может или не умеет пользоваться, тем более что с изданием закона 3 Февраля 1892 г. иллегальное пользование ею прекратилось.
В надежде быть кому-нибудь полезным, я с особенным удовольствием берусь за перо, чтобы в этом очерке поделиться с охотниками тем опытом, какой мне дала двадцатилетняя практика в этой охоте. Для большинства очерк мой будет лишь напоминанием известного, но найдется не мало и таких охотников, которые найдут в нем и кое-что новое.
I.
Если вы всмотритесь в горделивую, стройную и в тоже время строгую осанку тетерева, в его весеннее оперение, его шею, с глубоким лазуревым отливом, в его роскошные, ярко красные брови над быстрыми, умными глазами, в это удивительно гармоничное сочетание чёрного цвета с белым, всмотритесь в него во время его песни, — когда он подымет перья и распустит свой роскошный, лировидный хвост, то вы невольно сознаетесь, что это самая красивая из наших оседлых птиц. Когда я смотрю на токующего тетерева, мне невольно вспоминается смешное по форме, но замечательное, по глубине смысла, выражение одного немца, который воскликнул, стоя перед поразившим его своею красотою цветком: — «да, остается только снять шляпу и расшаркаться перед автором этого произведения!»
Но что же такое ток? Под этим словом обыкновенно подразумевается песня тетерева, —его бормотанье, и когда бы его ни услышали, говорят, что тетерев «токует». Но это не совсем верно. Не поет тетерев только во время линьки, т. е. приблизительно с половины июня до конца июля и, как только этот болезненный процесс кончится, — в первые же августовские утренники, вы уже снова можете услышать его песню. Даже среди зимы, во время довольно сильных холодов, нередко случается слышать её. Поют в это время, однако, далеко не все тетерева, а преимущественно корифеи минувших весенних токов и вообще наиболее развитые физически экземпляры. Но как бы они ни увлекались, как-бы непрерывно их песня ни лилась, а опытное ухо сразу различит, что это пение далеко не то что весною: нет в нём той страстности, нет в нём той мощи.
Под словом «ток», в тесном смысле, разумеется, место, где тетерева совершают свой весенний праздник, свои брачные обряды. Это обнимает собою период времени приблизительно с половины марта до половины мая и потому выражение — «токует“ может быть применено к песне тетерева только в эту пору, ибо во всякое другое время, она служит лишь выражением хорошего его настроения.
С самых ранних лет и до сего времени на меня неотразимо, чарующе действуют два звука, — это переливистые трели кроншнепиного свиста и бормотанье тетерева. Как только я их заслышу — непонятное волнение овладевает мною, и щемящая грусть, бесконечное сожаление о чем то охватывает все мое существо; вместе с ними словно спадает завеса, и перед моим духовным взором внезапно открываются иные, далекие горизонты, — неясные, но заманчивые, и ни в какие другиемоменты я не ощущаю с такой полнотою своего земного ничтожества.
Песня тетерева состоит из двух частей, совершенно не похожих по своей музыкальной конструкции одна на другую: бормотанья и чуфшиканья1. Бормотанье —это глубокие, сильно вибрирующие, грудо-гортанные звуки, издаваемые чернышем в три, следующие одно за другим, колена. Вблизи они неясно обрисованы, почти бесформенно, и лишь особенно гулко выделяются из них ударения на концах колен: УУ——– УУ———УУ-
Но по мере удаления от бормочущего тетерева, звуки становятся членораздельнее, начинают принимать форму, и с известного расстояния песня его может быть выражена приблизительно так: «Бррру—ррур-турр-турр—турр-тур“. Чуфшиканье—это густые, шипящие, несколько сиплые звуки, в образовании которых главную роль играет язык, конец которого тетерев прижимает к нёбу. Оно состоит из короткого и резкого — чу и более длинного, густотой сиплого — фшчиш Чуфшинаньем, иногда многократным, тетерев начинает свою песню, и оно же служит ему для передышки.
Чувство опасности, выражение досады и злобы, выражается у тетерева отрывистым квохтаньем, переходящим в звонкое карканье: „ку-кук—кук—кар-ра“.
Есть и еще один звук, издаваемый чернышем. Он очень безформен и напоминает собою те звуки, которыя издает со бака при потугах к рвоте. Слышать эти звуки приходится чаще всего в очень дурную погоду, когда тетерева не расположены к бормотанью. Что, собственно, он ими выражает — не знаю, но очевидно, что они вполне аналогичны с так называемым «хрюканьем» глухарей.
Весеннее пение тетерева начинается с первых ясных и тихих дней марта. В это время, как и всю зиму, тетерева редко держатся по одиночке, а всегда почти стайками. И вот после кормежки, когда несколько пообогреет, нетерпеливый предводитель стайки, чуфшикнув несколько раз, нерешительно затягивает свою песенку, сидя на дереве. Редко в это время подовторит ему который-нибудь из стаи, да и то только разве чуфшиканьем. Но мало по малу, неуверенная в начале, песня запевалы становится смелее и смелее; из чуфшикавших до сих пор товарищей осмеливается и еще который-нибудь забормотать. Когда снег осядет, и тетерев не станет при ходьбе глубоко тонуть в нём, запевала начинает слетать на пол, где и выводит распущенными крыльями самые причудливые узоры. После того, как занастеет, т.-е. когда под переменным действием солнечнаго тепла и ночного холода, на снегу образуется прочная корка, держащая уже не только тетерева, но даже и человека, а иногда и лошадь, ток оживает ещё более. Возбуждение тетеревов усиливается: они не довольствуются уже репетициями тока в лесу и начинают вылетать на настоящие токовища. Определить с точностью время, когда они начинают свой вылет на них, весьма затруднительно: всё зависит от состояния погоды и качества снега. Если погода стоит ясная, повсюду образовался наст, то вылет на токовища начинается в половине марта, и в худую, ветряную, метелистую погоду вылет задерживается до второй половины и даже до конца месяца. Сначала тетерева вылетают на токовище с восходом солнца, а затем всё ранее и ранее.
Токовища их бывают на разных местах: и в чистом поле, и в лесу, на лесной луговине, вблизи опушки, в перелесках. Место для него выбирается, однако, ровное, —будь то возвышенное поле или низкая лесная луговина. Гораздо реже токовища бывают на пологих склонах и никогда на скатах. В южной и юго-западной части Московской губернии, местом токовищ в лесах тетерева охотно избирают старые угольницы, т.-е. искусственные или естественные поляны, на которых, после сводки леса, обжигался уголь. Токовища в полях тетеревами обыкновенно не меняются, а традиционно, из году в год, остаются на одних и тех же местах. В случаях вырубки части леса, расчистки его под покос или пашню, —на таких местах, часто на первый-же год, появляются новые токовища. Особенно твёрдо придерживаются раз избранного токовища одиночные тетерева или токующие в очень ограниченном числе большие же стаи, штук в 15—20 чернышей, иногда являют собою странствующие тока. Начав токовать на одном месте, такая стая вдруг, ни с того, ни с сего, перелетает на другое. Потоковав на нём некоторое время, стая перелетает на третье, затем на четвёртое и т. д., так что перемещается иногда версты за 11/2 от места первоначального токованья. Но, при этих перемещениях, тетерева неуклонно придерживаются раз заведённого порядка в посещении этих мест и не минуют ни одного из них.
В конце марта, прежде чем лететь на токовище, проснувшийся тетерев чуфшикает несколько раз на месте, а позднее даже и бормочет некоторое время. Затем он взлетает на дерево, торопливо поклевывает почки и, как только заслышит других чернышей, —летит на токовище. Первым туда является обыкновенно запевала, —вожак стайки, а за ним начинают подлетать и остальные. В начале токов, на токовище поют только старые черныши; более же молодые только чуфшикают время от времени. Рассаживаются они при этом зря, как попало, часто на значительное друг от друга расстояние; позднее же каждый из них занимает свое место с точностью чуть не до одной квадратной сажени. В первых числах апреля или несколько ранее начинают бормотать уже и прошлогодние молодые.
Вылетевши на токовище, черныши бормочут сначала каждый на своем месте. Затем более старые начинают понемногу приближаться к запевале-, последний вступает с ними в ожесточённые драки, пуская в ход не только клюв, но и лапы и крылья. Победителем в этих драках остается большею частью запевала, а если который-нибудь окажется посильнее его, то он, хотя и уступает свое место такому узурпатору, но не сдается окончательно, а в последующие утра, в новой жестокой потасовке, стремится возвратить потерянное первенство. Наиболее всего в этих драках достается голове тетерева. Мне неоднократно случалось убивать субъектов, у которых в чистую были выщипаны перья на лбу, щеках и бороде, с разорванным ртом, вытекшим глазом. Вообще раны, даже и огнестрельные, не особенно смущают тетеревов. Перебитый, например, палец — только на очень недолгое время прерывает токование расходившегося черныша. Токование же тетеревов с зажившими уже ранами решительно ничем не отличается от токования вполне здоровых. Я знаю такой случай. Крестьянин д. Мачихина, Подольского у., Московской губернии — Алексей Чуйло выстрелил на току в пару сцепившихся драться чернышей. Один из них был убит наповал, а другой, очевидно с перебитым крылом, пустился наутёк пешком. Чуйло выскочил из шалаша и, после многократных угонок, поймал беглеца. Каково же было его изумление, когда он увидел, что в этого черныша не попало ни одной дробины и что у него одной половины крыла не доставало вовсе! Судя по совершенно зажившей ране на сгибе крыла, черныш был ранен еще с осени, и оставалось только дивиться, как он в течение зимы, не имея возможности летать, не сделался жертвою лисы.
На восходе солнца драки мало по малу прекращаются, бормотавшие врозь черныши сплочаются в одну группу, центром которой становится опять-таки запевала, и экзальтация стаи доходит до своего апогея. Бормотанье их в это время льётся без перерыва и даже при 4—5 чернышах походит на сплошной гул, в котором песни уж не слышится, а лишь особенно резко и звонко выделяются заключительные нотки.
Из созревшего, но не начавшего еще стариться поколения охотников, я быть может последний из видевших такие тока, какие в настоящее время и во сне даже присниться не могут. В конце 60-х и начале 70-х годов, в глуши Бельского уезда, Смоленской губ., на некоторые токовища вылетало от 100 до 150 штук чернышей. Трудно себе представить, что это была за музыка, когда добрая половина их начинала бормотать! Это были такие грандиозные концерты, которые не только меня, тогда еще юного охотника, но и видавших виды людей застав ляли неметь от удивления и восторга! Но увы., все это было и от этого осталось лишь одно сладкое воспоминание! Теперь и там на редкость можно встретить ток, в котором было бы более 20 чернышей…
Мирно побормотав довольно долгое время в тесном кругу своих товарищей, запевала начинает снова гоняться за ними. Прогнанные сначала возвращаются в кучу, но вскоре азарт, с которым запевала набрасывается на них, заставляет их разбежаться подальше от него. Разъединясь, краснобровые певцы мало-помалу умолкают. Смолкает, наконец, и запевала и вскоре вся стая улетает в лес или просто разбредается по лесу, если токовище находится на лесной поляне. Средним числом, в средине весны, утренний ток продолжается четыре часа, и в зависимости от этого находится время оставления тетеревами токовища. Чем раньше они начинают токовать, тем скорее и кончают ток. Начав токовать в 2 часа ночи (во второй половине апреля), в 6 они уж смолкают. Позднее же, когда лес совсем оденется, черныши перестают бормотать еще до восхода солнца или немного позднее.
Вылет на токовище тетерек находится также в полной зависимости от состояния погоды и потому начинается не каждый год одновременно. В ранние весны вылетать на токовища они начинают в конце марта; в нормальные — в первой половине апреля; в поздние —еще позднее.
Некоторое время спустя после того, как отовсюду польются звуки тетеревиного бормотанья, тетерька с громким, чисто летним квохтаньем, рано утром поднимается на дерево. Посидев несколько минут, она начинает поквохтывать уже совершенно другим голосом. Это поквохтыванье несколько напоминает её квохтанье летом, когда она собирает цыплят, но только с той разницей, что в её голосе слышится не тихая радость и заботливая тревога, а страсть, —кипучая, необоримая, требующая исхода. Начинает она квохтанье прогрессивно учащающимся речитативом и кончает протяжным и необычайно нежным переливом. В голосе её не слышится ни одного звука, обозначаемого согласной буквой, и он выражается одним только звуком —«а», конечно, с разными интонациями.
«А———-а——–а——а—а—а—————–а» — вот формула её квохтанья, сокращающаяся в моменты сильнейшего возбуждения в —«а — а-а——–а». На голос заквохтавшей тетерьки, в разных местах, начинают отзываться другие и вскоре присоединяются к ней. Поразительна при этом способность птицы в определении места: несмотря на темноту, она не ошибется ни на йоту и почти в один приём прилетает туда, откуда услыхала голос. Черныши, заслышавшие перекликание тетерек, начинают бормотать еще азартнее, а тем временем тетерьки слетают с деревьев и с редким, отрывистым и глухим квоканьем быстро несутся туда, куда влечет их сама природа,-т. е. на токовище. На токовища, расположен ныя в лесах, оне после переклички иногда просто выбегают.
Редко тетерьки сядут сразу в кругу токующих чернышей, а всегда несколько поодаль. Тут у них снова начинается замирающе – страстное, укороченное поквохтыванье, приводящее чернышей в окончательное опьянение. Тут же у них и начинается тот турнир, где проявленные сила и ловкость, при наибольшей красоте, венчаются супружескими ласками. Первыми в объятия любви бросаются старые, познавшие уже её чары, тетерьки. Они быстрым, быстрым бегом приближаются к избранникам своего сердца и соединяются с ними. Молодые тетерьки-первогодки, глядя на совершающиеся перед ними, возбуждаются сильнее и сильнее и, наконец, в одно прекрасное утро, кризис наступает: не имея более сил сдерживать охватившее их волнение, они, в силу того основного закона, по которому доселе держится еще наш бренный мир, следуют примеру более старых своих товарок. Здесь, как видите, жена избирает себе мужа, и супружеское ложе разделяет более достойный и совершенный физически. Глядя на это, я не раз задумывался о том, что бы вышло, если бы и мы, животные высшего порядка, последовали в своих брачных отношениях тому же мудрому правилу? Ведь той веслоногой калечи, которую теперь так часто мы видим среди нашей молодежи, пожалуй, и не стало бы. Но… на меня, пожалуй, рассердятся доктора: им тогда, по всей вероятности, делать стало бы нечего.
Сколько раз тетерька совокупляется в утро? —вопрос многим приходящий в голову и удовлетворительно ответить некоторый нельзя, по абсолютной невозможности точных наблюдений. Несомненно только одно, что совокупление происходит не только во время утреннего тока, но и по окончании его, среди дня, чему я неоднократно был свидетелем.
Около избранника своего сердца тетерька долго на токовище не остается и, воспользовавшись какой-нибудь оплошностью, она незаметно, втихомолку покидает его. Заметив исчезновение подруги, черныш начинает беспокоиться, подпрыгивать, перебегать и перелетать с места на место, но, слыша неподалеку поквахтыванье других тетерек, он быстро успокаивается, возвращается на свое место и, в чаянии новой победы, продолжает бормотать.
По окончании тока, черныши начинают подкреплять свои силы, поклевывая почки, прошлогодние ягоды брусники, или молодую травку. Наиболее же рьяные, по окончании тока, следуют за тетерьками и с небольшими перерывами, почти весь день поют им свою любовную песенку. Тут же они и совокупляются. В это время, как и утром, тетерев упорно не покидает своей подруги и куда бы она ни полетела,—он всюду следует за ней, так что, для кладки яйца, тетерьке только хитростью удается отделаться от него.
Покормившись и отдохнув, тетерев отправляется перед вечером опять на токовище. Вечерний ток, по времени начала и конца его, является совершенной противоположностью утреннему. Ранней весною, тетерев начинает бормотать около 4 часов дня и кончает на закате солнца, но чем более весна вступает в свои права, тем начало и конец вечернего тока становится все позднее и позднее. В конце апреля тетерев начинает бормотать уж на закате солнца и кончает в совершенной темноте. Впрочем, как утренний, так и вечерний ток поздней весной становится вообще короче.
В вечернем токовании тетерки не участвуют, и, хоть запевалы и некоторые другие черныши бормочут не менее жарко, чем утром, но общего оживления в нем меньше.
В заключение, прежде чем перейду к описанию охоты на току, скажу несколько слов о влиянии погоды на состояние тока. Самый лучший оживленно-жаркий ток бывает в тихие, ясные, с лёгким морозцем утра. Облачность особенного влияния на оживленность тока не оказывает, хотя в пасмурную погоду ток начинается позднее. Сильный и холодный ветер, в особенности, если он сопровождается снегом или дождем, хуже всего влияет на ток; в такие утра тетерева или молчат, или хрюкают, — бормочут же вяло и непродолжительно. Тихий и теплый дождь, в особенности, если он пошел после начала токованья, особого влияния на него не имеет. В сильный туман ток начинается позднее, и тетерева токуют слабее.
Вообще же влияние погоды на состояние токов особенно резко выражается лишь в самом их начале и конце. В разгар же их, в половине апреля, это влияние сказывается лишь в самой незначительной степени.
II.
Охота на току распадается, главным образом, на два способа: на поджидание тетеревов на токовище в шалаше и на подход к чернышам, токующим порознь. Оба эти способа настолько различны, настолько не похожи один на другой, что я считаю более удобным поговорить о каждом из них отдельно.
Охота на тетеревов из шалаша — одна из старейших охот, сохранившаяся до наших дней еще с тех времен, когда тетерев впервые сделался объектом охоты. Масса птицы, её доверчивость, в былые времена делали эту охоту довольно добычливой, несмотря на все неудобства кремневых ружей. При наличности таких условий, вполне понятно, что первые пионеры этой охоты — крепостные (в те времена баре взять ружьё в руки еще считали позором для себя) вполне удовлетворялись только одною ею. С усовершенствованием же оружия и распространением ружейной охоты в средних и высших классах общества, с расширением сети -железно-дорожных путей, давших возможность привоза дичи из глухих местностей к крупным центрам в летнее время и, наиболее всего, с повсеместным распространением охоты с легавою собакою, — о прежнем баснословном изобилии дичи не стало и помину, и добычливость шалашной охоты сделалась ничтожною. Стрельба тетеревов осенью на чучела давно прекратилась во многих местностях и производится теперь лишь там, где тетеревов еще очень много, да и то в незначительных уже размерах. Весенняя же охота на токах настолько внедрилась в русскую охотничью жизнь, что сделалась как бы неотъемлемой её частью и, несмотря на всю свою малодобычливость, не только удержалась до сих пор, но в последнее время заметно даже прогрессировала и подавляющим большинством охотников чуть ли не исключительно производится по-прежнему из шалашей. Такую жизнеспособность этой охоты, помимо незнания других способов, нужно всецело приписать влиянию той дивно-прекрасной, ласкающей душу и взор обстановки, среди которой она производится.
В последние весны как-то все реже и реже образуются хорошие насты — спутники охоты на токах в марте; а о таких крепких настах, какие бывали в прежние времена, по которым можно было доезжать до шалашей хоть на тройке, в настоящее время не стало и помину. Словом, не стало как-то в марте постоянной ясной погоды с крепкими утренниками. Теперь если и появится наст, то держится недолго: то неожиданная оттепель распустит его, то он исчезнет («отойдет») под вновь выпавшим снегом. А там, смотришь, весна настолько вступит в свои права, что вздуются лощины, заиграют ручейки, разольются речки и, почти до окончательного стаяния снега, прекратят доступ на токовища. Таким образом, мартовские охоты по насту стали принимать все более и более случайный характер, и регулярная охота на токах стала начинаться вместе со стаянием снега, что бывает чаще всего в начале апреля.
На старых, уже известных токовищах, постановкою шалашей лучше всего позаботиться еще до начала токов. К таким шалашам тетерева относятся доверчивее, скорее привыкают, и перенесение их на новое место в том случае, если первое было выбрано неудачно, не столь резко бросается им в глаза, как появление новых. Если же токовища с точностью не известны, то, для обеспечения успеха охоты на них, прежде постановки шалашей, необходимо их высмотреть хорошенько.
Для этого, как только появится наст, достаточно крепкий, чтобы сдерживать человека, охотник должен пораньше утром отправиться в намеченное место или просто туда, откуда слышнее всего доносится тетеревиное бормотанье. По мере приближения к токовищу, нужно соблюдать возможную осторожность и стараться не показываться на глаза тетеревам. Осмотрев издали токующих чернышей, охотник спешит на другое токовище, на третье и т. д. и везде тщательно наблюдает — где находится токовик (запевала) и в каком порядке располагаются по токовищу остальные черныши. На другой день он обходит эти же токовища, но только в обратном порядке. Это делается во избежание ошибки в определении центра токовища, ибо легко может случиться, что в то время, как охотник был около него, ток на нем еще не вполне установился, или же тетерева, по совершенно случайным причинам, токовали в каком-нибудь отдаленном углу его. Если же два раза, и притом в разное время утра, на каком-нибудь из токовищ он найдет чернышей на одном и том-же месте, то успех охоты на нем, по крайней мере на первое время, обеспечен и здесь остается только построить шалаш. Для этого отнюдь не нужно спугивать тетеревов, а следует прийти в то время, когда они сами оставят токовища.
Наиболее употребительный материал для постройки шалаша и, по своей густоте, наилучший—это хвойный: еловые лапки, можжевельник и часто сосновые ветки. Однако, при выборе его лучше всего соображаться с характером местности, потому что чем меньше будет бросаться в глаза шалаш—тем лучше. Если токовище расположено в чистом поле, а кругом растет только лиственный лес, предпочтительнее всего шалаш сделать из молодых березок, законопатив редкие в нем места сеном или соломой. В случае же, если поле окружено смешанным или хвойным лесом, а в особенности если по нём разбросаны ивовые, можжевеловые и другие кустики, то, конечно, тут вполне будет пригоден еловый лапник. Шалаш на токовище следует ставить так, чтобы он находился между местом, занимаемым запевалой, и тем местом, где кучнее всего располагаются остальные черныши.
Самый же шалаш строится следующим образом. Четыре не очищенные от сучьев березки, длиною каждая аршина в 3, связываются своими вершинками и ставятся на подобие пирамиды, причем их нижние, заостренные концы, крепко втыкаются в снег или землю. Сучья их переплетаются между собою, и к этим переплетам приставляется еловый лапник, мозжу шпик и т. п. Слишком частыми стенки шалаша не нужно делать, в особенности в верхней части; совершенно достаточно, если он только не будет просвечивать насквозь. Не должен он быть очень высок и широк; вполне довольно, если в нём можно будет поместиться полулежа и стать на колена. В одном из боков шалаша оставляется отверстие для входа в него, которое закрывается уже изнутри, нарочно припасаемыми для этого лапками. Изнутри обламываются и подрезаются могущие помешать сучки и веточки, прорежаются очень частые и защищаются слишком просвечивающие места, а пол погуще выстилается соломой или мелким еловым лапником, —и шалаш готов. Никаких так называемых «окон» делать не нужно: отверстие, в которое просовывается дуло ружья, проделывается перед самою стрельбою. Окончив шалаш, нужно по всем от него радиусам, шагах в 50—70, глядя по бою ружья, поставить небольшие вешки, по которым легче будет потом определять расстояние до тетеревов. Сидя в шалаше, или стоя в нём на коленах, ошибиться в расстоянии, при неполном освещении, очень легко. Распустившийся тетерев кажется гораздо большим, а потому и расстояние до него кажется меньшим, чем оно есть в действительности. Из-за несоблюдения этой предосторожности много бесплодных выстрелов закатывается в воздух! Кажется охотнику, что тетерев — ну, самое дальнее—в 60 шагах; ударит — полетел, а то так и вовсе не обратит внимания! Проверит после расстояние и окажется, что стрелял на 100, а то и слишком шагов.
Если токовище расположено в лесу, на поляне, или в редочи, то шалаш следует пристраивать к какому-нибудь кусту или деревцу, — конечно, если представляется к тому возможность. При наличности на таком токовище развесистых можжевеловых кустов, последние, с помощью ножа, быстро превращаются в естественные шалаши. Тут, кроме постановки вешек или промеров до заметных, выдающихся предметов, часто является необходимость вырубить находящиеся вокруг шалаша мелкие кустарники, так как они серьезно могут помешать при стрельбе.
Как высматривание токов, так и постройку шалаша, всего лучше производить самому.
Большинство охотников, не только городских, но даже и постоянно живущих в деревне, обыкновенно поручают это лесникам, мужичкам-охотникам и — только в лучшем случае — наемным егерям. Отсюда-то, главным образом, и проистекают те разочарования, которые заставили многих охладеть к этой охоте. Наши лесники, а также и мужички-охотники, из числа которых они обыкновенно выходят, —по большей части совершеннейшие профаны в охоте на токах. Высмотреть предварительно хорошенько ток — у него или не хватит соображения, или он просто поленится, —ведь проконтролировать его в этом нельзя! Шалаш он выстроит там, где впервые увидит тетеревов и притом непременно такой, что он будет или ростом с добрый сарай, и тетерева будут сторониться от него, как от чумы, или настолько мал, что в нем ни привстать, ни повернуться нельзя; пол в нем будет выстлан или таким каряжником, что все бока промнет, или. наоборот, будет еле-еле прикрыт, и сидеть окажется холодно или мокро; он непременно будет или настолько густ, что чистое мученье будет проделывать в нём дыры для того, чтобы что либо увидеть, или же настолько редок и непременно снизу, что тетеревам будут видны движения охотника. Подобные прелести одни уже могут отравить самое розовое настроение духа. Вышел шалаш хорошо, в меру велик, в меру густ, покоен, так непременно он окажется поставленным наобум. Перенесут шалаш туда, где сегодня бормотали тетерева, —они, глядишь, начинают токовать там, где он был. Посидит охотник несколько раз в таком шалаше без толку, да и плюнет на него. Лесник, или мужик, ахает и охает, придумывает разные нелепости в оправдание неудачи, а до сути дела, —что ток не высмотрён, или ещё не совсем установился, он или не додумается, или, в лучшем случае, поберегая его для себя, —промолчит. Как и во всем, есть, конечно, и тут свои исключения, да редки они. Я понимаю «объегориванье» городских охотников разной, ими же самими избалованной дрянью, но мне совершенно непонятна эта зависимость от мужичка, эта охота «на авось» — людей деревни. Про людей богатых, имеющих хорошую охотничью прислугу, я не говорю: те застрахованы (впрочем, как и во всем другом) от неприятных сюр призов на этой охоте.
Между тем высматривание токов и постановка шалашей — дело вовсе уж не такое хитрое и тяжёлое, чтобы его невозможно было выполнить самому. Конечно, сразу ничто не делается так, как нужно, но при известной наблюдательности, а главное желании, дело у всякого должно пойти на лад. Сопровождается это здоровым моционом, при изумительно чудных картинах весеннего утра; между делом происходит и охота: то налетит перемещающийся черныш, то подойдешь к увлекшемуся лесному бормотуну. Свой глаз, несомненно, увидит больше, чем десяток чужих. Шалаш будет и на месте, и именно такой, какой нужно. Наконец, несравненно приятнее сознавать, что удачей в охоте обязан своему, а не чужому труду и уменью, и вообще —чем меньше изображаешь собою стреляльную машину, которую привезли и посадили в шалаше, —тем полнее обаяние этой охоты.
При охотах из шалашей многие употребляют чучела. Последние приносят пользу только сначала токов, т. е. еще по снегу. Тетерева тогда вылетают, когда уже достаточно рассветёт, и чучела на снегу далеко видны. Иногда они бывают полезны и на неустановившихся еще токах. Когда же снег стает, тока окончательно установятся, и тетерева начнут вылетать на них еще затемно, —значение чучел сводится к нулю. При постановке, дорогие чучела не мешает привязывать. Очень часто случается, что их утаскивает ястреб (Astur palumbarius) и проделывает это так быстро, что иной раз охотник даже наказать нахала не успеет. Чтобы не таскать чучела постоянно с собою, их всего лучше прятать в шалаше или где-нибудь вблизи его.
Томительно длинен кажется охотнику Февраль с его вьюгами и метелями… До начала токов еще далеко, а им уже начинает овладевать страстное нетерпение, и чем дальше бежит время, тем более оно усиливается. Ему положительно не сидится дома, и он все чаще и чаще выходит послушать — не запел ли где краснобровый красавец, и, несмотря на тщетность своих ожиданий, подолгу любуется все более и более длиннеющими зорями. А в голове его мысли несутся несвязной чредою. То вспоминает он минувшие восторги; то мелькнет в его воображении Фигура плавно тянущего вальдшнепа; почудится журчанье пробивающего себе дорогу, стремящегося в неведомые края, весеннего ручейка, влажность тающей земли… Задумчиво смотрит он на угасающую зорю, и глубокие, сильные вздохи порою вылетают из его груди.
В верности зарядов возникает сомнение; начинается пристрелка — и на один манер, и на другой. Меняются сорта пороха, дроби, пыжей, и на испещрённые дробью стены и ворота сараев вешаются все новые и новые листы с нарисованным чернышём или вальдшнепом. Вычисляются проценты попавших дробин, сравнивается резкость, все это отмечается, записывается и… когда настанет время охоты —забывается.
Но вот в одно прекрасное утро слуха его коснулись давно жданные, чудные звуки: где-то вдали, за перелеском, неуверенно забормотал тетерев… Ура! Конец тяжелому томленью!… Восхищенный, затаив дыхание, охотник слушает несколько минут и затем, быстро повернувшись, идет сообщить радостную весть домашним, приятелю, первому встречному, собаке, а то так хоть просто излить нахлынувшие чувства перед ружьем, воскликнув, снимая его со стены: —«ну, старуха»! И комизм подобной сцены ни на мгновение не придет ему в голову. Попробуйте ему заметить это, и он только удивленно, широко раскрытыми глазами посмотрит на вас, очевидно не соображая того, что вы говорите, а если и поймет, то через секунду мысли его уже помчатся в прежнем направлении… Не до насмешек ему, и от многого, что занимает и волнует его в другое время, —далек он теперь. Как пробужденная теплом былинка начинает тянуться к свету, так п его, вместе со звуками тетеревиного бормотанья, неудержимая сила влечет теперь в поле и лес, ближе к сияющей блеском непомрачимой чистоты природе, которая одна лишь в состоянии укрепить и возвысить всякого, кто к ней со страхом и верою прибегает, которая, как теплая молитва, очищает от растлевающих тревог и волнений повседневной скверны житейской и, примиряя, учит любви и всепрощению.
Хорошо и легко на душе у охотника ранней весной, когда ослепительно-яркий снег заставляет невольно жмуриться, а теплый ветерок впервые покрывает лицо здоровым загаром; когда в лазурной выси впервые зазвенит песня жаворонка, а около своей конурки протяжно засвищет скворец, когда даже карканье первых грачей заставляет трепетать от радости сердце. Но еще сильнее, еще полнее обаяние природы становится в половине апреля, когда в полдень даль начнет затягиваться прозрачной дымкой испарений, подымающихся с оголенных от снега полей, зацветет верба и ива, запорхают повсюду первые бабочки, а в лесу запоет певчий дрозд и потянут вальдшнепы… Горячая тогда пора для охотника! Вечер он — на тяге, утром — на току.
Вот он вернулся с тяги и оживленно разсказывает домашним о всех перипетиях её: о том, как падал к его ногам, кружась как перышко, первый вальдшнеп; как отчётливо — чисто спуделял он по второму; как долго искал третьего, упавшего в чащу, и пропустил поэтому несколько штук других. Он вновь начинает рассматривать убитых вальдшнепов, сравнивает их клювы, оперение и, наконец, досыта налюбовавшись ими. принимается за ужин. Тут у него идут толки и предположения относительно завтрашнего тока. Чтобы не проспать его, несмотря на протесты домашних, он решает не ложиться и около полуночи выходит уже из дому.
Боже мой, как хорошо все в природе в это время!… С ясного, испещрённого мириадами звёзд, высокого неба слегка светит неполная луна. Морозец есть, по небольшой: стянуло только верхнюю корочку земли, под ногами чуть-чуть похрупывает… Ярким бриллиантом прокатилась по небосклону падающая звездочка и, разгораясь все сильнее, все ярче, неожиданно померкла над горизонтом. Воздух чист и прозрачен, и ни малейшее дуновение ветерка не нарушает его безмятежного покоя. Широкой, бодрящей струею вливается он в лёгкие, и сладостный аромат только что сбросившей свой зимний покров и начавшей оттаивать земли приятно щекочет обоняние. По каждой канавке, по каждой рытвинке, тихо журча и переливаясь, бежит вода и глухо бурлит, попадая в кротовые норки. Вот в шумящем по оврагу ручейке что-то как будто застонало, треснуло и плюхнуло в воду — то отломилась льдина от осевшего над убывающей за ночь водой и застрявшего между ольхами льда; послышалось шуршанье, глухие толчки, и, как битое стекло, с прибрежного ивняка посыпался державшийся на нем молодой ледок. Монотонно ухает где-то сыч, в вышине протяжно крикнул кроншнеп; в стороне, около низинки, взвизгивают неугомонные чибисы; на селе, на разные лады, перекликаются петухи; высоко, над самой головой, слышится гортанный говор и скрип крыльев пролетающей гусиной стаи.
Вот впереди что-то блеснуло узкой, неправильных очертаний, полоской. Это небольшое болотце. Охотник по привычке всматривается, но на посеребренной луной гладкой поверхности воды не заметно ничего подозрительного. Подходит ближе — и вдруг с одного бока, с шумом, свистом и кряканьем, срывается стая уток. Вот мелькнула одна — другая на слабом отблеске зари и скрылись в бледной синеве неба, и только слышен удаляющийся свист крыльев стаи, да изредка — покрякиванье. Порою слуха, касаются то неясные, похожие на глубокий вздох звуки, испускаемые «отходящей» землей, то размеренно однообразный шорох капающего с берез сока… И жизнь, широкая, ни на мгновение не останавливающаяся жизнь, слышится в этом хоре звуков! Она захватывает, она поглощает своим живым стремленьем охотника, переливается во всех фибрах его существа и, как бурный поток былинку, уносит житейскую суетность его мысли. Он подавлен безграничным величием пробудившейся от зимнего сна природы, он немеет в сознании своего бессилия постичь непостижимое… Он смиряется, он видит, —до чего ничтожно, до чего неизмеримо мало, в этом вечном, стройном движении, его бренное «я». И чуждые житейских треволнений, неясные, но чистые, окрылённые восторженною радостью бытия, его мысли уносятся ввысь и реют где-то там, высоко-высоко, около источника этой дивной гармонии, и неземные, чудные звуки — «мир и в человецех благоволение» —чудятся ему…
Но вот и будка; тёмной массой выделяется она в окружающем полумраке… Залезает в неё охотник, примащивается поудобнее и ждёт. Самое глухое время ночи наступило; смолкли чибисы, не слышно уханья сыча и воцарилась полная, ничем живым не нарушаемая тишина, и только издали, то усиливаясь до рева, то замирая до нежного рокота, доносится убаюкивающий шум воды на мельнице.
Недолго, однако, продолжается это всеобщее затишье… Вот в глухой уреме заухал снова сыч; заквохтали по болотам лягвы; невдалеке от будки тоненько прокричал чибис, — поднялся, и, быстро извиваясь в воздухе, с шумом пролетел мимо неё. В соседнем леске послышалось: — ваак, ваак…… фськ!“ — протянул вальдшнеп и мало-по-малу все стало оживать. Зорька забелелась и подвинулась на восток, подул лёгенький ветерок, и дремота прошла, уступив место нетерпеливому ожиданию. Тихо махая широкими крыльями, бесшумно пролетела над шалашом сова и скрылась в предрассветной мгле. Забыбыкал где-то высоко в воздухе бекас, на недальнем болотце «кудакает» другой…
Чиркнул жаворонок, за ним — другой; раздалась звонкая песня и, переливаясь, стала подыматься все выше и выше. «Чуфш» — как-то коротко отозвался на опушке черныш. «Чууфшппп» —через секунду густо и протяжно прошипел он опять. „Чшшш— чччьшш“—азартно и с присвистом зашипел ему в ответ другой. „Бр… брр… брр… брр… бррруу-ррур-турр-турр— турр – тур“ — как – то не сразу затянул запевала, чуфшикнул, снова забормотал, сбился, опять чуфшикнул, перепорхнул, и, наконец, загудел без перерыва. Забормотал где-то еще один, а остальные только чуфшикают. Вдруг песня запевалы оборвалась, —послышался взлет… Охотник-весь внимание… Вот его слуха коснулся еле уловимый, постепенно приближающийся свист крыльев…Ш-ш-ш-ш—несется что-то мимо шалаша.
Сердце охотника с тоскою замирает: „неужто мимо?“— мелькает в его уме. — Ш-шшух!—шлепнулось что-то недалеко от шалаша,—похотник облегченно вздыхает. „Чууфшшш! “ — особенно густо и сипло раздалось оттуда, и черныш забормотал-так глухо и в то же время с такой силой, что, кажется, сам воздух заколебался вместе с переливами его песни… А эти неуловимые, жужжащие нотки! Они убеждают охотника, что он не далеко, что он вот тут, близко,—и сердце его наполняется радостью. Он всматривается, но ничего не видит. А звуки все льются, страстнее и страстнее. —Ш-шшух! Ш-шух!… Запевала сразу обрывает, спархивает, учащенно хлопая крыльями, но тут же садится, — чуфшикает и вновь заборматывает. „Чуфшш!“— раздается с одной стороны. Запевала снова смолкает и перепархивает и чуфшикает. — „Чуфипип!“—не успел он забормотать — раздался с другой стороны. Запевала проделывает ту же трепещущую лансаду, чуфшикает еще с большим азартом и вновь принимается бормотать — или поворачиваясь на месте, или перебегая с одного места на другое и поминутно возвращаясь назад. Тем временем, один по одному, забормотали и другие и, перепархивая, мало-помалу, стали приближаться к запевале.
Послышалось потрюкиванье чирка – селезня; вот он заплескался в лужице, поднялся и, изредка потрюкивая, описал полукруг и опустился на другую лужу, где своим всплеском разбудил задремавшего крякового селезня. Тот завжыкал, во, убедившись, что это такой же покинутый любовник, как и он, —полетел искать новых приключений… Замавакал перепел и начал отчеканивать: „пить-пиль-вить, пить-пиль-вить“. Защебетали серые дрозды, запел певчий дрозд, – ему отозвался другой, и на разные лады полились их причудливые, любовные песенки по разным уголкам ближайшего леска.
Послышалось с опушки переквахтыванье тетерек. Вот одна, поквахтывая, пронеслась мимо будки, села и побежала к запевале, постепенно возвышая и растягивая нотки своего грудного, замирающе-сладострастного голоска… Гул стоит над токовищем! Захлёбывающиеся песни чернышей раздаются без перерыва: —не разберешь, где начало одной, где конец другой. Мало принимавшие до сих пор участия, годовалые черныши начали тоже хорохориться: усиленно чуфшикать, заборматывать, перепархивать….
Стон стоит в воздухе! Голоса тетеревов, неистовые крики чибисов, перепелов, песни жаворонков, дроздов – перемешались и изображают собою тот чудный концерт, который только и можно услышать весной, в эту пору всеобщей любви. Словно очарованный, сидит охотник, боясь малейшим движением нарушить этот „стозвучный говор голосов“, это ликование пернатого царства.
Светает. Послышались зычные голоса ночевавших в низине журавлей. В селе загалдели около строящихся гнёзд грачи. Всматривавшийся все время охотник различает меж тем белеющееся подхвостье запевалы; вон ворочается еще один, а там еще и еще. Вон пара хотят драться; вот они сбегаются и—остановились… „Ку-кук-карр-ра!“—припрыгивая и выпятив грудь вперед, задорно кричит один, —с яростным шипением раскланивается другой. Вот они кинулись друг на друг и, сцепившись, начали кувыркаться, усердно угощая друг друга крыльями. В другом месте слышится тоже задорное „ку-кук-карр-ра“ и тоже глухое шлепанье крыльев. Вон собрались в кучу несколько тетерек и около них увивается запевала. Вот он чуфшикнул, поднял голову и стремглав бросился на одного из слишком приблизившихся певунов. Вот он поймал его за шиворот, опрокинул и молча, исступлённо тузит его, — так и кажется, совсем уходит; но нет, тот вырвался и, как ошпаренный, потряхивая головою, побежал прочь…
Тем временем показалось солнышко и своими яркими лучами облило поле и красивые Фигуры чернышей еще явственнее обрисовались на слегка поседевшей земле, еще ярче загорелись их красные брови.
Но… грянул выстрел и гулкое эхо перекатами возвестило по всем направлениям, что всему есть конец, — даже такому экзальтированному состоянию, в котором только-что находился охотник…
— Ах, зачем он это сделал!? Зачем нарушил он эту гармонию, —зачем? На что ему нужна жизнь этой безвредной и милой птички в период лучшего её рассвета? Брр… какая кровожадность! —воскликнут многие -жалостливые души.
Не вдаваясь в рассуждение об охоте, как об одном из проявлений вечной борьбы за существование, я попросил бы таких жалостливых людей оглянуться повнимательнее вокруг себя и посмотреть: что за охота там происходит? Оглянитесь и вы увидите — с каким тупым хладнокровием богатый снимает последнюю рубаху с бедного, как пресыщенная кокетка добивается внимания женатого человека, как женатый сластолюбец добивается ласк невинной девушки… Зачем все это делается?… Почему?… Что это такое?… Потребность духа, натуры?
— Ну, так что же лучше?
И не кровожадность — нет, а нечто иное руководит тут охотником. Посмотрите, с какою любовью он смотрит на убитого тетерева, как старательно приглаживает он помятые на нём пёрышки, какою здоровою, чистою радостью светится его лицо. И оно вам покажется милее, чем лицо скряги, который любуется депозитками и разглаживает их; милее, чем лицо сластолюбца, когда он добьётся своего… А ведь они тоже радуются!
Садиться в шалаше можно в первое же утро по его постановке, но, чтобы не распугать токующих чернышей, не заставить их отделиться, или вовсе покинуть токовище, не мешает придерживаться следующих правил.
Из предыдущего было видно, что в разгар тока запевала является центром, вокруг которого группируются остальные черныши. Поэтому понятно, что главное условие продолжительности и успешности охоты на известном токовище, —это не стрелять запевалу, несмотря на всю его соблазнительность. Со смертью запевалы ток неминуемо расстраивается: тетерева не с такой правильностью начинают посещать токовище, токуют в разнобой и почти не группируются. Обыкновенно проходит не мало времени, пока появившемуся узурпатору снова удастся сплотить разбившихся чернышей воедино. Иные же тока, в особенности малочисленные, в 3—4 штуки, зачастую до самого окончания остаются уже без вожака и токуют по одиночке, где попало. Узнать запевалу не трудно: он выделяется среди окружающих его чернышей, как капельмейстер в оркестре, как дирижер среди танцующих и первый голос в хоре; он сразу бросается в глаза и своею пышной, дородной фигурой.
Яков Байков.
Тетерев. Художник TEPPO TERÄ
Если вам нравится этот проект, то по возможности, поддержите финансово. И тогда сможете получить ссылку на книгу «THE IRISH RED SETTER» АВТОР RAYMOND O’DWYER на английском языке в подарок. Условия получения книги на странице “Поддержать блог”
- От очень древних стариков мне приходилось слышать, что в старину, например, во времена Наполеонова нашествия, говорили «турбаченье»: тетерева «турбачут» ↩︎
Hey people!!!!!
Good mood and good luck to everyone!!!!!