“Природа и Охота” 1891.1
Константин Мощнин
Чем строже будут карающие всякую весеннюю охоту законы, тем лучше, ибо убийство вальдшнепа на тяге есть такое же охотничье преступление, как и убийство тетеревиной матки на гнезде; запрещение продажи и покупки всякой дичи в запрещённое время, и карание нарушения этого так же строго, как и весенней охоты, приветствовал бы я, разумеется, также радостно, ибо отлично знаю, что старая дичь служит только средством обхода закона. Во имя грустной для нас, охотников по перу, истины, должен сознаться, что срок начала охоты у нас слишком ранний, и его следовало бы перенести с Петрова дня на Казанскую (8-го июля), или даже, может быть, на 15-е июля. Это спасёт много тетеревиных и глухариных маток, т. е. поведёт к сохранению нашей местной, следовательно, самой дорогой дичи. Ожидаемый налог на ружьё есть, разумеется, чисто полицейское средство, облегчающее в значительной степени надзор, и потому принесёт пользу, если он будет только невелик, т. е. его в состоянии будет уплатить каждый крестьянин; в противном случае, он принесёт вред, ибо будет всегда нарушаться. Об условиях охоты вблизи столиц я не знаю, и потому ничего не могу сказать о том, сколько пользы может принести закон в преследовании браконьеров, т. е. пользы не для частного лица, арендатора мест, а в смысле общего дичесохранения, что я одно только и имею в виду.
Я вовсе не желаю чему-нибудь поучать или вообще что-либо проповедовать, но не могу отказать себе в том, чтобы не высказать, в данном случае, глубокого своего убеждения, что весенняя охота, в какой бы форме она ни была допущена, сведёт на нуль всякий закон о дичеохране. Послушайте, какая пальба идет повсеместно целый апрель и чуть не половину мая, и все это под предлогом разрешённой тяги и стрельбы самцов на току, и половина этих выстрелов производится по зайцам на манок, по тетерькам, по пролётной дичи, не говоря о том, что и тяга и ток —страшно опустошительные и, по меньшей мере, зазорные для порядочного человека охоты. Да и если бы охоты эти были менее опустошительны, чем другие, кто-же проверит, по чем идет стрельба? Ведь не бегать же на каждый выстрел узнавать! За этим, разумеется, не уследит никто, а остановить в апреле или мае охотника с ружьём и сумкой теперь ни урядник, ни сельский староста не может: „он идёт на тягу“, т. е. как будто совершает самое законное и благое дело. Да и безвредность самой тяги теперь отстаивается только теми охотниками, которые сознательно основывают свои учения на том, что оперение самцов и самок вальдшнепов одинаковы. Если новым законом будет разрешена весенняя охота в какой бы то ни было форме, то, несомненно, все у нас останется по старому, кроме разве увеличения числа убийств и преступлений, которые явятся следствием самозащиты браконьеров и рецидивистов; если же при этом будет введено «охотничье хозяйство», то дичеистребление пойдёт ещё большими шагами вперёд, ибо прежде всего весною будут перебиты тетеревиные матки, токующие бекасы, дупеля на токах и прочее, именно в помещичьих «хозяйствах». Никакого надзора тут не хватит и сами надзирающие первые продадут вас за водку первому встречному, как продают постоянно и теперь.
Впрочем, поживём — увидим, а пока надеемся, разумеется, на то, что ожидаемый нами с таким нетерпением охотничий закон прежде всего будет иметь в виду свою первую и главную цель — сохранение и увеличение охотничьего богатства в России, охрану дичи, а никак не привилегии и удобства охоты отдельных личностей в ущерб большинства.
Говорить об охоте и умолчать о самом важном в охоте — я считаю положительно невозможным. Я разделяю все охоты на три разряда: на летнюю охоту —с легавой по перу, осеннюю — с гончими, и зимнюю охоту — по зверю окладом. Кроме этих трёх категорий для меня охоты не существует и от характерных требований каждой из этих охот я не отступаю.
Первые две категории требуют собак и для меня собаки составляют все в этих охотах и только зимняя охота по вверю, по своим своеобразным условиям, производится без собак и имеет свои особые прелести. Собаки, как я сказал, для меня все в охоте по перу и в осенней охоте с гончими; все, что делается в этих охотах без собак, для меня не представляет никакого интереса. Я нахожу слишком много прозы в том, что могу застрелить летящего бекаса, или пришибить вскочившего из под ног шумовым или идущего из-под загонки зайца, а потому, говоря об охоте по перу, я не могу не сказать несколько слов о подружейной собаке. Тем более считаю это в данном случае нужным, что этот год я охотился с рыжим ирландским сеттером, породой которых в настоящее время многие очень интересуются: стреляя с разбором и не гоняясь за числом убитой птицы, и при этом убив из под него за лето от 400 до 500 штук дичи, (того, что принято называть «благородной дичью»), я имел возможность довести собаку до настоящей опытности, при которой только и могут выясниться полевые достоинства подружейной собаки. Порода ирландских сеттеров у нас, разумеется, не новая, совсем наоборот; я, сравнительно, молодой охотник, помню хорошо, что они были довольно распространены 1у нас и в свое время часто выписывались, и, несомненно, что они известны многим охотникам, но учение о них в настоящее время „новое“. Дело в том, что около пятнадцати лет ирландских сеттеров у нас не выписывали2, и за этот промежуток времени успели их у нас совершенно утратить. Что выписанные теперь в Москву ирландцы —те же самые собаки, которая когда то были у нас, несомненно для всякого, кто помнит прежних ирландцев. Совершенно те же формы, те же головы, тот же характер и манеры (даже смеются поголовно все так-же, как прежние собаки), те же совершенно приёмы работы в поле. Восемнадцать лет тому назад у меня была ярко-красная ирландская сука, рожденная в Москве от выписных собак, безупречная в работе, и в настоящее время, охотясь с „новыми ирландцами, в голове невольно ежеминутно вспоминаются картины охоты с этой сукой. Приемы и манеры этих собак замечательно сохранились. Но, понятно, что за эти 15 лет, как мы не видали выписных из Англии ирландцев, они не избегли некоторой перемены, происшедшей, может быть, от какой-нибудь примеси, а может подбора собак в смысле английского вкуса. Думаю, судя по собакам, скорее последнее: примесь посторонней крови должна бы была в чем-нибудь отразиться, а все виденные мною новые ирландцы очень однотипны, что в настоящее, смутное для всех английских пород, время, очень важно.
Впрочем, и нет необходимости предполагать такую примесь в ирландцах, ибо та небольшая перемена, которая замечается в теперешних ирландцах, слишком легко может быть достигнута простым подбором. Перемены эти заключаются лишь в несколько большей голошерстости теперешних собак и в большей тонкости костей, не общей ирландцам, а часто между ними встречаемой. Все эти недостатки легко могут быть у нас устранены.
Более красивая, с некоторой волной, более равномерная шерсть3 явится сама собой, тем более, что ирландцы в этом отношении очень податливы; один ив них, выросший у меня 2 года тому назад в деревне зимою, на полной свободе, одет был несравненно ровнее и лучше своих выписных родителей; тонкокостость пропадёт, при разумном подборе в вязках и хорошей выростке, и усилится, вместе с неразлучно с ней связанной, слабостью, если будут вязать между собой однопомётников, то есть, нарушать основные начала всякого разумного животноводства, что у нас теперь принято делать в подражание „гениальному“ Лавераку.
Купленная мною щенком у А. М. Пескова, и мною самим выращенная, ирландская сука, с которой я охотился в этом году, несмотря на очень маленький рост, тонкокостость и большую, так сказать, воздушность склада, оказалась безусловно очень прочной собакой. Я с ней выхаживал, в течение полутора месяцев, в среднем, по пяти суток в неделю, с зари до зари, не разбирая ни погоды, ни места, и не было раза, чтобы собака отказалась работать или бы разбилась. Больше этого от подружейной собаки положительно нет надобности требовать, так как какой-бы ни был ходок, а без одной или двух днёвок в неделю обойтись невозможно. Словом, у меня силы достаточно, ходить могу много, время в эти месяцы было совершенно свободное, дичи было много, а потому и ходить хотелось; но из-за собаки я ни одного дня дома не просидел. Для охотника провинциального, живущего в деревне, это, разумеется, первое необходимое условие пригодности собаки. Мне вчуже совестно становится за тех собак, которых по две захаживает один охотник в день, и нам они непригодны. Впрочем, тут очень многое зависит от выкормки и содержания собаки в первые два года её жизни и, зная, как легко обезножить навек в такое время гончую, самую прочную ногами собаку, нисколько не удивляюсь, если есть и безногие ирландцы, едва, выдерживающие один гонный день охоты.
Поиск… Но о поиске я как-то затрудняюсь говорить после всего того, что об этом у нас писано. Теперь в вопросе о поиске, как будто, все сводится к тому, чтобы собака носилась, и носилась возможно дальше от охотника. Выражение: ходит так, что еле глаз завидит, так, что кажет белой точкой на горизонте, в настоящее время как будто исчерпывает все достоинство поиска, собаки. Для развития поиска собаку заставляют играть с мячом. Для суждения о поиске считают достаточным просто выпустить собаку на обширный луг, тут же на задворках «кеннеля» и по тому, как она носится, делают заключение о её поиске. Словом, замечательные у нас в этом отношении специалисты. Шириной поиска теперь никого не удивишь; предел тут достигнут вполне и дальше идти нельзя, ибо собаки не будет вовсе видно. Теперь все подружейные собаки ходят широко; широкий поиск и красив и полезен, и говорить об этом бесполезно. Но, при всем этом, про современных сеттеров (в том числе, разумеется, и ирландцев), при нормальном теперь для всех собак широком поиске, проповедуются, и письменно, и устно, такие вещи, которые способны отбить у каждого охотника, которому нужна собака для охоты, а не для цирка, веру в пригодность этих собак: «полная необузданность в поиске «полёты» и «полуполёты»» (?!), кувырканья перед птицей через голову, стойки, лежа на спине, кверху брюхом, с головой, обращенной на то место, откуда снялись (?!) куропатки“, и тому подобное.
Что сказать, например, про того скромника, который, говоря о современных сеттерах, чистосердечно признается: прежде, говорит он, я любил преимущественно лесную охоту, по тетеревиным выводкам; я предпочитал охотиться в одиночку и любоваться умом и сметливостью своей собаки. Теперь… а теперь, хотя вкусы мои и не изменились, я говорю: какое удовольствие лазить по чащам, где почти всегда и не видишь собаки; не лучше ли ходить по местам чистым (понимай пустым) и любоваться «полётом» и «полуполётом» и т. д.
Что-же сказать кроме того, что им твердо усвоено нравоучение из прописей детских тетрадок: «будь скромен и довольствуйся малым». Ну, если такое изменение во взгляде на охоту произошло вследствие свойств и качеств современных собак, как же нам то, которые желают охотиться и не желают видеть в каждой частой заросли непреодолимой для себя преграды, стало быть вовсе нельзя теперь охотиться с современными собаками?
Суть дела тут заключается в том, что все эти господа говорят и пишут не на основании виденного или испытанного, а просто из одного только модничанья и обезьянства с англичан. Сами они не охотятся, а ограничиваются чтением отчётов английских фильд-триальсов, и в мечтах о перенесении их на почву русской охоты, зарождаются в их воображении все эти „полуполеты“ и кувырканья.
В этих любованьях английских фильд-триальсов и заключается та худая слава, которой зарекомендовывают теперь нам в печати современных сеттеров. Например, как понравится такая выдержка: «пущенный своим хозяином (на испытании) он сразу пошел на кругах таким ходом, что дух захватывало и, точно смеясь над свистками и криками своего дрессировщика, как будто не в силах совладать с душившей его страстью, пошел забирать все дальше и дальше, пока не обратился в точку на горизонте». Затем, полетев кувырком в канаву, и согнав куропаток, и пролежав некоторое время кверху ногами по пустому месту, «вернулся к ногам восхищенных судей».
По нашему, такая шалава, разумеется, негодна ни для какой охоты, хотя бы она была и знаменитость, получившая первый приз на этом фильд-триальсе.
Что хорошо в Англии, то не все пригодно у нас. Английские фильд-триальсы вовсе не имеют цели, по своему смыслу, выяснять охотничью пригодность собак4, а охотничье значение подружейных собак в Англии падает с каждым годом.
Англичане сами в настоящее время находят, что чутье их пойнтеров слабеет и становится недостаточным для охоты при сторожкости дичи и гладкой уборке полей машинами. Один мой знакомый, бывший в этом году в Англии и желавший приобрести пойнтера, был поражен назначенными ценами: шестьсот фунтов, тысячу фунтов, и т. д., и на вопрос, что же это за цена для собаки и за что же, в сущности, можно заплатить десять тысяч рублей, получил вполне понятное разъяснение. Как же не ценить в тысячу фунтов пойнтера, который ежегодно дает одними призами дохода 300-500 фунтов? В Англии, с постепенным упадком охотничьего значения собак, пойнтеров держат, главным образом, для состязаний, как у нас скаковых лошадей и рысаков. Поэтому же в Англии теряет значение и внешняя красота пойнтера. А что красота пойнтера утрачивается, кажется, не подлежит сомнению Я отлично помню, по крайней мере, как три года тому назад, когда в Москве на выставке появился первый раз пойнтер «современного типа», заплаченный очень дорого и получивший только перед тем высшую награду на одной из первоклас сных английских выставок, наши любители пойнтеров, наши судьи и знатоки, очевидно, никак не могли войти во вкус этой безобразной головы и зеленых глаз и, несмотря на все свое уважение к мнению английского судьи, дали этой собаке только малую серебряную медаль, т. е. третьеразрядную награду. Правда, с тех пор взгляды наши изменились, в особенности после того, как сам этот судья прислал к руководству при оценке пойнтеров им же нарисованный рисунок головы гончей со баки; ошибку, сделанную 3 года назад, поспешили исправить, дав первому же следующему пойнтеру «современного типа», выставленному в Москве, золотую медаль. Удивляться тут нечему. Отсутствие в самостоятельности наших вкусов и взглядов на охоту —вещь известная. Стоит только вспомнить, что в России, стране борзых собак и псовых охот, не находится ни одного человека, который был бы в состоянии определить, которая из данных двух борзых собак резвее, и нет псаря, который бы сумел хорошо сбросить борзых со своры; за судьей и псарем приходится ехать в Англию. Правда, что уж большого стыда и позора в унижении самолюбия русских охотников трудно себе и представить.
Извиняюсь за невольное отступление и возвращаюсь к ирландцам. Англичане удивительные мастера в выборе средств к достижению определенной цели в животноводстве. Тренировка их собак начинается со щенячьего возраста и достигает верха совершенства. Естественно поэтому, что и ирландцами они в настоящее время пользуются для получения призов на состязаниях, а потому многие выписные ирландцы оказываются для охоты никуда негодными. Так, один из них на первой же своей охоте в Новгородской губернии разбился и искалечился, сразу хватившись о пень, и вообще хозяину его пришлось довольствоваться тем, что он остальную часть жизни стерёг его усадьбу. Но я не сомневаюсь в настоящее время, что это прямой результат воспитания.
Итак, ирландец ищет в чистом и открытом месте широко, даже очень широко, никак не менее широко, чем пойнтер5. Идёт легко, свободно, без принуждения и без порывов; идёт быстро, но в то же время очень осторожно, все время на чутье. Малейший запах, и он сейчас же сокращает ход, чтобы проверить себя. Наскакиванья на дичь и кувырканья при этих условиях невозможны и никогда не бывают. Всё время замечается необыкновенная внимательность и замечательная разумность этого поиска; все время он думает, соображает. Эта внимательность совершенно невольно приковывает к себе постоянно взгляд охотника, заставляет и самого все время быть внимательным и, не отрывая глаз, следить за ним. На одного приглядного местечка, ни одного уголка болота в стороне он не оставит необысканным. Как очень умная собака, он отлично понимает, где надо искать дичь, и как бы сторожка ни была эта дичь, и как бы быстро он ни шёл, он никогда не спугнет птицу: он слишком внимателен и слишком осторожен для этого. Он не носится зря, он все время ищет, работает. Чутьё, которым он обладает, вполне достаточно. Я, вообще, затрудняюсь дать мерило чутья какой-либо собаки, ибо прекрасно понимаю, что тут все зависит от внешних обстоятельств и условий: от состояния птицы, погоды и пр., и отдельные случаи, ничего не доказывая, могут только затемнить истину. По моим наблюдениям, наиболее постоянные условия для определения силы чутья представляет бекас и пересевший, не давший следа тетерев. По крайней мере, и по бекасу и по переместившемуся тетереву данная собака становится почти всегда на одинаковом, приблизительно, расстоянии. Мой ирландец окончательно становится по бекасу, т. е. по самой уже птице, а не но следам и набродам, обыкновенно, дальше ружейного выстрела, то есть в расстоянии около 30-50 шагов. Тянуть и вести он начинает, разумеется, раньше, но, очевидно, не отдавая себе ещё полного отчета о состоянии птицы; с этого же расстояния он стоит уж окончательно по ней самой, что очень заметно. С этой окончательной стойки почти для каждого бекаса я знаю, что надо послать его и дать пройти шагов двадцать, чтобы подходить и стрелять.
Главное, что бросается в глаза в работе ирландца — это та обдуманность и разумность всех его движений и всех поступков в каждом данном случае. Положительно, нет возможности перечислить всех отдельных случаев сообразительности и ума собаки в каждом затруднительном случае, когда птица почему-нибудь не дается или работа по ней трудна. Для меня это проявление ума вместе с страшным разнообразием и грациозностью приёмов, есть то самое, что так увлекает меня в этих собаках. Победы, одержанные ирландцами на наших первых полевых испытаниях, как в Петербурге, так и в Москве, я уверен, во многом обязаны этой разумности в работе этих собак. Недаром г. Чевакинский, в отчетесвоем Обществу о работе Ника г. Мюссара, выразился, что вся работа его представлялась как бы в калейдоскопе меняющейся целой серией картин, полных красоты. Я бы из одной летней практики мог привести целую массу примеров замечательно умных, и сообразных с главной целью охоты, случаев поведения ирландца, когда, необыкновенно разумным и всегда своеобразным приёмом, осторожная птица ставилась собакой мне под выстрел. Меня каждый такой случай положительно способен привести в полное восхищение, также как всякая необузданность и «кувырканье» перед птицей безусловно разочаровывает. Главная прелесть охоты, по моему, заключается в этой борьбе умной собаки с осторожной и ловкой птицей. Понятно, что для того, чтобы собака была способна выказать эти свои способности, прежде всего необходимо её внутреннее сознание, что она ничего не может сделать одна, что все её значение имеет место только в совокупности с ружьем, — сознание, которое только и может выработаться практикой.
Я сказал, что в чистом месте ирландец ищет очень широко. Этот широкий, бойкий ход, очевидно, для него является нормальным, и он очень неохотно изменяет его на другой. Но что-же, кроме природного ума, заставляет туже собаку в лесу и чаще вести себя совершенно иначе, искать так, чтобы постоянно быть на виду у охотника, искать осторожно, внимательно, постоянно показываться на глаза и сообразовать все свои действия с его ходом и намерениями? Я оговариваюсь: этот сокращенный поиск не есть вовсе следствие дрессировки. Я отлично знаю, что всякую собаку с широким поиском и хорошо дрессированную можно заставить ходить в лесу коротко. Но чего это стоит? Один мой приятель говорит, что у него долгая ходьба по лесу с пойнтером вызывает головную боль, Я отлично понимаю это чувство. Охота в лесу, с собакой, у которой искусственно сокращается дрессировкой её поиск, требует от охотника постоянного напряжения нервов. Поневоле следишь ежесекундно за собакой, боишься за её каждое неосторожное движение, за каждый её порыв; сознательного отношения к делу в ней нет и ее постоянно приходится держать в руках. Это очень тяжело, это несносно тяжело! Это так тяжело, что при всей любви к лесной охоте, в конце концов, поневоле скажешь: то-ли дело чистые места!.. Но совсем иное дело, если этот сокращенный поиск является у собаки не вынужденным, а вполне сознательным, как необходимость для успешного отыскания и стрельбы дичи. Он становится от этого только ещё изящнее и грациознее, ибо ведь силы то в ногах избыток, и охота в лесу становится истинным наслаждением.
Я очень люблю в этих случаях сопоставления отдельных собак; они наглядно выясняют их разницу. Помню, в сентябре, отправились мы, в виде прогулки, с моим хорошим знакомым. Пойнтер его хорошо дрессирован, послушен и вообще хороший работник. Но тетерева давно вылетали кормиться в поля и вели вполне осенний образ жизни. Взять такого тетерева из под собаки надо много осторожности и уменья. Приятель мой шел шагах в двухстах правее меня, но мне казалось, что там ломится стадо лосей. Треск и хруст шёл на весь лес и далеко издали можно было видеть валявшего на сажень вверх через кусты белого пойнтера. Совершенно невольно переводил я глаза на свою ирландку. Отлично зная за какой дичью мы идем, она прекрасно понимала, как надо себя вести. Кошка не прокрадется так в хрусткой бредниковой ломи! Змеей извиваясь в высоких кочках, мягко перепрыгивая через попадавшиеся препятствия, не задев и не наступив ни на один прутик, она то справа, то слева мелькала своей огненной шерстью.
И та же собака сейчас выйдет на чистый жнивняк, и без всякого с вашей стороны приказания, пойдет по серым куропаткам на огромных кругах охватывать своим грациозным мягким поиском все видимое перед вами пространство. Разве это не ум?!..
Тетерева нынче взматерели очень рано, с Ильина дня были уже большинство в косицах. Но я отлично охотился за ними все время вплоть до сентября. Огромных, совершенно взрослых, молодых глухарей преисправно бил в августе (а г. Лоренц говорит, что охота на глухарей из-под собаки невозможна после 10-го июля). Убил нескольких старых глухарей-петухов, а всякий, кто знаком с этими петухами, знает, как они себя ведут под собакой. Я помню, что ещё лет пятнадцать тому назад, г. Вилинский писал, что самое любимое им время охоты по лесной дичи — это сентябрь. Для многих это, разумеется, кажется басней и в каждом убитом в сентябре тетереве они хотят видеть удачную случайность. Сам я много лет тому назад, с красной ирландской сукой, постоянно охотился в лесу до Покрова, и отныне, имея ирландских сеттеров, нисколько не сомневаюсь, что буду всегда столь же успешно в это время охотиться, и готов всегда сожалеть о тех, которые, не имея порядочных собак, не имеют возможности познакомиться с этой чудной охотой.
Вот собака почуяла присутствие тетеревей. Почти ползком, еле касаясь земли и обходя каждый сомнительный кустик, изредка только оглядываясь на вас, повела она к ним. Но тетерева сторожки и бегут шибко, а место неудобно: след пошёл частой и ломкой зарослью. Собака ещё тише, ещё осторожнее повела чащей; вы следуете за ней. Но соблюдать тишину в этом месте совершенно невозможно; вы поневоле трещите, и впереди послышался взлёт тетерева. Услыша взлёт, собака припала совсем к земле, точно желает уничтожиться, боязливо только поглядывая на вас. Что делать? так их, очевидно, не возьмёшь. Она, очевидно, в нерешительности. Она думает. Но вот, как будто что-то сообразив, она подымается, повертывается назад, и тихо уходит назад своим же следом. Вы следуете за ней, не зная ещё, что будет. Вот она вышла на поляну, бросила след и, вся напряженная и внимательная, постоянно оглядываясь на вас и точно приглашая вас, пошла, крадучись, вдоль опушки, огибая чащу справа, и только изредка поворачивая налево голову и втягивая воздух, как бы для того, чтобы убедиться, что тетерева тут. Вы уже прошли так полтораста, двести шагов. Но вот влево, через чащу, пошла просека. Собака поворачивает на неё и вдруг, сразу изменившись, припадает к земле и застывает в неподвижной позе, вся подобранная на коготках. Тетерева, очевидно, отрезаны, они тут. Вы делаете несколько смелых шагов вперед, и взорвавшийся в тридцати шагах взматеревший черныш падает от вашего выстрела.
Это, по разумности действий, в пору хоть бы человеку…
И подобные сцены повторяются изо-дня в день, поражая обдуманностью, ловкостью исполнения и разнообразием приемов. Так работает ирландец у меня, и так работают они у нескольких моих знакомых. Но в Москве есть один питомник ирландских сеттеров, владелец которого прямо заявляет, что собаки его не полевые, и полевые их достоинства очень слабы. Для меня такое заявление служит только подтверждением моего глубокого убеждения, идущего в разрез с общим мнением, что питомники приносят упас пользу охотничьему делу. Да не посетуют на меня владельцы всех наших «кеннелей» и «шенилей» подружейных собак. Я глубоко убежден в том, что все эти заведения служат к систематическому уничтожению полевых способностей собак в нескольких поколениях данной породы, и тем самым не пользу, а существенный вред приносят они делу охоты. Столичные охотники часто не имеют возможности свою единственную собаку довести до настоящей степени проявления своих полевых достоинств: дичи мало, поездки на охоту поневоле редки, как потому, что время занято, так и по своей дороговизне, а на десятке бекасов да на полуторых тетерьках в год собаку до совершенства до полного проявления её охотничьих способностей не доведешь. Хорошие полевые собаки имеются или у людей, не стесняющихся в средствах, или поставленных в особо удачные условия. Держать в «кеннеле» двадцать, тридцать легавых собак, в самой столице или по близости её, значит по необходимости размножать комнатных, или, что то же самое, выставочных собак, совершенно заглушая те способности, благодаря которым только эти собаки и представляют известную ценность. Самые громадные затраты, которые, разумеется, никогда не окупятся, сведутся только на то, чтобы охранить собак от заразных болезней, то есть, заставляя их всю жизнь дышать карболовой кислотой, окончательно притупить всякий намек на чутье. Нанять людей и отправлять их каждого с собакой на летние месяцы вдаль — невозможно; в Петербурге, если и есть несколько дрессировщиков, то они так дороги, что вряд ли хватит какого-либо состояния, чтобы держать их в должном количестве постоянно у себя на жалованье; в Москве же, не то что дрессировщиков, а просто людей, сколько-нибудь умеющих обращаться с собакой — нет вовсе. Если бы в этих «кеннелях» разводились болонки и кинг-чарльсы, то нам, разумеется, оставалось бы только быть благодарным их владельцам; но так как они имеют целью распространять в России собак охотничьих, то, думается мне, владельцы их не дают себе ясного отчета в том вреде, который они приносят русским охотникам, сознательно обманывая себя на пустом термине «кровности». Я нисколько не сомневаюсь, что, в конце концов, участь всех их сведется к тому, что, глядя на разномастных щенков своих пометов, им только и останется, что в пафосе восклицать: «Ликуй, счастливая Россия! никогда в пределах твоих не рождалось столь кровных щенят»! И заранее быть уверенным, что эти «кровные» щенки будут первые повесы в поле.
Мне кажется, что это самообольщение кровностью, установленное нашими выставками, уже слишком глубокие корни пустило у нас. Оно невольно вызывает в память известный анекдот о курляндском бароне, который проводил время в том, что ходил взад и вперед по обширным залам своего замка и изредка, ударяя себя по лбу, восклицал:
— Gott, es wird mir ganz schauderchaft, wenn ich nur ein mal denke wie ich vornehm bin.
Возвращаюсь к ирландцам, от которых невольно все отвлекаюсь. Впрочем, прибавить мне к достоинствам этих собак остается немного. Характером все они обладают необыкновенно мягким и очень послушны. Все охотничьи штуки и фокусы, кто этим штукам придает значение, выучивают скоро. Тем не менее характер этот далеко не из робких и достаточно самостоятельный. Строгий окрик или прут на моих, по крайней мере, не действует так, чтобы они переставали искать, (как об этом говорит г. Норский в одном из фельетонов „Охотничьей Газеты“), наоборот, высечь их всегда возможно, и после этого они делаются только веселее.
Впрочем, разумеется, это дело воспитания. Но откровенно признаюсь, что применять к ним прут на охоте приходится только в случаях своих прошлых ошибок. Я, насколько припомню, только два раза высек свою суку на охоте, по следующей причине. В прошлом году, когда она ходила своё первое поле, один мой знакомый убил из-под неё русака. Понятно, что этим всякую другую, менее умную собаку можно было окончательно испортить, и моя в начале нынешнего года была к зайцу так неравнодушна, что в первые же дни охоты два раза бросилась за зайцем и получила должное. Дня через два после этого, на охоте в лесу, когда из под её стойки вскочил заяц, она не только не бросилась, но приняла такой виновный вид и так робко на меня поглядела, что я, разумеется, ограничился только грубыми словами и строгим выговором. Этим дело кончилось совсем; зайцы ее совершенно перестали интересовать; очевидно, она их перестала считать за дичь и видя, что я их не стреляю, решила, что и ей на них обращать внимания не стоит. Сколько десятков зайцев спугнули мы с ней за это лето, и самое большее, что она приостановится на поиске и без стойки посмотрит вслед приятелю; броситься же — даже нет никакого поползновения. Уверившись, что порядочные люди зайцев не стреляют, мы с ней не обращаем теперь на них никакого внимания. Теперь я нисколько не в претензии на моего знакомого, убившего русака: случай этот только послужил новым доказательством замечательной разумности моей собаки.
В комнатах — по своему уму и уменью держать себя — ирландцы самые приятные собаки, каких только можно желать. Их куда угодно можно водить к знакомым в гости: они всюду и во всякой обстановке умеют отлично устроиться, никому не докучая и не надоедая, всюду найдут себе протекторат и никому не будут в тягость. Они всегда ухитрятся добиться симпатий у наших барынь и попасть к ним в фавориты. А это тоже немаловажно.
Труда при своей дрессировке и натаске они не требуют положительно никакого, а натаскиваются как-то сами, сразу входя в привычки и во вкусы своего господина и с первого дня начиная сообразовать все свои действия и способности с его желаниями и целями.
В этом году, 30-го сентября, я вздумал прогуляться на болото, с ружьём, разумеется. Суки моей не было со мною, и я взял 10-ти месячного щенка, её сына, ни разу не бывшего ещё в поле и не слыхавшего ружейного выстрела. Был порядочный мороз и болото оказалось покрыто толстым стеклом льда и совершенно белое от засыпавшего его сухого снега, сквозь который кое-где торчали кочки и клочки желтой травы. Дул довольно порывистый ветер, и я пошел в полушубке. День не особенно удобный для первого дебюта, но я решил, что если собака моя не пойдет охотно в’ь болото, то я сейчас же и вернусь обратно. А ходить болотом было действительно скверно: ноги прорывались сквозь ледяную корку в размокшее болото и оставляли черный грязный след сзади; собака сразу провалилась и намокла. Но вот вскочил гаршнеп; собака села и сделала стойку на глаз по пересевшему. Подошел к ней— сидит и, очевидно, поражена. Посылаю ее вперед. Тихонько повела и, пройдя несколько шагов, стала уже, очевидно, по чутью. Собака постояла, гаршнеп убит; при необыкновенном для неё звуке выстрела она села и глядит в недоумении на все про исходящее. Гаршнеп поднят и поднесен ей к чутью. Но те перь уже дело сделано, собака готова. Совсем другим ходом идет она теперь по болоту; она уже все поняла, — теперь она ищет. И как ищет! Ни одного мельчайшего запаха не пропустит она, чтобы не пройти птицы. Но вот опять! Теперь уже она ведет и становится, как старая собака, и через полчаса, убив из йод неё бекаса и пять гаршнепов, я возвращаюсь домой, чтобы дать ей обсохнуть и одуматься. Только одна стойка, очевидно, привела ее в недоумение: она так-же вела, так- же стала; я подошел,—и в десяти шагах от неё взлетел жаворонок. Но что же?—я не стреляю… Ведь он летит все дальше и дальше!.. И окончательно пораженная, почему в данном случае, как и во всех предшествовавших, не раздается выстрела и птица летит, а не падает, она обращает на меня свои вы разительные глаза, полные неподражаемого изумления.
И это— не золото?
На следующий день, 1-го Октября, мой знакомый, московский охотник г. Т., любитель пойнтеров, пожелал пройти в болото. Я взял тоже 10-ти месячного щенка, но пошел без ружья. Пошел он так-же, как старая собака. Искал так-же роскошно, так-же подводил и так-же стоял; ни разу не сунулся, а по убитым и пересевшим гаршнепам, падения которых не видал, становился в 12-ти, 15-ти шагах, что измерялось моим знакомым, так он был поражен этим расстоянием. Да и правда, кому неизвестно, что большинство наших собак проходят в двух шагах от пересевшего гаршнепа, не замечая его присутствия. Г. Т. убил 12 гаршнепов, но отказался-верить, что собака накануне была первый раз в поле.
Я сознаю, что в своих восхищениях я ударился в мелочи. Но да не подумают читатели, что это происходит оттого, что я вообще увидел первую хорошую собаку в поле и восхищаюсь, как юноша. Совсем нет. В течение почти двух десятков лет беспрерывной охоты с легавой у меня перебывало много собак, пойнтеров и гордонов, и в этом отношении я всегда слышал, что мне в собаках везет, что, разумеется, просто объясняется той практикой, которую я всегда имел возможность доставить своим собакам. У меня большое знакомство в среде московских охотников, и я знаю их собак. Но положа руку на сердце, должен признать, что собак, по совокупности полевых достоинств, по уму и по приятности во всех отношениях, равных ирландским сеттерам, я не знавал.
Помимо своих личных симпатий к ним, я желал бы обратить внимание на эту породу по тому значению, какое она должна иметь именно у нас, в северной полосе России. Охотники южной полосы поставлены в более выгодные условия относительно выбора собак. В их полевой охоте по серым куропаткам и перепелам, и в их чистых обширных болотах, свободно можно удовлетвориться пойнтером и не искать лучшего. Но у нас, в северной полосе, пойнтер мало пригоден. Охот в чистых, широких местах,—много, если у нас наберётся одна на десять обыденных охот в сплошных и креп ких местах. Даже дупелей и бекасов мы стреляем в лесу. Специализация нам непригодна, а лесных собак, кроме скверных ублюдков, у нас нет вовсе. Ирландский рыжий сеттер, по своей замечательной способности единовременно совмещать достоинства, необходимые для болотной и лесной охоты,—для нас совершенно незаменимые собака. Я, по правде сказать, затрудняюсь сказать, где они лучше — в чистом болоте или в лесу; какие это по своему главному назначению собаки—для от крытых мест или специально лесные. Знаю я только, что кто испытал в наших местностях ирландцев, тот не станет охотиться с другими собаками. Примеров я знаю несколько, а один мой знакомый, известный всей Москве охотник, живущий теперь в Ярославской губернии, продает всех своих пойнтеров; между ними одного модного, „современного типа“ и хорошо натасканного, продает за треть той цены, которую он дал за него в возрасте трех месяцев, и только потому, что у него ирландец. Соперников между другими породами ирландцам нет. Гордоны—эти единственные, официально признанные ублюдки дворняшек, имеющие многих защитников, быстро вырождаются. Про лавераков г. Чичагов, очевидно, чуть не поголовно знающий всех петербургских лавераков, прямо говорит, что это собаки без всяких полевых достоинств, имеющие только одно назначение — выставки. Впрочем, оговорюсь, что лавераков по работе я не знаю, а три лаверака, которых я видел в поле, разумеется, не могли служить к опровержению этого мнения.
Давно пора кончить. Чувствую это сам. Скажу в заключение, что все, что мною сказано, писано не для столичных охотников, у которых навсегда главным мерилом в оценке их собак будет господствующая мода. Две статьи, помещенные в
Природе и Охоте за минувший год: „Ирландцы в деревне“ г. Е. В—ва и „Современные -нужды провинции“ г. А. Сафонова, по своей бесхитростной правде и верной оценке , фактов были побудительной к тому причиной. Мнения английских судей и взгляды на охоту, выработанные глупыми фильд-триальсами, настойчиво нам навязываемые нашей охотничьей прессой, и рекомендация ирландских сеттеров за одно со всеми остальными, способная запугать всякого, кто пожелал бы попробовать этих собак для нашей охоты—побудили меня высказать объ них то, что я знаю. Я ни в чем и ничего не преувеличил, а для сом невающихся или верящих английским отчетам больше, чем своим глазам— доказательство всегда имею на лицо.
Ещё оговорка, странная, но необходимая в настоящее время —кеннелей я не содержу и щенками не торгую.
К. В. Мошнин.
Художник Артур Бургет Фрост.
Если вам нравится этот проект, то по возможности, поддержите финансово. И тогда сможете получить ссылку на книгу «THE IRISH RED SETTER» АВТОР RAYMOND O’DWYER на английском языке в подарок. Условия получения книги на странице “Поддержать блог”
- Даже в 1874 году, когда новые ещё гордоны видимо уже сдали заполонять Москву, на 1-й выставке было семь красных ирландских сеттеров на одиннадцать сеттеров всех других пород (из которых шесть гордонов), между ними выписной ирландец Д. Л. Рошфора. К. М. ↩︎
- Последний, сколько мае известно, выписанный в Москву ирландец была красная ирландская сука, принадлежавшая Иозефи, мать Бульбы Н. В. Егорнова. К. М. ↩︎
- У многих теперешних ирландцев замечается очень густо одетый хвост и гачи, и слишком голая спина, что во вкусе англичан, но на мой взгляд далеко не красиво. М… ↩︎
- Чтобы убедиться в этом, достаточно прочесть описание С. В. Пенского об парижском фильд-триальсе в этом году. Несмотря на обилие найденных куропаток, не было бы возможности убить ни одной из-под состязающихся собак. Собаки нарывались, сгоняли и так далее, да на это и внимания не обращалось, ибо ценится легкость и грация движений, упругость прыжков, нервность и впечатлительность, эффектность стоек. ↩︎
- Я говорю про наших московских пойнтеров. «Современный тип» я не знаю. ↩︎