“Природа и Охота” 1890.10
Лет 10 назад служил я по акцизу на табачных фабриках, имея тогда около 30лет от роду. Служба эта требовала безотлучного присутствия моего на фабрике с 6 ч. утра до 9-10 ч. вечера, в самых отвратительных условиях, в отношении чистоты воздуха, и при полном отсутствии движения, причём свободой я пользовался только по воскресеньям и в двунадесятые праздники.
Для пополнения недоимки в движении и свежем воздухе, я ездил, в свободные дни, верст за 15 от Харькова, по железной дороге, к одному своему земляку, некоему Ефиму Никоновичу, служившему самостоятельным приказчиком в небольшом имении. Ефим Никонович был охотник, и сделался таковым в силу обстоятельств, совершенно случайно: целую зиму нет никакого дела, а зайцы между тем, по его выражению, углы дома обгрызают, так что ради самозащиты ему поневоле пришлось взяться за оружие. Сначала Ефим Никонович стреливал зайцев из засады и на лежке по малику, а к тому времени, как я стал ездить к нему, он обладал чёрным с красными подпалинами выжлецом, именуемым «Выплач». Пёс был так себе и по зайцу работал добросовестно.
Ездил я к Ефиму Никоновичу семейным образом. Жены сидят себе дома и, по бабьему обычаю, целый день что-нибудь жуют, а я, чтобы не сидеть дома, отправлялся с Е. Н., опытным уже охотником, на охоту. При чем мне вручалась Крынковская, с грехом пополам вышустованная, винтовка, в которую патрон с порохом вставлялся установленным порядком, то есть с казны, а дробь насыпалась и припыживалась с дула, т. к. патроны были старые. Благодаря этому оригинальному способу заряжения, однажды, во время припыживания дроби, последовал выстрел, шомпол пролетел сквозь кожу пальца Еф. Ник. и исчез бесследно на пашне. Рассыпало это ружьё немилосердно, но уж если попадёт во что центральными дробинами, шагов на 50, то уложит на месте. Кроме этой крынки была у него гладкоствольная винтовка, бившая зайца на 70 шагов наповал.
Бывало пойдем мы с Еф. Никоновичем на охоту; ходим себе да рассказываем об охоте или хозяйстве, так как в ту пору я сильно этим интересовался, как вдруг, гу!— отозвался где-то вдали Выплат: ай, ай, ая-я-яй! Еф. Ник-ч засуетился, замахал руками и исчез в кустах, строго наказав мне стоять на известном месте.. Стою я и жду. Гон удаляется от меня все дальше и на конец перестает быть слышным, затем опять приближается ко мне, причём меня начинает трясти лихоманка. Случалось, что заяц и выскочит на меня, но я целюсь в него, целюсь, да так и не соберусь выстрелить; или же закричу да погонюсь за ним, хотя, конечно, поймать ни разу не удалось. Иной же раз выстрелю тогда, когда заяц уйдет от меня шагов за сто и более и, конечно, этим только поддам ему прыти. Если же гон, по моему мнению, тянется очень долго, или ноги озябнут, то я начинаю прогуливаться и насвистывать или курить, да и вообще особенной тишины я не соблюдал и жадности к добыче не чувствовал, потому вероятно, что не был уверен в себе, так как охотничье уменье я считал тогда чуть ли не гениальностью. Жду я, таким манером, в упомянутых развлечениях Еф. Н-ча, который или вытрубит меня к себе, или же явится ко мне сам, весь мокрый от пота, когда с трофеем в виде зайца, а когда — порожнем, и начнет рассказывать мне, куда заяц пошел с подъёма, где спетлил или залёг и как обманул собаку, что и как делал в это время Выплач и тому подобные подробности гона, а я слушаю, хлопаю глазами и буквально ничего не понимаю. Действительно, нужно отдать Е. Н. справедливость: обладая длиннющими ногами, большой нестомчивостью и громадной страстью к охоте, он на самом деле обегал и самолично проверял все ходы и хитрости зайца и собаки, а потому умел хорошо выслеживать зайца по малику.
Между тем во мне охотничья жилка почти не сказывалась, вероятно оттого, что, благодаря моей неопытности и неуменью стрелять по движущейся цели, мне приходилось играть пассивную роль во всех этих охотах. Так шло дело две зимы, а толку из меня все не было, хотя я неукоснительно ездил туда каждый почти праздник, не для охоты, положим, а за тем, главным образом, чтобы размять засидевшиеся члены. Конечно ради одной прогулки никто не пойдёт по полям и лесам по колени в снегу, но если это совершается с обстановкой, в виде хорошего товарища, ружья и собаки, хотя бы и без толку для меня в специальном отношении, то выходит, что будто бы ходишь по делу, то есть — и мы пахали!
Вернемся, бывало, с охоты. Ефим Никонович с зайцем, а иногда и двумя, а я…. одно огорчение! И домой то идти не хочется; а тут ещё, к довершению неприятности, жена посмотрит так язвительно и спросит: À где же твой заяц?… Ну, конечно, сожмешься весь, покраснеешь, опустишь глаза, как уличенный преступник.
Из этого сами можете видеть, господа, какие были радости в моих охотах того времени, а ведь ходил же! У меня, видите ли, было предчувствие, что при настойчивости я тоже могу со временем сделаться охотником не хуже других, и предчувствие это не обмануло меня. Жили у меня два квартиранта —студенты, ныне полковые врачи и отцы семейств. Славные ребята и заядлые охотники. Где-то вы теперь? Гоп-гоп!… Откликнитесь. Однажды, в Октябре, поехали мы втроем к Ефиму Никоновичу поохотиться с гончими по черностопу, и так, как своего ружья у меня не было, то я позаимствовал у приятеля двухствольную тулку. Ружьишко было такое, что далее 20 шагов не било и пистоны разбивало по фантазии. У Е. Н. в это время, кроме Выплача, появилась выжловка, по имени Дамка, происходившая…. вообще от собак. Наверное знаю, что отец её был кровный дворняга, а мать помесь сеттера с гончей, водолазом и ещё с чем-то неизвестным, но все-таки из породы собак, так что по этому описанию можно было с уверенностью считать её кровной собакой, в том смысле, что не собачьей примеси в ней не было. Гоняла Дамка с голосом только по зрячему, а следом шла молча, но выходило как-то так, что с Выплачем она гоняла вместе, и хотя Дамка подымала зайца сама, а Выплача в это время не было близко, но все-таки они оказывались вместе.
По зайцу собаки эти работали недурно, а Дамка, по словам Еф. Ник., гоняла даже лису, но мне видеть этого не приходилось, да мы на лисиц и не посягали.
В этот наш приезд Еф. Ник. был в городе по делам службы, почему я, в качестве заместителя хозяина, повел охотников в лес, и так как места и ходы зайцев знал хорошо, то, не надеясь на себя, я указы вал товарищам где становиться и, благодаря моим указаниям, один из них стрелял в этот день шесть раз, но неудачно, потому что ружьё у него было тоже чужое и не пристреленное.
Наконец наступил момент, решивший мою судьбу на всю мою жизнь. В одном месте расставил я товарищей на лазы, а сам иду себе под гору по опушке, как вдруг сзади меня что-то зашелестило. Оглядываюсь — здоровенный русачина лупит от меня во все лопатки на гору. Я моментально приложился: бац! и о!… Заяц упал в ВО шагах от меня и дрыгает, бедный, ногами — в предсмертных судорогах. Не помню, как я подлетел к нему и, боясь, чтобы он не ушел, схватил его за задние ноги и давай бить о землю, что было силы. Покончивши этот похвальный подвиг — кричу: дошёл! На этот крик подошли товарищи и, зная мою охотничью удаль, не хотели даже верить, что я убил этого зайца. Полагали: не подошел ли в это время вернувшийся из города Еф. Н., и не он ли убил его. Я же усиливался сохранить покойный вид, яко бы для меня это «дело обыкновенное»: но куда уж тут! когда всё существо моё колотилось от восторга, да и сам чувствовал, что глаза мои и голос выдают меня.
Шёл я с этим зайцем домой и земли под собой не слыхал, а при встрече с людьми старался даже не смотреть на них, чтобы они не прочли в моих глазах обуявший меня восторг и какую-то гордость; тем более, что товарищи мои, охотники с детства, шли без добычи. Сколько я помню, я тогда был очень похож на индейского петуха.
По возвращении моем домой, в этот раз я не слыхал уже от жены опротивевшего мне вопроса, хотя она вначале тоже усомнилась было в моем геройстве, думая — не есть-ли этот заяц результат великодушия Ефима Никоновича, так как прежде бывало он иногда, из жалости, давал мне зайчишку от своей охоты. В ту зиму я убил ещё одного зайца; в другую зиму 2-х, а в 3 ю четырёх; но дело не в количестве, а в качестве: теперь уже я был признан охотником. Стал я изучать заячьи ходы, привычки его и работу собак на практике, и, вместе с тем, ревностно принялся за изучение охотничьей литературы; и действительно: всё, что было можно достать в Харьковских библиотеках и у частных лиц на русском языке, я прочёл, и все почти помню в главных основаниях, так как натура у меня такая, что если взялся за какое либо дело по собственному желанию, то вложу всю душу в это дело; жаль только, что времени и средств у меня обмалковато.
В это время я до того был поглощен охотою, что положительно не мог ни о чем другом думать и говорить кроме неё. И надоел же я своим знакомым, а в особенности злополучной жене своими разговорами о собаках и охоте. Даже пятилетняя дочка моя, Галя, знала породы собак и принимала деятельное участие в моих охотничьих интересах: идём мы, например, с супругой и дочкой по городу, семейным порядком, ведём какой-нибудь отвлеченный или хозяйственный разговор, или даже, как и подобает супругам — просто бранимся, вдруг Галя кричит: «папка, понтел! или: папка, сеттел! или же, просто: папка, собака!» И этим восклицанием перебьёт супружескую беседу в самом интересном месте.
А в семействе то какой раздор пошёл! как только канун воскресенья или годового праздника — значит сборы на охоту,— так и пошла баталия, не рукопашная, конечно (я человек современный), а так, словесная: и злодей то я, и изверг рода человеческого, и жизнь то я загубил, и что другие мужья как мужья: придёт святой праздник — он дома, а у неё то, горемычной, какой-то оголтелый; целую неделю на службе — заря выгонит, заря вгонит, так что толком и поцеловаться некогда; а придёт праздник — на охоту. Да что и говорить! не упомнишь и не перечтешь всего, что может насказать разгневанная подруга жизни, сами чай знаете!…. Не поверите, разводиться даже грозила!., да на коленях упросил не бросать, потому сами посудите: кто же будет кормить моих собак? А жена, спасибо ей, хотя в сердцах не раз грозилась повешать их, а все-таки кормила их и жалела. Не все ведь делается то, что говорится.
Долго шла между нами по этому поводу распря и, наконец, мы кончили тем, что в виду необходимости для меня усиленного движения, решили: один праздник будет принадлежать мне, то есть охоте, а другой жене, то есть хозяйству и прочим семейным радостям — по положению. Мне, конечно, этого было мало и я разными неправдами добился того, что теперь охочусь каждый праздник и жена почти не бранит меня, разве когда совсем делать ей нечего. Видит, что если я не пошёл на охоту, то хожу как в воду опущенный, сержусь; ну, сердце не камень: жаль стало; да и понимает, что никаких радостей от меня не будет; а потому благоразумно порешила: пусть его! лишь-бы не тосковал, а то, смотри, ещё начнёт в карты играть или разольётся — хуже будет. Если же дать ему волю, то он будет ласковее: охоты не прозевает и по домашности справится, чтобы не было за ним недоимки и причин к упрекам. Вообще, нужно сказать, что женщины существа очень добрые, хотя и сильно ворчливы: но уж это их привилегия; да и что-же им, бедным, останется, если это отнять у них? Охотился я года три с чужими ружьями, но так как мне надоело побираться, то и задумал я обзавестись собственным ружьём.
Верстах в четырёх от имения, где жил Ефим Никонович, жил урядник, тоже охотник, продававший за выездом и нуждою свои охотничьи доспехи. Купили мы у него пополам с Еф. Н. старинную шведскую двухстволку, с гранёными до половины стволами, фабрики старинного мастера «Zoller Zella», переделанную с кремневого на пистонное так, что вместо камер были ввинчены хвостовики, а капсюли были ввинчены в бочонки, на месте прежних полок для насыпания пороху. Расстояние между курков было около 11/2 вершков, так что, бывало, пока поймаешь дичь на мушку, дичь уйдет из меры и, кроме того, смотря по тому, со стороны какого курка смотришь, рискуешь попасть на несколько аршин в сторону от цели, так как никакой выемки для прицела не было.
Било это ружьё резко и кучно, но так как по осмотре его мы обнаружили в стволах незначительные раковины, то и отдали его вышустить, за что взяли с нас 3 руб. и испортили бой ружья так, что с той поры оно стало легкоранно. Стоило оно 17 р. +З р.=20 р. Через несколько времени компаньон мой стал поговаривать о том, что ружьё плохо и поэтому нужно бы продать его; а так как покупка эта состоялась по моей инициативе, то я постепенно заплатил компаньону его часть, чем и учинился единственным владельцем ружья.
Это был счастливейший день в моей жизни.— Но… так как все человеческие радости не вечны, то и в данном случае скоро наступило для меня горькое разочарование. Однажды отвинтил я правый бочонок и, к ужасу своему, увидел, что нарезь в стволе стерлась на нет; не знаю, какому святому обязан я целостью своих рук: тут-то я постиг причину разочарования своего приятеля…. А, ведь, знали мы друг друга с детства, и даже приходимся родственниками в степени десятой воды на киселе.
Видя, что с таким ружьем охотиться нельзя, пошёл я с ним к оружейнику Циммерману, просить его помочь моему горю. Человек он гордый, как всякий разбогатевший в России немец: говорить даже ему не хочется: ему надо охотника, который отвалит ему 200-300 руб. за какую-нибудь патентованную заграничную дрянь — и слова не скажет; а мы что? тьфу! Взглянул он нехотя на мою драгоценность, почмокал губами и сказал: «Перека стоит 20 руб., а ружье само не стоит переделки… Не знал он, разбойник, что я уже заплатил за это ружье 20 руб., да и то в рассрочку на год.
Повесил я нос и стал искать мастера подешевле. Ну и нашел!.. Указали мне на некоего гения оружейного дела, мастера резервного батальона. Пришёл я к нему, он осмотрел моё ружьё со вниманием; похвалил его и кстати себя; рассказал, как он исправил такому-то испорченный бой в дорогом ружье так, что оно стало бить на 100 шагов; кстати же, бранил немцев, что вот де, какой там ни вырвется плюгавый немчура, у нас ему почёт и доверие, а мы, русские гении, в загоне; а между тем мы, да я!… Да что и говорить: сами увидите!…
И действительно увидел!…. Но в ту пору речи его были мне по сердцу, да и сам он был очень похож на русского гения, хотя по наружному виду особенного в нём ничего не было, кроме болезненно-развитого сине багрового с фиолетовыми крапинками носа, видимо находившегося в хронически воспаленном состоянии. Но ведь русский гений тем и отличается от гениев других национальностей, что он по наружности неказист и единственный способ удостовериться в его гениальности — это положить ему палец в рот. Мастер объяснил мне цвет своего носа простудой и я тогда, в сердечной простоте своей, верил ему; но после я узнал, что это у него было не что иное, как выделение избытка гениальности, в роде того, как в летнее время, на поверхности очень соленой рыбы, выделяется лишняя соль в виде кристаллов. А источник этой самой гениальности обретался в ближайшем кабаке.
Пришёл я к этому гению в конце апреля, после весеннего пролёта вальдшнепов; срок переделки он назначил три недели, а у меня до июля был антракт в два месяца — чего же лучше. Сделать взялся: камеры, курки, шомпол с медной головкой и крейцером, переделать слишком прямую ложу посредством накладки, и за все это 18 р. 50 коп.: Дешевле нельзя. Я был очарован.
Заключили условие. Выпил мастер по русскому обычаю полбутылочки очищенного и начал работать. Работал же он, вместо обещанных трёх недель — семь месяцев!… Пропали у меня лето и осень; а уж сколько крови испортилось так и меры нет, и я был совсем разочарован!…. За эти мучительные семь месяцев несколько раз снилось мне, что я оскорбляю действием моего гениального мастера, воздавая должное его трудолюбию и искусству!
Тут-то я понял разницу между немецким мастером и русским гением: немец сперва понюхает, осмотрит, размерит, составит план работы и, сказавши, что он намерен сделать, начнет работать. Он заранее знает куда он идёт и придёт к намеченной цели непременно. Русский же гений взглянет, и то только потому, что куда же глаза-то девать, очень много наговорит, в роде того, что мы, мол, и не такие дела делывали, а это нам — наплевать; сейчас-же разорит всё и тогда только начнёт работать, без всякого плана, а так,— что выйдет. Может случиться что выйдет и очень хорошо, но он не будет в этом виноват ни капельки,—вышло так! А если перебежит ведьма дорогу, да постигнет незадача, то уж как ни бейся — ничего не выйдет.
Так и мой гений. Расширил он гнёзда для замков: дощечкам стало очень свободно — шатаются; курки скользят по капсулям — пистонов разбивать не хотят; значит, нужно сделать новые замочные доски — сделал. Оказалось, что некоторые части замков истерты,— сделал новые… Старые части к новым не приходятся да и система устарелая, а делать заодно;—сделал новые. Одних боевых пружин перепортил около десятка: то не докалит и она не действует, то перекалит и она лопнет. Таким образом родились новые замки, да далеко хуже старых. Затем покрасил стволы на славу. После этого (заметьте, не до этого) в дульной части левого ствола обнаружилась скважина, понадобилось отрезать стволы вершка на полтора; отрезал, да и то не сразу, а по частям, по мере обнаружения скважины. Вследствие укорочения стволов понадобилось переставить желобки и упор для шомпола. Сделал и это, так как русский человек не ленив: он готов работать, лишь бы не думать. Только для припайки стволов пришлось спилить краску и перекрасить стволы вновь, отчего получились на спиленных местах бурые пятна.
Вот так-то совершил гений много открытий в моём ружьё и вышло оно ни к чёрту, а деньги он забрал по частям раньше, так как, по его словам, нужны были на материал. Это общая слабость русских мастеровых: под разными предлогами выклянчить деньги раньше окончания работы и тогда заказчик поневоле пляшет под его дудку.
Не было бы так больно, если бы все эти открытия были сделаны во время приёма заказа; знал бы, по крайней мере, что там есть и чего нужно ожидать, а то мука этих открытий совершалась постепенно. Прихожу, бывало, в мастерскую раз в неделю; мастера дома нет:— пошёл, говорят, к источнику, потому фантазия оставила. Или же источник сам придет к мастеру, вследствие чего гений несет такую околёсную, что как ни трудись, ничего не разберёшь. Если же застану мастера в минуту просветления, то вижу его с моим ружьем в руках, так как в окно ему видно было, когда я иду. Встретит он меня так тепло и начнет говорить примерно так: «А я, знаете, все поджидал вас; тут, видите ли, что оказалось: — (показывает и излагает суть дела). «Я уж думал, думал и, знаете, что я выдумал?!— А что?— Если мы сделаем так-то… А? хорошо будет?….—Я отвечаю, что про то, мол, знает мастер и что не мне, профану, указывать ему, сих дел мастеру. Улыбнется он на это светлой такой хорошей улыбкой и промолвит вдумчиво, с сознанием своей авторитетности и моего невежества: Н—да!….— А в следующий мой приход та же история…
И так, семь месяцев, господа!.. Поймите и оцените: семь месяцев в безоружной команде, когда кругом…. Да что и вспоминать! Вам может быть это покажется смешным, а мне плакать хотелось; да и плакал бы, если бы не было стыдно. Я твердо верю, что тогдашние мои страдания и терпение будут зачтены мне при окончательном расчёте.
После я узнал, что ружьё мое делалось тогда только, когда сам я сидел в мастерской. По уходе же моём оттуда, гений хохотал надо мной до упаду и обзывал дурнем.— „Пусть, говорит, походит!…— Да, впрочем, один ли он смеялся над моим доверием?.. Это часто повторяется и теперь, при случаях, когда какому-нибудь шельмоватому моему приятелю, из породы меньшой братии, удастся, по их выражению, облапошить меня, или навести на какое-нибудь обидное и неприятное приключение. Они уверены, что я попадаюсь впросак по глупости; не надо только забывать, что в их понятии ум отождествляется с практичностью, а глупость с добродушием и доверчивостью. Ружьё моё вышло легкоранно: замки недоброкачественны. На охоте с гончими оно было ещё терпимо, а для охоты по перу совсем не годилось и потому необходимость заставила меня купить двухстволку Тульского казённого завода за 23 руб. Это, кажется, из того сорта, что с завода продаются по 16 р. 50 коп. с доставкой.Таким же образом собрал я понемногу и остальную охотничью сбрую: ягдташ, патронташ, выбойку для пыжей, сетку, мерочку для зарядов, весочки и прочее.
После того как я вооружился, явилась необходимость приобрести собственных гончих, так как ездить к Ефиму Никоновичу не всегда было удобно, во – первых, потому, что неловко же постоянно охотиться с чужими собаками, а во-вторых, и неудобно было ездить с поездами: если по службе не опоздаешь, то едешь ночью; туда нужно идти от станции 5 вёрст пешком: придёшь около часу ночи, их взбудоражишь, а на другой день, после бессонной ночи, приходится охотиться и бросать охоту в 3 часа ради поезда; а если с вечера нельзя поехать, то с утренним поездом можно попасть только на двухчасовую охоту. «Что же это за охота? Если же,— рассуждал я,— у меня будут свои гончие, то так как от моей квартиры (на северной окраине Харькова) до леса всего 40 минут ходьбы, и дальше леса тянутся на 15-20 вёрст, то я могу выйти из дому часов в 6 утра, после чаю, и, не будучи связан поездом, могу вернуться домой, когда вздумается или когда, по ходу охоты, придется.»
Так как купить готовых собак было (и есть) не на что и, кроме того, хотелось, как и всякому молодому охотнику, вырастить и натаскать их самому, то я и стал искать где бы купить щенков. Хороших гончих у нас мало, а если они и есть где-нибудь в стороне от железной дороги, то мы о них не знаем, так как там не бываем. Между тем у Е. Н. была от Дамки и Выплача полуторагодовая выжловка «Плутовка», формой и мастью напоминающая гончую, но замечательно ленивая, за каковое достоинство Е. Н. и отдавал мне её даром. «Дарёному коню в зубы не смотрят», и на этом основании взял я эту самую Плутовку, в надежде получить от неё с хорошим выжлецом щенков, авось хотя один удастся.
Взял я Плутовку в мае, а к августу она уже запустовала и тут-то началась преуморительная история. Начал я расспрашивать у охотников о том, нет ли где хорошего гончего выжлеца и, если узнавал, то, как человек решительный, немедленно устремлялся по указанному адресу и излагал суть своего дела. Случалось, что мужа не оказывалось дома и мне приходилось объясняться с дамами, но я, изображая собою рыцаря без страха и упрека, тыла не показывал… Выражался я, конечно, деликатно, насколько это допускал предмет беседы, но все-таки бывали очень комичные эпизоды… Впрочем, к чести наших дам, нужно сказать, что они, обладая большим тактом, всегда почти умели если не уничтожить, то хотя, до некоторой степени, уменьшить неловкость моего положения, не оставляя меня без требуемых разъяснений… Дома-же целые две недели грызлись собаки возле двора и не было от них покоя не только соквартирантам, но даже жителям всей улицы, вследствие чего я имел честь и удовольствие быть представленным околоточному надзирателю. Дело это мне не удалось по независящим от меня обстоятельствам, но за это время я успел стяжать славу знаменитого охотника и со мною стали искать знакомства охотники настоящие. Положение моё было очень неловкое, но я вышел из него с честью, посредством чистосердечного сознания, что это, мол, на меня по злобе наговорили, а что в существе дела я, как охотник, совсем не интересен. Откровенность мою оценили по достоинству и оставили меня в покое, что было для меня приятно; плохо только то, что сам я не даю себе покоя и до сих пор.
Таскал я эту Плутовку на охоту целую зиму, и так как толку из неё, в охотничьем смысле, не было, то я подарил её другому охотнику, где, как слышно было, она имела щенков, а затем её за неисправность отдали леснику и более я ничего о ней не слыхал. Замечательно, что в то самое время, как я с таким усердием возился с этой дрянью, мне попалась другая сука, желтой масти, с сероватой спиной и всеми признаками породистой Костромской, по описанию Н. П. Кишенского, чего я, к моему несчастию, в то время не знал. Было ей около года и она ещё не гоняла. В то время, как я так заботился о своей драгоценной Плутовке, запустовала и желтая Найда, но я, не зная её ценности, не обратил на это должного внимания, а потому она погуляла на свободе и щенков я уничтожил.
Начал я натаскивать Найду, тоже нет толку. Осень в том году была сухая, случая погнать по зрячему не представилось, а главное, она проболела чрез то, что щенки были уничтожены, да и сам я не был ещё натаскан. Однажды, накануне 13 ноября, под воскресенье, выпала первая пороша; стал я собираться на охоту, но Найды не оказалось и с тех пор о ней ни слуху, ни духу, как в воду упала. И так остался я, горемычный, опять без гончей, но не подумайте, добрые люди, что я на этом успокоился: нет! Совсем напротив: этому прошло 7 лет, а я до сих пор ещё не успокоился и гончих у меня всё-таки нет. Во время моих поисков за гончим выжлецом для «Плутовки», познакомился я, между прочим, с неким, теперь уже покойным, но при жизни очень беспокойным, парикмахером Маяцким, тоже охотником. Собственно говоря, он был охотник приобретать «плохо лежавших» собак, голубей и певчих птиц, и торговать ими, а об охотничьих его подвигах что-то не было слышно, кроме того, что хаживали они большой компанией на охоту, всегда убивали наповал…. большую муху, и никогда не бывало у них промаха по этой благодарной дичи, так как по всем признакам, таковая на Руси во век не переведётся, и не только не нуждается в покровительственных законах, а напротив, выдерживает высочайшие налоги.
Парикмахерская была не важная, но как известно, у нас парикмахерские заведения представляют собою некоторое подобие клубов, где всегда можно встретить много свободных людей и в том числе охотников; да и сами парикмахеры все почти охотники от безделья. Узнав об охотничьем звании и соответствующих знакомствах Маяцкого, я отправился к нему, под предлогом стрижки, и познакомился, в надежде: не поможет ли он моему горю. Искомого, ни у него, ни у знакомых ему охотников, в то время не оказалось, но вскоре знакомые ему кондукторы привезли из-под Курска черную с красными подпалинами выжловку, очень породистую, но хромую на заднюю ногу. Так как Маяцкому держать ее было негде, то, по моему совету, он отправил её на хутор к приятелю моему, Ефиму Никоновичу, для натаски.
Поиск у неё оказался большой, но натаскана была мало. Продержали её зиму, в течение которой особых талантов она не проявила, но в виду её породистости, мы хотели взять от неё потомство, из которого причиталась на мою долю пара щенков за коммисию.
Весной «Найда» запустовала и для вязки взяли за 7 верст от хутора хорошего выжлеца такой-же масти. Когда его привели, то Найда отказалась от знакомства с ним, но так как мы в этих случаях не стесняемся, то и повязали её с этим выжлецом, при некотором, с нашей стороны, насилии, а затем стали ожидать результатов этого преступного деяния. Дня на три раньше надлежащего времени, получилось от черных с подпалинами родителей семь щенят разных мастей, до светлобланжевой включительно. Дело объяснилось тем, что на хуторе, года за три перед этим, из одного помета от Дамки и Выплата был оставлен, для курьёза, щенок светло-бланжевой масти, «Докучай», гонявший зайца отлично, а лису порядочно. Во время пустовки «Найды», он числился в окружающей местности первым любовником и вот он-то, злодей, испортил все дело, так как «Найда», во время щенности, часто смотрела на него, что и отразилось на помёте. А ведь клялись чуть-ли не прахом родителей, что берегли…. Впрочем, много они там берегли, но сберечь, при полной возможности, никогда не умели.
Недели за две до разрешения, я взял Найду к себе и за это время много переплатил за неё денег, так как она оказалась страшной воровкой: там утащила у квартирантов десятикопеечную булку, у других уволокла пять фунтов мяса, а там ещё что-нибудь слимонила, да ещё с разбитием стекол, и за все это плати. Плати за харчи, плати и за стекла, да извиняйся, кроме того, за беспокойство. Все перенёс….? В сладкой надежде, что теперь-то у меня будут гончие на славу, и вдруг!., бланжевые щенки от чёрно-подпалых родителей!!… В виду таких неожиданных результатов, я, конечно, отказался от своей доли щенят и «Найда» была возвращена хозяину её со всем потомством. Потомство это он раздарил и, как было слышно, пара чёрных работает теперь хорошо верстах в 10-ти от Харькова, в особенности маленькая, похожая на мать, «Галка», а один из щенят, по имени «Звонок», опять попал ко мне десяти месяцев. Он был отдан кому-то, не охотнику, где его плотно кормили, а сердобольный Маяцкий, увидавши его несчастным, больным и закормленным, взял обратно, и затем, так как держать его было негде, отдал мне. Я взял, нехотя, так как лучшего ничего не было; случается ведь, что и ублюдки хорошо гоняют. Это была маленькая собачка, с белой грудью, с белыми ногами до колен и с белой загривкой, в очень светлых подпалинах. Отдал я Звонка на хутор для натаски, где тогда был смычок хороших гончих и он с ними начал на столько порядочно гонять, что, при моих скромных тогда требованиях, с ним можно было бы охотиться; но в первую же осень на охоте он подвалил к чужому гону и исчез.
И опять остался я без собаки, а между тем «Звонок» проявил большой поиск и вязкость.
У Ефима Никоновича держались, во время моих собачьих мытарств, Выплачь с Дамкой и от них, для потехи, оставлен был, как я уже докладывал, один грязновато-белой масти щенок, с едва заметными подпалинами на коленях и краях ушей. Неизвестно в кого он таким уродился; как говорится: ни в матушку ни в отца, а в проезжего молодца. Но и молодца такой масти за 5 вёрст кругом не было, да и формой похож он был на Выплача,— должно быть атавизм. Как бы то ни было, но Докучай с десяти месяцев стал работать, иногда даже недурно и безусловно верно, но когда захочет. А всё-таки эти собаки нас не удовлетворяли, так как к тому времени мы достаточно наторели в деле охоты, чтобы понимать, что это не те собаки, с которыми можно с удовольствием охотиться.
В это-же время жил у Ефима Никоновича работник, лет 18-ти, славный такой хохлик, Грицько, который сильно пристрастился к охоте. Однажды с ним был такой случай: охотились мы с ним вдвоем по белой пороше; я был в стороне, вдруг вижу, что Грицько нагнулся, понятно, чтобы рассмотреть следы, а затем уткнулся носом в снег. Я, заинтересованный этим совершенно новым для меня приёмом, спрашиваю его:— «Грицько, что ты там делаешь?»— А он совершенно серьезно отвечает: «нюхаю след чи не пахнет»….—- Это, значит, по собачьему способу. Ну и смеялись-же мы! А все же впоследствии из него вышел дельный, любящий собак, охотник. Пронюхал этот Грицько, что в семи верстах от резиденции Ефима Никоновича, у лесничего владельческого леса, есть смычок хороших гончих и задумал он достать оттуда щенков. Этому благому делу, как и вообще бывает, помог случай: однажды Грицько был командирован на розыски сбежавшего быка и, по слухам, а может быть и с тайной надеждой увидеть этих собак,—он прошёл в тот лес, где жил лесничий-охотник, и как раз попал на гон.
Голоса у собак были прекрасные и Грицько постарался увидеть собак и хозяина их и узнал, что за три рубля можно купить пару щенков. С тех пор он стал неотступно приставать к Ефиму Никоновичу с просьбой приобрести этих щенков хотя на его счёт; это из шести рублевого жалованья в месяц.
На Рождество отправились мы с Еф. Ник-чем, женой его и неизбежным Грицько к лесничему посмотреть собак, которые оказались очень породистыми: чёрные с красными подпалинами, тёмно-карими на выкате глазами и звонкими голосами с заливом. Тут же было решено взять пару щенков из предстоящего помета, который и случился 3-го Апреля; когда же щенкам вышло три недели, их взяли, и жена Ефима Никоновича — великая собачница и любительница всяких животных, выкормила их рожком. В августе, с пяти-месячного возраста, Грицько начал натаскивать щенков и сученка сразу взялась гонять, а кобелек принялся на восьмом месяце. Работать начали они под руководством белого Докучая и первую уже зиму мы охотились с ними недурно, а на вторую зиму Докучай стал им мешать и поступил в моё распоряжение, для того, вероятно, чтобы дать материал для продолжения истории о моих собственных гончих, так как с Докучая начинается новая глава этой истории. Гончие же Ефима Никоновича формами вышли хуже своих родителей, которые были однопомётники, почему к случке был привлечен какой-то посторонний выжлец, но при работе вместе с родителями на вторую осень, они работали лучше их и оказались выносливее, потому, вероятно, что были моложе. Работали они верно и на следу были очень вязки, но в поиске вялы, да и вообще на пятом году стали слабеть от того, что рано были пущены в работу. Теперь от этой выжловки у Ефима Никоновича есть пара годовалых собак, работающих лучше своих родителей.
Затем продолжаю повествование о своих собственных гончих.
Харьков.
Л. М. Ревенко.
Если вам нравится этот проект, то по возможности, поддержите финансово. И тогда сможете получить ссылку на книгу «THE IRISH RED SETTER» АВТОР RAYMOND O’DWYER на английском языке в подарок. Условия получения книги на странице “Поддержать блог”