“Природа и Охота” 1890.
Николай Кишенский.
Характеристика прежних охотников и их собак будет полнее, если я припомню некоторых охотников, езжавших к нам на охоту, и их собак.
Вероятно, очень рано развившаяся у меня страсть к собакам причиной тому, что собак я помню отлично, даже тех, которых видал или знал ещё очень юным.
Кстати, мои заметки могут некоторым показаться странными тем, что начиная свои воспоминания с пятидесятых годов, я толкую до сих пор о старых легавых. В то время в Петербурге и Москве, говорят, пойнтера и сеттера уже не были в диковинку. Но у нас тогда ведь была ещё глушь, и даже названия этих новых пород до 1863 года я не слыхивал; зато слыхал от стариков охотников такие названия пород легавых, которые теперь совсем позабыты.
Слыхал о «пушкинских», «графских» и «маркизах»; было несколько пород, именовавшихся по фамилиям их владельцев. О «маркизах», породе, о которой ни разу не упоминалось в печати, я узнал и помню очень немного; Александр куда-то ездил и привез легавого щенка, чёрно-пегого, в ярких красных подпалинах. Отец его посмотрел и сказал: — «по рубашке настоящий маркиз». Через сколько-то времени приехал один знакомый охотник и, увидев в передней этого щенка, с удивлением спросил при мне отца:— «откуда это ты маркиза добыл?» Впрочем, относительно этого щенка старики ошиблись. Он оказался простым ублюдком; хвост его загнулся выразительным крючком, псовина, бывшая гладенькой, отросла в порядочные вихры, и только длинные уши, да форма головы немного намекали на его родство с легавой.
В шутку он был прозван Маркизом и жил на скотном дворе.
Уже долго спустя, к концу шестидесятых годов, когда я начал старательно изучать собак и собирать сведения о старых породах, я как-то, выбрав удобный момент, когда отец был в хорошем настроении, спросил его о маркизах. Он удивился и спросил, откуда я о них слышал; я напомнил о щенке, и вот что рассказал мне отец.
Порода эта получила свое название потому, что первоначально велась у некоего маркиза, эмигранта, приехавшего в Россию во время французской революции. Привез ли маркиз своих собак из Франции или завел в России — неизвестно, но жил он в Нижегородской губернии. Собаки эти, по словам отца, очень ценившиеся в тридцатых годах по всему Поволжью, были замечательно нарядны; масти или чёрно-пегой, в ярких, «огненных» подпалинах, или чёрные, в таких-же подпалах. Они славились выносливостью и подводкой.
«Выносливость» в понимании прежних охотников имела иной смысл, чем теперь; выносливой называлась та собака, которую не приходилось возить ни на охоту, ни с охоты, а не то бестолковое мыканье вскачь на охоте, которое называется выносливостью теперь.
«Подводка» служила мерилом достоинства легавой; о стойке никто из хороших охотников тогда не толковал; стойка считалась такой же принадлежностью легавой, как и длинные уши; но потяжкой и подводкой хвастались, ибо совершенно основательно это считалось мерилом силы и дальности чутья собаки. Если собака вдруг натыкалась на дичь и делала стойку в упор, то охотник морщился. Над такой собакой смеялись, и если такие стойки без более или менее дальней подводки повторялись часто, то, как дважды два — четыре, собаку сбывали за негодностью. Желая похвалить легавую, говорили:— «Так подводит, чудо! Руки затрясутся!»
Новенькие охотнички почему-то воображают, что старые легавые «копались»,
Этим они только доказывают, что совсем не постигают смысла и сути прежних «барских охот. Как-же! Стал бы прежний охотник, как например, мой отец или другие, ему подобные, дожидаться ковырянья собаки!
Да с таким громадным чутьём, какое было у старых легавых, копанье и ковырянье носом несовместимы. Я познакомился с этими милыми приёмами собак, когда начал охотиться с новыми собаками, которым, как гласит современное правило, не следует давать копаться, а заставлять делать круг, конечно вскачь, и тогда такой современный пёсик, налетев на дичь, «замрет в картинной позе», может быть, и кверху ногами, если не спорет птицу раньше, чем её заслышит своим пятисаженным чутьишком.
Показать бы такую осину в старые годы! Потолковали бы тогда о том, что эти приёмы означать должны «страстность!»… Вероятно получили бы в ответ, что дерущийся в кабаке пьяный мужик тоже несомненно выражает собой большую страстность, но любоваться и восхищаться этой страстностью могут только испорченные натуры.
Другое время — другие нравы, другие понятия. Выдача замуж дочери за сына своего бывшего лакея, потому что тот на хорошем «месте»; любезное пожимание руки разбогатевшему разными мошенничествами кулаку; биржевая игра в связи с необходимыми для этого особыми приёмами, — все это прежде не считалось порядочным. И собака на стойке в картинной позе пьяного мужика, кверху ногами, хотя, вероятно, и прежними охотниками была бы признана «оригинальной», но к ней отнеслись бы с той гадливостью, с которой относились к выходу замуж помещицы за скотника, к целовальникам, к жидовским гешефтам на бирже и к амикошонствам с портными и цирюльниками.
Первое место в моих воспоминаниях занимает Г…ский, офицер-улан, его два легавых и, вообще, вся оригинальная обстановка и производство его охоты.
Сам Г…ский был уже пожилой человек, высокого роста, с типичной солдатской физиономией, огромными опущенными вниз, черными с проседью усами, необыкновенно мрачный и, как мне тогда казалось, страшный с виду. Между тем добродушнее, беззаботнее и веселее человека трудно встретить; впрочем сам Г…ский никогда не смеялся, но все окружающие его постоянно хохотали до слёз; рассказать самую обыкновенную историю, но так рассказать, умел только он. До сих пор без смеху не могу вспомнить некоторые его рассказы из венгерской компании.
Езжал к нам Г…ский на охоту одно время очень часто и был в доме своим человеком; его все любили. Даже люди относились к нему с какой-то особенной предупредительностью, хотя на первый взгляд он обращался с ними грубо и резко.
Приезжал он всегда как-то совершенно неожиданно и почти неизменно в одно и тоже время дня, часов около двенадцати. К подъезду подъезжал ямской тарантас, в котором монументально восседал Г…ский. Александр выбегал к нему навстречу с особенной любезной улыбкой; слышался вопрос:
— «Дома П. Д?» — и гость отправлялся в сопровождении Александра наверх, в комнаты для гостей. Не оправившись и не переодевшись с дороги, Г…ский никогда к нам не заходил.
С собой Г…ский привозил только ружьё, блестевшего богатой насечкой Лебеду, да свой неизменный кожаный чемоданчик. Его собственно «охота» прибывала к вечеру.
К конюшне подъезжала большая телега, странной формы, запряженная большой бурой лошадью, порядочно нагруженная и с восседавшими на ней Семеном и двумя легавыми собаками. За телегой, в поводу шла небольшая гнедая лошадка.
Г…ский охотился, как он сам говорил, «запоем» и охоты обыденком не признавал; поэтому в его обозе были всевозможные вещи и запасы для продолжительного отъезда. У нас охота его только начиналась; он охотился с отцом дней пять или неделю и отправлялся дальше уже охотой, забирался в самую глушь Осташковского и Вышневолоцкого уездов и возвращался загорелым, как цыган, недели через три или через месяц.
Где только позволяла местность, он охотился всегда верхом, на своем «Гнедом», приезженном для такой охоты замечательно, и относившемся к стрельбе с полнейшим равнодушием. На таких охотах Г…ский и стрелял обыкновенно с лошади, а стрелял он просто артистически.
Что составляло тогда для всех диковинку, да и теперь у нас в России встречается редко, это охота Г…ского не иначе, как с двумя собаками; его легавые были совершенно особой породы, непохожие ни на собак моего отца, ни на других легавых, которых я знал; таких легавых я больше никогда и ни у кого не видывал. Это были собаки среднего роста, поджарые, очень яркой кофейно-пегой масти, со светлыми подпалами; головы их были замечательно типичны, носы совсем вздернуты кверху, черные и большие; уши, длинные и тонкие, сидели поразительно низко; глаза, очень большие, как мне тогда казалось, были постоянно вытаращены. Тогда мне всегда казалось, что легавые Г…ского похожи на обезьян; теперь мне почему-то тех же собак напоминают некоторые портреты старых французских гончих. Насколько эти собаки были легки видно из того, что когда Г…ский охотился верхом и ему приходила охота поласкать которую-нибудь из легавых, он её кликал по имени и говорил:—«Скачи сюда!» – и собака с одного скачка оказывалась на лошади, перед ним, где ловко балансируя, ласкалась к хозяину.
Поиск легавых Г…ского тоже несколько отличался от манеры поиска других легавых; его собаки искали тоже, конечно, рысью, но как-то особенно азартно и на поиске постоянно и быстро виляли хвостами, но лишь только прихватывали, хвост становился неподвижен и во все время подводки, всё-равно, низом или верхом — собака, бывало, ни разу не вильнет хвостом. Кроме того эти собаки на подводке не припадали к земле, как другие легавые, а шли «на всех ногах», как это тогда называлось, подводили же без обыкновенных у других собак дальних стоек, по крайне тихо. Искали они не так, как я видал на рисунках должны будто бы искать пойнтера, пересекающимися перед охотником полукругами, кстати сказать поиском, потребным только для бесчутых собак. Легавые Г…ского искали именно парой, то есть рядом, шагах в 15-20 одна от другой. Одна другой не мешала и работали они замечательно дружно, тянули рядом и по одной птице, становились, как по команде и, как большинство прежних умных легавых, мельком взглядывали на стойке, подходит ли хозяин.
Г…ский подходил или подъезжал к собакам, произносил «вперёд» и взлетевшая птица валилась от выстрела его нарядного Лебеды. После выстрела или взлёта его собаки не ложились, как наши, по продолжали стоять, следя глазами за дичью. Г…ский приказывал которой-нибудь из собак подать, называя собаку по имени; названная подавала, причём, если Г…ский был верхом, то собака подавала на лошадь, упираясь передними ногами в бок лошади около стремени. Чтобы взять у собаки птицу, надо было только протянуть руку. Некоторые охотники смеялись над Г…ским, спрашивая, зачем он таскает на охоту пару собак, когда с одной бил бы не меньше?
— Ах, Боже мой! отвечал он: — разве в битье дело? Держу двух собак, на охоте они друг другу никогда не мешают, а за что же которую-нибудь я буду наказывать домашним арестом!?
Да, хороши были собачки у Г…ского!
Какие и откуда были эти собаки — не знаю; в то время моя страсть к собакам ещё не приняла разумной формы и я одинаково любил безобразную дворную, красавицу борзую, и умную, как человек, легавую; но откуда все эти собаки, почему они так различны с виду и качествами — это меня ещё не занимало. Смутно помнятся мне некоторые разговоры, в которых Г…ский говорил, что его дядя или отец привёл каких-то собак в 1815 году из Франции, но шла ли речь о легавых или о других каких-нибудь собаках — и того не знаю.
В подобных случаях, уже гораздо позднее, я обращался с расспросами к отцу, и если попадал в добрый час, то получал толковые разъяснения; но относительно собак Г…ского я не мог прибегнуть и к этому способу. Отец с Г…ским крупно поссорился, все из-за тех же новых идей и веяний, над которыми Г…ский глумился и насмехался, как только он один это умел делать. В результате Г…ский перестал к нам ездить, а отец не мог слышать его имени и начинал выходить из себя.
Бывал у нас ещё один, очень старый, охотник, вероятно из мелкопоместных, которого даже фамилии я не знаю; приезжал он всегда на крестьянской телеге, в сопровождении жёлтопегого, приземистого легаша, по имени «Баярд», и жил у нас наверху по нескольку дней, пропадая на охоте с утра до вечера. Отец с ним почти никогда не охотился, говоря, вероятно в шутку, что «сослепу» тот может подстрелить. Александр же говорил, что он страшно горяч, что то и дело орёт на своего Баярда, у которого в обоих боках сидят заряды бекасинника, по что собака по работе чудесная. Баярд этот фигурой своей также отличался от других легавых; он отличался шириной и коротконогостью, но в работе я его не видал.
Из Старицкого уезда к отцу езжало несколько человек помещиков-охотников; приезжали оттуда всегда большой компанией, некоторые привозили своих охотников-егерей; в доме и всей усадьбе начиналась хлопотня и сутолока, неизбежные, когда много гостей Хотя я и помню фигуры нескольких легавых, которых оттуда привозили, но которая кому принадлежала, как звали собак, ничего не помню. Хорошо только осталось в моей памяти, что большинство этих легавых были каштановые и каштаново-пегие, что общим видом они были очень похожи на отцовских легавых, только ростом мне казались поменьше.
Приездов на охоту этой веселой компании я лично не любил. Меня тогда не брали на охоту, так как я конечно уставал и мешал. Впрочем, раза два отец меня брал, но не на целый день и меня к обеду увозили домой. Кажется, из всей компании, настоящих, хороших охотников было лишь двое: Р…ский и П….ин, а остальные так «с пристяжки». По крайней мере, помню, что у некоторых собаки страшно безобразничали, гонялись, не слушались и их пороли то и дело. Зато по вечерам я заслушивался разговоров и рассказов об охотах ружейных и псовых; меня тогда не могли прогнать спать и я обыкновенно просиживал в отцовском кабинете до глубокой ночи.
До начала семидесятых годов в Старицком уезде были в большой славе легавые, которые велись у помещика, страстного охотника, исключительно ружейного, Д…ва. Собаки эти назывались самим стариком-владельцем маркловскими, хотя ни ладом, ни мастью не были похожи на тех собак, которые тогда и теперь назывались большинством охотников маркловскими. Все собаки Д…ва, которых мне приходилось в разное время видеть, были кофейно-пегие, в желтых, довольно светлых подпалах; по белому полю их масти всегда был редкий, кофейный же крап, который становился гуще и мельче на ногах. Ладами они резко отличались от других легавых; довольно низкие на ногах, с несколько горбатой спиной, с сухой головой, сравнительно небольшими ушами и длинной, довольно тонкой мордой, без малейших брылей, довольно грубой псовиной, они были далеко некрасивы с виду, а люди, видевшие в первый раз такую собаку, часто принимали её сначала за гончую.
Д…в с моим отцом знаком не был, по крайней мере он у нас никогда не бывал, но я о нём много слыхал, как об отличном охотнике и замечательном стрелке; рассказывали между прочим, что он стрелял одинаково хорошо с правой и левой руки. Охотился Д…в, как Г…ский очень дальними и долгими отъездами.
Я с ним познакомился совершенно случайно и видел работу одной из его собак. Это было в 1865 или 1866 году, наверно уже не помню. Из усадьбы я услыхал несколько выстрелов на дупелиных местах, к Бараньей-Горе. Дело было в августе. Думая, что это палит кто-нибудь из знакомых охотников, пробираясь к нам, я взял ружьё и без собаки пошёл по бараньегорской дороге. Ещё издали я увидал, что по кочкам ходит охотник с какой-то незнакомой мне собакой. Всё-таки полагая, что это кто-нибудь из знакомых, я пошёл к охотнику, но уже немного не доходя увидал, что это незнакомый мне старик, с небольшими седыми усами, по-видимому очень древний, но крепкий и бодрый. Увидя меня в нерешительной позе на краю болота, охотник повернул ко мне и заговорил со мной с какой-то смешной ужимкой: — «А вот я, молодой охотник, забрался в ваши места и всех дупелей вылущу».
Я засмеялся и ответил, что этого добра мне не жалко, но что он ходит по тому месту, где дупелей никогда не бывает много.
— Да я только что приехал, а места-то, где много дупелей, знаю. Ведь я их здесь стрелял, когда вас, молодой охотник, и на свете ещё не было. Я Д…в, может слыхали?
— Конечно слыхал. Я попросил позволенья посмотреть, как ходит одна из его «знаменитых» собак, на что получил любезное приглашение пройти вместе. Вместе с тем Д…в сказал, что с ним собака молодая и не из лучших. Вероятно последнее было сказано для большего эффекта.
Мы перешли ручей на «Кунинскую» сторону. Заметив, что я внимательно смотрю на его суку, Д…в вдруг спросил почему я без собаки, и есть ли у меня собаки? Я объяснил почему, и сказал, что у меня две собаки..
— Какие же? спросил он.—Небось из новеньких, прыгунчики? — Стрык, стрык, — стойка! — Нет ничего! — Прыг, скок, – уперлась!— жавороночек! Я ответил, что мои собаки ходят рысью, что одна маркловская. — To есть французская, серая, крапчатая, каштановые пятна, подпалины?— Мои собаки — вот настоящие маркловские, — продолжал он с каким-то особенным, убеждением. — Ведутся у меня с 1826 года, и мной заведены из первых рук.
Я, конечно, ничего не мог возразить.
Мы шли краем болота. Сука искала азартно, иногда переходя на какой-то полугалоп, полурысь. Вдруг она вытянулась по ветру, который тянул с болота. Д…в остановился. — «Аванс!»— Сука пошла верхом в осоку и кочки. — «Аванс!» — повторял Д…в, стоя на месте. Сука тянула резво немного меньше сотни шагов и стала.— «Ага! вот он где!» — «Ступайте, бейте, молодой охотник.»— Я отказался. Тогда он взвёл курки и пошёл к собаке. — «Пиль!» — вскрикнул он на ходу, шагах в пятнадцати от собаки. Сука решительно пошла вперёд. С треском взорвался дупель, но моментально, на подъёме, перекувырнулся от выстрела.— «Апорт!» — Сука принесла и держа в зубах, села перед Д…м, который заряжал. На переходе около полуверсты до дороги, которая идет из деревни Тавруева на погост Баранью Гору, Д…в убил трёх дупелей и пару бекасов, последних блестящим дуплетом, так как они сорвались одновременно и с разных сторон. Убив первого, он должен был повернуться для выстрела по другому направо — кругом.
Сука ходила отлично, тянула и подводила далеко, но особенного, как много рассказывали про этих собак, я не заметил. Может быть, и правда, что эта собака не из лучших.
Дойдя до названной дороги, Д…в свистнул собаку.
— На сегодня довольно — с дороги устал. Попадья верно щей сварила и зажарила сковороду грибов в сметане.— Заказано…— Прощайте, молодой охотник!
Я ещё один раз видел Д…ва. В 1870 году ехал с ним из Твери. Это было незадолго до его смерти.
Очень оригинальная порода легавых велась в Новоторжском уезде и не менее оригинальным образом. Велась она дворовыми людьми одного крупного помещика, которого мне неловко называть, хотя бы и начальной буквой. Замечательно то, что как тогдашний барин, так его отец и дед, совсем не были охотниками и почти никогда не жили в огромной барской усадьбе. Обыкновенно же бывало так, что у барина-охотника и между дворней развивалась страсть к охоте и собакам, но в этом случае было наоборот: дворня была почти поголовно охотники у барина не охотника.
Легавые велись у этих дворовых с очень давних пор, по крайней мере древние из них старики ничего не знали, откуда завелись эти собаки. Велась же порода вероятно в строгой чистоте, потому что все легавые были замечательно одинаковы, как ладами, так и мастью, и даже ростом.
Это были собаки страшно широкие, длинные, на очень коротких и очень толстых ногах; головы короткие и толстомордые, с широким, очень прилобистым черепом, с значительным переломом. Хвосты совсем короткие и очень толстые. Масти все эти собаки были тёмно-рыжей, даже скорее красной, как ирландские сеттера; псовина, хотя и гладкая, но грубая. Уши довольно длинные, хотя и короче, чем у других легавых, но замечательно широкие и какие то грубые с виду. Вообще собаки эти были грубы с виду и очень сыры.
В работе я видал нескольких из них. Они искали тихо, как-то странно обнюхивая; водили низом, тихо повиливая хвостом и громко нюхая и хлябая губами. Вообще же на охоте были вялые и незавидные собаки. Описал я их, как вероятный остаток какой-нибудь большой древности.
В конце шестидесятых годов в усадьбе этой произошёл какой-то разгром; дворовых как метлой вымело; исчезли и допотопные легавые.
Я описал до сих пор только наиболее выдающихся, по качествам или по типу, прежних собак, принадлежавших моему отцу или которых я помню. Кроме описанных я знавал немало и ещё собак; бывали и у отца одновременно с описанными другие легавые, но все они более или менее, по типу и полевым качествам, походили на описанных, так что говорить о них не стоит. Ничего я не сказал также об утиных охотах, на которых со славой обыкновенно действовали те же легавые; редко у кого бывали специальные утиные собаки. Последних я помню двух: одна была года два у отца, другая у знакомого охотника, П…ва. Назывались они «пуделями», хотя, как кажется мне теперь, это были совсем не пуделя. Собаки эти были брудастые, большого роста, масти светло-каштановой; головы же у них были какого-то седого цвета. Псовина не была курчава, как у пуделей, а как-то торчала, как колючки. Стойки эти собаки совсем не делали, а гнались за всякой птицей; в воду же бросались и плавали при каждом подходящем случае. Убитых и пойманных уток приносили вскачь. Вообще, насколько помню их на охоте, они постоянно или носились во весь дух, или плавали в воде.
Утиная охота не пользовалась тогда тем презреньем, как теперь, и охотники предавались ей с азартом. Да и в самом деле — охота очень весёлая, вечно с самыми комическими происшествиями, с купаньем, например, почтенного с проседью человека, слишком увлекшегося преследованьем раненой утки, в жидкой тине, с выстрелами холостыми зарядами, по недосугу всыпать дробь, с убийством вместо утки водяной крысы, с переходом чуть не по плечи в брод с одного берега на другой. Все это, если хотите, ребячество, но с оттенком удальства, с кипучей деятельностью. Охота, вполне соответствующая ещё не пропитавшемуся иноземщиной русскому духу.
Да и охота по нашим утиным местам до половины шестидесятых годов была богатейшая. Что за разнообразие дичи! Конечно главную массу составляли утки, кряковные, шилохвости, и чирки, но тут же то и дело вскакивали бекасы, носились стайками выводки турухтанов, вертелись болотные кулики и, старательно держась на приличной дистанции, летала масса кроншнепов.
Охоты в этих местах продолжались всегда очень недолго; расстреливались заряды, набивалась масса всякой всячины, и охотники, мокрые выше пояса, а некоторые выкупавшиеся и более основательно, в грязи и тине, с измазанными пороховой копотью руками и лицами, отправлялись домой неизменно в самом весёлом настроении. Подходя к дому, обыкновенно старались пробраться в свои комнаты незамеченными. Не хотелось щеголять перед барынями и барышнями в таком виде.
Общим правилом у хороших охотников было — не пускать по уткам легавых по первому полю. Многие избегали брать собак на уток и по второму полю, но если собака была старше, то что же могло избаловать легавую. Ведь это была умная собака, а не теперешняя дура, с жёлтыми идиотскими глазами, способная позабыть все, что знала, хоть по восьмому полю. Я знал старых охотников, которые брали своих испытанных легавых даже не на уток, а осенью, с загонщиками на зайцев! Легавый там сдавливал подстреленных косых, а летом ходил чинно и благородно, только подводя и становясь с особенным нерешительным видом по лежачему зайцу.
Дальше, говоря о своей охоте, я расскажу, как учила меня отцовская собака, как обучался мой первый легавый, и что из него, несмотря на обученье, вышло, а теперь, по порядку, раз скажу о первых новых собаках, которых мне пришлось увидать в работе.
Услыхал я, что есть какие-то новые собаки, с которыми охотятся, как с легавыми, по дичи, собственно ещё в 1861 году; но услыхал это от которого-то из тех «новых» людей с особым семинарским или мещанским жаргоном, которых образчики невыводно имелись у нас в доме до 1868 тогда, большею частью в качестве учителей, а иногда, как гости.
Субъект, говоривший мне первый о новых собаках, упоминал, что их две породы: одна называется «цетор», а другая «пантер» .Отец, относившийся к этому народу как-то странно, то выхваляя его, то с инстинктивной гадливостью, услыша как-то от меня эти два странные наименования, спросил, откуда я это узнал, и получив объяснение, засмеялся и сказал только: — «Охота тебе толковать об охоте с этим кутейником». 29-го июня 1863 года, в именины моего отца, приехало к нам несколько гостей и в том числе один новый знакомый, тоже помещик нашего уезда, Г…в. Из разговоров оказалось, что он рьяный охотник по дичи, что он слыхал о наших прекрасных местах и массе дичи, что ему давно хочется здесь поохотиться. Конечно отец стал приглашать его приехать и поохотиться вместе; решили, что он приедет в конце июля. Дальше разговор зашёл о собаках, и Г…в сказал, что он охотится с особенными собаками, которых выписал из Англии, что они длинношерстые и называются «сеттер». Дальше, конечно, как это теперь стало обыкновенным явлением, началось выхваливанье их замечательных качеств.
В двадцатых числах июля Г…в приехал с егерем и двумя собаками. Собачки были очень красивы, желто-пегие, вздернутые на ногах, тоненькие и элегантные, небольшого роста, с тупыми, короткими мордами, сильно вздернутыми носами, с умными большими, тёмными, на выкате глазами; одеты они были длинной, несколько завитой псовиной, на хвостах был длинный, очень красивый подвес. Одна из них, кобель «Дон» был выписной; другой, тоже кобель «Сбогар», как две капли воды похожий на первого, родился в России.
На другой день с утра моросил дождь и стоял сильный туман, так что тронулись уже не рано, часов в 10. Поехали тройкой, на долгуше, вёрст за восемь, в отличные Шебановские места, где тогда тетеревей и белых куропаток бывало всегда вволю. Отец взял Трезора, который ходил шестое поле; я должен был ходить с отцом, с одной собакой.
Меня сразу несколько удивило, что Г…в и его егерь взяли собак на долгушу; прежде легавых почти никогда не возили, брали в экипаж только в исключительных случаях, то есть, если собака захромала или заболела; приказывали возить собак, когда посылали их с людьми, без себя, во избежание различных казусов. Но чтобы возить собак при поездках на охоту, это была новость; легавые всегда бежали. Они были по большей части и слишком велики, чтобы их возить, да пробежать вёрст 20-25 для легавой было нипочём. По деревням, крестьянских дворняжек бояться было нечего; сами легавые, вообще, не были драчливы, но если на какого-нибудь Цезаря или Трезора налетала из-подворотни слишком нахальная дворняга, то ей обыкновенно приходилось плохо: у легавых было чем дать сдачи.
Отца тоже, по-видимому, несколько удивила эта новость, и он сказал: — Ведь мой Трезор ваших собак не тронет, а дорогой не будет ни одной деревни.
— Знаете, зачем собакам даром ноги мять? — отвечал Г…в.
Остановились на обыкновенном месте остановок, когда ездили в эти места, около леса, в начале громадного лога с редкими кустами, с болотявиной посредине.
Видно было далеко; два дежурные журавля, постоянно бывавшие около болотявины, снялись и с курлыканьем потянули через гору в Огоневский мох.
И отцу, и мне, хотелось видеть работу новых собак. Г…ву, видимо, хотелось щегольнуть ими; он быстро зарядил ружьё и тронулся с Доном чистым логом.
Действительно картинно искал сеттер; каким-то высоким курц-галопом, на каждом скачке, как-то особенно взмахивая хвостом, точно в такт галопу, он описывал перед идущим охотником совершенно правильные полукруги. Егерь пошел параллельно с Сбогаром, который заискал точно так же. Я и отец невольно залюбовались картиной.
Как будто нарочно, чтобы совершенно нас очаровать, Дон вдруг с галопа перешёл на рысь, вытянулся, протянул верхом шагов сорок, припадая всё ниже и ниже, и замер на стойке совершенно припав к земле.
Г…в обернулся, молча указал нам на собаку и тихо пошёл к ней. Подойдя сзади, он постоял минуту и пошёл вперёд собаки; из-под него веером поднялся выводок крупных тетеревят, и он сделал дублет. Дон не тронулся с места и охотник сам поднял убитых тетеревят. Всё вместе вышло чрезвычайно эффектно, и я стоял, как очарованный, пока не слыхал голоса отца:—«ну, трогаемся и мы!»
Признаюсь, поиск нашего Трезора мне показался очень прост.
Охотились до позднего вечера по чистым местам; дичи нашли много; все время были в виду друг друга; я постоянно следил глазами за чужими собаками; они меня прельщали.
Однако вечером оказалось, что отец убил больше, чем каждый из чужих; я тогда стрелял ещё больше мимо, а Г…в на возвратном пути почему-то вдруг выкликнул:
— Ну, однако, у вашего Трезора и чутьё! Отец улыбнулся:— «за то у ваших поиск». Трезор домой конечно жарил за тройкой на своей четверне.
Сеттера ехали с нами на долгуше. На другой день охотились по ближним местам, около Велеможья; тут охота очень разнообразна: много тетеревей; есть белые куропатки; но пустырям, около хлебов, много бывало выводков серых куропаток; по множеству болотявин и мокрых покосов выводились бекасы и дупеля.
Охота шла оживленно и весело; пальба происходила с редкими перерывами то у нас, то у Г,..ва, то у его егеря, стрелка отличного; когда который-нибудь из них бывал у нас на виду, я неизменно засматривался на галоп сеттера, так что отец несколько раз приводил меня в себя словами:— «смотри! Трезор тянет».
К месту, на горе, где назначен был обед и отдых, мы с отцом пришли раньше; отец сел на разостланный ковёр и следил глазами за охотниками, которые издали подходили по редким мелочам пустырей.
— А знаешь что, Коля,— заговорил он вдруг:— ты только не проговорись — это ему неприятно будет… Не нравятся мне эти собачки. Слишком однообразны, как часовой маятник. Это, знаешь, должно на нервы действовать.
Я, конечно, ещё не знал, как это поиск собаки мог действовать на нервы.
— Как бы это сказать? продолжал отец.— В них чего-то не хватает… Они что-то похожи на заведённые машинки… И что это у них за новость?— ни разу я не заметил, чтобы собаку послали со стойки вперёд.—Ты заметил? Непременно сам шагает и вытаптывает!
— Да, это я заметил и это мне тоже казалось странным. — А потом… вдруг прибавил отец. — Впрочем, увидим! Я слушал и машинально следил глазами за Доном, который галопировал весь на виду, шагах в шестистах от нас, и за следовавшим за ним своей неторопливой походкой Г…вым. Дон, как первый раз, вдруг перешел на рысь, вытянулся, прилёг и стал. Г…в зашёл вперёд и видно было, что он сделал несколько поворотов перед собакой, потом выстрелил по чему-то взлетевшему.
— Кто-то стукнул, произнес отец, который сидел, закрыв глаза.
А я между тем подумал: «Странно! который раз второй день вижу стойку и потяжку этого Дона и ни разу он не потянул и не стал как-нибудь иначе. Красиво, но все одно и тоже».
В этот день мы вернулись домой очень рано; Г…в говорил, что он забыл досыпать пороховницу и ему нечем будет стрелять; у его егеря пороху оказалось также почему-то немного; словом, пришлось возвращаться. Я несколько раз заметил, что отец как-то странно улыбался, но не понял в чем дело; а оно было крайне просто и понятно: отец уже заметил некоторые несогласия действительности с предпосланными рекомендациями 29 июня.
Потом отец говорил, что он уже к обеду второго дня заметил большую разницу в галопированье. Я же ничего не видал: собаки мне слишком нравились.
Вечером Г…в заговорил, что ему надо бы было ехать домой. Отец восстал: стоило ли ехать за 60 верст, чтобы охотиться два неполных дня? Скоро ли он ещё попадет в такие богатые места? Если у него не хватит пороху или дроби, то все имеется к его услугам. Завтра поедем в Галаниху и Никониху, найдем непременно глухарей по редким ельникам, где стрельба очень удобная. Тетеревей же там масса.
Г…в некоторое время колебался и наконец нерешительно спросил:— «вы ведь завтра поедете с другой собакой?»
— Нет, опять с Трезором, отвечал отец; Дианка не годится, при других собаках, задурит, а Трезор—никогда.
Наконец Г…в согласился остаться. Утром, когда садились на долгушу, отец что-то замешкался в доме; Г…в с егерем усаживались и о чем-то тихо говорили; я стоял на крыльце и не вслушивался в их разговор, но вдруг до моего слуха долетели слова Г…ва:
— Ничего, как-нибудь, выстоят.
Накануне у Г..,ва на охоте разорвался сапог и я подумал, что речь идет о сапогах.
— Да я вам найду сапоги, только взойдите и примерьте, которые будут ловчее.
— Нет, спасибо, и эти выстоят, с особым ударением, ответил Г…в.
День был отличный серенький и свежий. Г…в сразу, по указанию отца, напал на выводок глухарей; егерь тоже несколько раз уже выстрелил; чтобы не мешать им, отец повернул влево, вдоль большой осташковской дороги. Мы тоже вскоре наткнулись на тетеревей и начали палить. Стрелять приходилось на совершенно чистых вырубах, по высокой, ещё не кошеной траве; даже я немного пуделял и совершенно увлекся охотой. За двумя выводками тетеревей Трезор прихватил и повел к краю крупного леса, в небольшую мшарину, и вне выстрела стали взлетать молодые глухари; я заметил дерево, где один сел, подошёл, высмотрел и убил; молодой петух был уже с крупную домашнюю курицу. Время подходило к обеду.
— Однако, что-то не стало слышно наших охотников, вдруг сказал отец. Не забрели бы слишком далеко.
Действительно, их стрельбы уже давно не было слышно.
Мы пошли прямо к лошадям. Кучер хлопотал около самовара.
— Что не видать гостя? Куда они забрались? спросил отец подходя.
— А вон около сарая сидят оба; у них собаки пристали. Пошлют её, она пробежит немножко, да и назад, отвечал кучер.
— От этого и вчера пороху не хватило, засмеялся отец.— Коля, ступай и скажи, что жду обедать и пить чай, да лишнего не ври, о собаках ни слова.
Я пошёл и исполнил поручение. Какими жалкими казались теперь эти новые красивенькие собачки! — Они еле передвигали своими ножками; глаза ввалились; они даже сзади охотников, когда мы шли к лошадям, тянулись отставая.
Отец очень ловко повернул дело. Он точно вдруг заметил, что собаки Г…ва больны.
Мы поехали домой, сеттера, как бездушные вещи, лежали между нами на тюфяке долгуши. Трезор, с языком на плече, катал то сзади, то рядом. В деревне Жагинях основательно тряхнул назойливую дворнягу, а когда проезжали мимо деревни Кашуево, то мимоходом выкупался в пруду.
Егерь Г…ва видимо не выдержал: — Эх, барин! Променяли мы кукушку на ястреба! и денег сколько извели, а такие-то как Трезор, и у нас были. Г…в промолчал. Дело было слишком очевидно. Недавно, кажется в 1887 году, мне пришлось говорить о собаках с одним охотником. — Вот были собаки то— сказал охотник — это у Г…ва, в шестидесятых годах; по два дня выхаживали от зари до зари! Искали только слишком тихо, галопом. Теперь это уже несовременно: теперь собака должна быть ещё выносливей, искать махом борзой,— во весь карьер!
Я, конечно, ничего не ответил; я в этом отношении человек очень отсталый и решительно неспособен увлекаться собаками, которые по породе безобразничают. Поэтому я избегаю вступать в препирательство на этот счёт, тем больше, что эти поиски махом борзой и выносливость разных собак, старых и новых, мной лично испытаны основательно. Приблизительно около половины шестидесятых годов, в нашей местности появилось сразу много особых собак, под названием пойнтеров, хотя с настоящими пойнтерами они имели крайне мало сходства. Однако это была несомненно какая-то особая порода, что видно из замечательной однотипности всех этих собак, и для меня несомненно, что они были в каком-нибудь родстве с настоящими пойнтерами.
Росту эти собаки были не только мелкого, но даже миниатюрного, но обыкновенно широкие и на тоненьких ножках; голова совсем остроморденькая, с короткими ушами; хвостик совсем пойнтериный, тоненький и сухой, так что видны были позвонки. Псовина совершенно пойнтериная; масти эти собачки большею частью были темно-кофейные или даже скорей светло-каштановые, но изредка встречались и совсем чёрные. Сам я этими, тоже новыми в нашей местности, собаками никогда не восхищался и у меня их не было ни одной, но у знакомых охотников я их знал несколько и в работе видел множество раз. Искали на мой взгляд эти собачки совсем бестолково; у них не было развязной размашистой рыси старых легавых, не было их сообразительности и осмысленности поиска, но не было и правильной автоматичности настоящих пойнтеров, которая до известной степени заменяет осмысленность. Собаки на поиске совались в разные стороны; то они галопировали, и крайне нескладно, то бежали труском; вообще никакой красоты в их поиске не было. Чутьё у некоторых я видел недурное, и во всяком случае оно у этих собачек было, в большинстве, лучше, чем у положительных тупиц, большинства современных желто-пегих пойнтеров. Стояли эти собачки в крайне безобразной позе, припав передом и с задранным кверху хвостиком.
Сеттера стали также появляться чаще и чаще, но это были собаки совсем непохожие на описанных выписных сеттерков Г…ва. Большей частью или почти совсем белые, или красные, большого роста, на здоровых ногах, искавшие рысью, с отличным чутьем, а потому и с дальней подводкой; это были бы совсем хорошие полевые собаки, если бы не та беда, что пришлось уже особенно заботиться о выдержке стойки, о чем со старыми легавыми не было и помину; каждый сеттер был всегда не прочь забыть об охотнике и поохотиться для себя. Впрочем, умные были собаки, а из умного пса да с чутьём, можно всегда получить дельную полевую собаку. Это зависит от хозяина.
Вот относительно настоящей нестомчивости уж ничего не поделаешь: она была выработана в старых легавых многими поколениями, поспевавшими на своих четвернях за помещичьими тройками, работавшими от зари до зари по неделям. Тогда на этот счёт происходил более разумный, хотя и не сознательный подбор, чем теперь по ушкам да хвостикам.
Николай Кишенский.
Если вам нравится этот проект, то по возможности, поддержите финансово. И тогда сможете получить ссылку на книгу «THE IRISH RED SETTER» АВТОР RAYMOND O’DWYER на английском языке в подарок. Условия получения книги на странице “Поддержать блог”