“Природа и Охота” 1890.6
Глава III. ( Продолжение). Прыдыдущая глава.
В последние годы Амуркиной жизни, помощником ему был Приятель, сын Золотого, собаки помещика Ш. Б-го уезда, известной по своим полевым качествам чуть ли не половине Т-й губернии.
Приятель был роста выше чем большого; шерстью более золотистый, чем красный; с белой манишкой; глазами, затянутыми снизу перепонкой и с отвисшими веками, что придавало ему очень угрюмый и старый вид. Злобы он был непомерной; пасть волчья и таковая же хватка; ворчит басом, захлебываясь, наводя невольный ужас на всякого. Приятель был взят трёх месячным щенком и вырос в людской избе; этому приписывают его злобу и недоверие к людям, а также страшно тяжёлую, с припадками, чуму.
Николай N, приехав из Петербурга на лето в деревню, стал искать человека, который бы подготовил ему к охоте годовалого Приятеля. Явился из города дрессировщик, по прозванию Шальной, из бывших дворовых, с небритой щетинистой бородкой, в порванном картузе и стоптанных сапогах.
Шальной брал в натаску от помещиков собак, шлялся с ними по уезду, почуя иногда в кабаке, иногда в людской какой-нибудь усадьбы. Убитую дичь продавал, деньги пропивал, своих воспитанников морил голодом, вообще жизнь вёл беспутную и кочующую.
Вот вам в общих чертах портрет дрессировщика, в руки которого попал Приятель и где, только благодаря своей силе и железному сложению, выжил и был приведен обратно к. N через два месяца, представляя из себя кости да кожу, покрытую клочками грязной свалявшейся шерсти, с нравом, ставшим ещё более угрюмым и злобным.
Дрессировки конечно не было никакой, а только кое-какая натаска, но кровь Золотого сказалась, и Приятель сразу пошёл отлично и искал кроме того эффектно, так что им можно было с успехом похвастаться перед приезжим столичным охотником: прихватит и поведёт полным верхом, переступая с лапы на лапу, хвост опустя, с видом серьёзным и сосредоточенным. Иногда приостановится, тихо вильнёт хвостом, обнюхает след, изменит немного направление, и опять пойдет также уверенно, солидно и серьёзно. Вот он замедляет шаг, злобные глаза наливаются кровью, по телу пробегает дрожь, лапы передвигаются напряженно, с усилием, и наконец… стоп. Огромный кобель, блестя на солнце золотом своей шерсти, стоит на всех четырёх ногах, как окаменелый, не вытягивая ни корпуса, ни шеи, хвост опустя, и только коричневый нос работает своими подвижными ноздрями.
Хороша и оригинальна была его стойка, но ещё оригинальнее вёл себя Приятель, когда бывало наврёт. Подойдешь — стоит; скажешь — cherche! Приятель подумает и, вдруг, повернувшись, без всяких прелюдий, уходит галопом в противоположную сторону. Ни вилянья хвостом, ни беганья кругом и обнюхиванья с растерянным и недоумевающим видом, ничего такого не было: бросил и баста, как будто с гордой досадой на свою оплошность. Вот это чутьё!
В 1877 году, сука Альма, состоя в незаконном сожитии с Амуром и Приятелем, принесла щенят, из которых оставили двух и назвали, в то время модными, именами Мухтара и Гамида. Последний был отдан кому то, и судьба его мне неизвестна, а первый жив до сих пор и был знаком чуть не каждому помещику и даже мужику К. уезда.
Вырос и развился Мухтарка отлично; аппетитом обладал ужасным, здоровьем железным, силой непомерной. Он был не так высок, как широк и массивен: что за грудь, что за лапы, что за мускулы! как у доброго битюга. Рожа — один восторг! Добрая, всегда смеющаяся. Общее выражение — бесшабашно удалое.
По поиску, стойке и общей манере, это был второй Амурка, но одаренный гораздо большей смёткой, характером менее увлекающимся, а потому и более рассудительным и наблюдательным. Мухтарка пошёл прямо в поле, без всякой предварительной домашней подготовки, и пошёл отлично, не гоняя и не сумашествуя.
Стойкой обладал крепкой, но не ложился, искал галопом на кругах, следы разбирал нижним чутьём, потяжки не было почти никакой. Ищет, ищет, а потом вдруг упрётся, припав на перед, значит — тут и есть. Но не спешите и не бегите: простоит сколько угодно и только изредка будет обертываться и поглядывать на вас, но без всякого нетерпения, а просто желая узнать, что вас задерживает и видите ли его.
Дрессировщики-специалисты дают нам строгую и педантическую программу при воспитании и выучке молодой собаки. Следует её сажать на цепь, кормить самому, брать только на охоту, обходиться с ней серьёзно, никогда не шутить, не играть и прочее. Но право это очень скучно и тяжело, под силу какому-нибудь немецкому егерю, или по крайней мере человеку, специально занимающемуся и живущему собаками.
N был молодой человек, кроме охоты ещё имел и другие занятия, а потому Мухтарку воспитывал попросту, без всяких тонкостей: и играл с ним, и брал гулять с собою всюду и даже в гости. Бывало нужно ехать куда-нибудь на именины, N едет и берёт Мухтарку: «Пускай валит за тарантасом, а там на другой день, быть может, придётся куда-нибудь сходить на охоту».
Тройка подается к крыльцу, и Мухтарка уже стоит перед коренной, ласково поглядывая ей в глаза и изредка подлаивая самым тонким дискантом. Вышел барин, стал садиться; пристяжки затанцовали, степной коренник осадил, подняв хомут; Мухтарка замер и присел. Заиграли бубенчики, засеменили пристяжки, как-будто не зная с какой ноги начать, пошла тройка… Мухтарка в попыхах, не успев хорошенько лайнуть, а только взвизгнув и дав страшный скачок, несётся карьером впереди.
Все шибче и шибче наддает тройка. — «Эй вы, дремлете!»-послышался окрик N, сопровождаемый сильным свистом. Горбоносый коренник вздёрнул головой и пошёл во весь ход, прискакивая задом. Пристяжки зачастили. Мухтарка, настигаемый тройкой, свернул в сторону и с усилием скачет по овсу.
Но вот промелькнуло село с лающими дворняжками, с белоголовыми мальчишками, с улыбающимися радостно при виде лихого хода тройки, мужиками, въехали в яровое поле. Лошади взмылились и пошли ровно. Мухтарка опять выправился на дорогу. Устал сердечный: на языке и брылях белая пена, через морду ниткой перекинулась слюна, скачет тяжёлым галопом. У дороги виднеется лужа; отросшая атава волнуется ветром; в середине поросла осока и блестит водица. «Наверно, тут есть дупель, яровые уж тронули», замечает N., Мухтарка того же мнения и уже краем скачет по луже. Вот завилял хвостом, спрятал язык, сделал несколько кругов и там, где виднеются редкие кочки и где атава погуще, вдруг остановился. — «Э, болван! Брось! —видишь я в сюртуке и низких сапогах», проговаривает N. с некоторой внутренней досадой. Заглядевшийся в свою очередь кучер подбирает возжи. Тройка переходит па рысь.
Мухтарка мигом бросает стойку, ещё раз нерешительно приостанавливается, с сожалением оглядывается назад, а потом, как будто махнув рукой, стремительно бросается догонять удаляющийся экипаж, и катит таким образом верст 18, сворачивая в наиболее надежные болотца и находя там дупеля, там бекаса. N между тем считает количество дичи и соображает, как удобнее захватить эти места на возвратном пути. Вот показалась на горе усадьба, окруженная парком, переходящим далее в лес. Кучер подобрал возжи; пристяжки завились; опытный коренной, узнав дорогу, пошёл весело и бойко. Тройка завернула во двор. Мухтарка с розмаху влетел в пруд, произведя страшный переполох между дворовыми утками и гусями, выкупался и отправился на балкон, где с блаженным видом улегся под стол. В гости Мухтарка очень любил ездить, был светски образован, т. е. вёл себя с тактом, никому не надоедая.— «Здравствуй, Мухтарище!» говорит какая-нибудь барышня. Мухтарка приветливо улыбается, но из-под стола не вылезает и не угрожает белому платью. — «Здорово, Мухтар! — чай, с барином и в наши места не раз уж слазили!» — говорит какой нибудь охотник-помещик. Мухтарка узнаёт знакомый голос, виляет хвостом, но недоверчиво посматривает на фигуру, одетую, в непривычный для его глаза, сюртук или жакетку.
Наконец, псу надоело лежать под столом; он тихо встаёт и отправляется в задние комнаты; по дороге, в чайной, моментально лизнув два или три раза, съедает корм хозяйской моськи, причём опрокидывает на бок и самую чашку. Далее, полакав немного в каком-то ведре и не одобрив его содержимое, отворяет мордой дверь и выходит на двор, желая, видимо, пробраться на кухню.
Борзая сука, подзадориваемая двумя полугодовыми щенками, воззрилась и кинулась полным карьером с злобными намерениями. Имевший уже не раз дело с борзыми, Мухтарка знал, как себя вести в подобные трудные минуты. Он остановился как вкопапый и ощетинился. Сука, увидав такую решимость, не доскакав какой-нибудь сажени, круто срезала в сторону; щенята залились лаем. — «Отрышь, вы!» — кричит повар, высовываясь из окошка.— «Мухтарка, здравствуй!.. Подь сюда»!
Повар, страстный ружейный охотник, кормит тоже легавую сучку и в свободное время ходит на охоту. Он видал Мухтара в работе и им восхищался. Понятно, при таких условиях Мухтарке в кухне масляница: наестся он до отвалу, поухаживает за поварской сучкой, поспит, побегает везде, одним словом, чувствует себя превосходно.
Несмотря на подобное разнообразие удовольствий, пёс головы не потеряет, не увлечётся; свое дело он туго знает, а именно: несколько раз сходит на конюшню, посмотрит своих лошадей, понюхает спящего кучера, далее побывает и в доме, поглядит, что делает барин. Ночью, как бы далеко ни отвели для N. комнату, Мухтар, непременно, уж разыщет, отворит все двери, перетыкает мордой всех спящих и, найдя, наконец, хозяина, свернется около кровати клубом, вздохнет, почмокает губами и забудется чутким сном.
На другой день назначена охота компанией, т. е., собственно говоря, прогулка, с ружьями. В 5 часов утра будятся господа и разносятся свеже-смазанные болотные сапоги. Мухтарка по ним уж узнал в чём дело, сидит настороже, прислушиваясь ко всему. Долго молодежь вставала, одевалась, пила чай, осматривала ружья и охотничью сбрую. Наконец, все вышли на улицу, сели на поданную долгушу и, в сопровождении целой стаи собак, двинулись в путь, едут.
Собаки разсыпались по разным направлениям; опытный Мухтарка удрал за версту, туда, где виднеются небольшие лужицы у ярового поля; другие — носятся по ржаной жниве и полощатся в прилегающих лужах, вытоптанных скотом и покрытых помятой жёлтой осокой. Но вон кровный желто-пегий пойнтер, привезенный из Москвы, повёл и остановился. Сюда же подвалил гордон и тоже замер, ио не самостоятельно, а глядя на своего товарища. Жёлтенький сеттерок, молоденькая сучка, подбежала сюда же, повиляла хвостиком, понюхала у ног гордона, посмотрела умильно ему в глаза, ничего не поняла, а потому взяла и села.
Между тем, охотники приблизились и выстроились в ряд, подшучивая, какую они сейчас откроют канонаду. Раздается приказание хозяина пойнтеру — «cherche». Гордон уж тут не выдержал: как пуля, кинулся вперёд, имея злостное намерение согнать, но, ничего не найдя, сконфузился и засовался; пойнтер тоже увлекся, дал скачок и торжественно выгнал жаворонка, которого молодая сучка тотчас погнала голосом.
Охотники разразились хохотом; посыпались шутки, прибаутки. Посвистали сучку, не досвистались, махпули на неё рукой и пошли к долгуше, где хозяин предложил вспрыснуть первую дичь и «выпить на крови».
— «А где мой Мухтарка?» — вспомнил N. — «Он где-нибудь стоит, надо посмотреть».
Кучер встает на козлы и начинает смотреть и вскоре замечает.
— «Никак правда стоит… эна на Алешине, в яровом поле». Все садятся, и тройка по жниве рысью направляется к Алешину. Пойнтер и гордон берутся на сворки. Действительно Мухтарка уже давно стоит на Алешине, а теперь уже лёг. Охотники на ходу соскакивают с долгуши, снимают ружья, взводят курки. Но увы… Откуда ни возьмись, из овса показывается сучка; увидав Мухтарку, ласково осклабляется, кидается к нему и, сама не замечая, выпугивает дупеля. Дупель вспорхнул, приостановился, хотел было опять сесть, но раздумал и пошел. Мухтарка, подняв уши, кинулся за ним и скрылся.
— «Идемте, — говорит N,— если дупель не ушёл слишком далеко, Мухтарка его углядит наверно». Двинулись. Прошли довольно, но Мухтар пропал. N свиснул раз, два, — нет; наконец, по третьему, зашуршало яровое, умный пёс вылетел, как стрела, взглянул на всех умными глазами, перевернулся и опять кинулся в овёс, а охотники за ним. Мухтар повёл и, наконец, остановился в густом темном овсе. — Фррр… поднялся дупель. Трр-тах-тах-та… — грянул залп пяти ружей, и жирная птичка обратилась в безформенную массу.
Опять смех, опять прибаутки. Собаки, спущенные со сворок, все уселись, чуя съестное; только один горячка-пойнтер, полежав немного и увидев, что его забыли, утёк и начал искать, носясь по полю быстрым карьером.
Вдруг с полного скока, как пораженный громом, он замер в какой-то невозможной позе, изогнувшись корпусом и скрестив как-то лапы. Потом тихо переставил ноги в более удобное положение, выпрямился и остановился картинно, элегантно, подняв аристократическую сухую лапу, подрагивая ясно обрисовывающимися под тонкой кожей мускулами. Но пойнтер на карьере, оказалось, наскочил слишком близко на дупеля, который потому стойки не выдержал, вспорхнул и тотчас опустился на соседней луже, где желто-пегий англичанин сейчас же его прихватил и опять остановился. N стрелять не пошёл, сел и любовался картинной стойкой кровного кобеля.
Вот он повёл.. .Охотники, ружья — наготове, напряженно ждут… Собака идёт далее, далее… Охотники — за нею. Ничего не вылетает. Пойнтер пошел рысью, наконец карьером стал описывать малые круги, опять остановился, опять повёл, опять сбился, а дупеля нет как нет.
— «Что за чёрт! Куда дупель девался?., сами видели все, что он вот сюда, в эту кочку, сел!» — восклицают охотники, недоумевая.
— «Николай Иванович, пустите Мухтарку!»
N поднимается на ноги, берёт ружьё и посылает давно этого ожидающего Мухтара, который мигом прихватывает верхом, останавливается, потом, вильнув хвостом, идёт далее… далее… наконец, повёртывает и, видя, что в данном случае что-то запутанное и верхним чутьём ничего не поделаешь, начинает искать низом, тщательно обнюхивая каждую кочку. Наконец, тихо, малыми кругами, сбивается совсем в противоположную сторону, переходит полосу льна и потом вдруг останавливается у куста.
Оказалось, дупель был из породы бегунчиков, сел на луже, но убежал довольно далеко, по другую сторону льна.
— «Странно, восклицает хозяин пойнтера. —Почему это так бывает?.. Мой Рек кровный, вдвое чутьистее Мухтара, и вдруг такое посрамление!»
Прочая молодежь, ничего не понимая ни в собаках, ни в охоте, начинает издеваться над пойнтером, смеясь, что он куплен в Москве, заплачен 250 руб., дрессировка его обошлась более 100 р., а дупеля найти не может. Хозяин отшучивается, а на сердце кошки скребут.
В это время появляется мужик, снимает шапку и заявляет, что он шёл сейчас, и воп, недалече, около Троицкого леса, па полянке, поднял большущий пребольшущий выводок тетеревей, которые тут же, в шагах 50-ти, опустились в чащуру, и матка повисла на берёзе.
Все как-то ожили и весело двинулись искать выводок в сопровождении мужика, чающего хорошо заработать на водку.
Приходят. Пойнтер мигом прихватил и повёл. Оказалось, по матке, которая вскоре поднялась. Охотники было прицелились, но тотчас же опустили ружья, к вящему неудовольствию мужика, уговаривавшего:—«ишь ты!—упустили какой кусок! Чего её не бить?., все равно ей не жить… Иван с Погорелки всё-равно ухлопает; он и вчера чуть её не забил, а двух тетеревят кабатчика нашего собака живьём взяла!»
Место, где расселись тетеревята, было очень крепкое, заваленное сушью и поросшее молодым березняком. Пойнтер сунулся было туда, провалился, зацепился за сухие сучья; это ему пришлось не по вкусу, и он начал искать краем. Однако, хозяин вместе с ним полез в середину, ободряя и понукая. Тщетно непрактичная собака искала, найти она не могла ни пера, ибо тетерева были молоды и, будучи уже вспугнуты, крепко теперь залегли, забившись под хворост, в кусты и высокие кочки, и верхним чутьём тут ничего поделать нельзя было.
Мухтарка действовал совсем иначе: в дело пустил нижнее чутьё, подлезал под свалившиеся сухие деревья, совал голову между поросшими осокой кочками и беспрестанно отрывал тетеревят. Пять штук было убито, а двух, сияющий от удовольствия мужик поймал из под Мухтарки живьём, при этом восклицая:—«Вот это кобель! С ним и без ружья сыт будешь, и заряда тратить не нужно… А вон тот, гладкий-то, больно плох, носится как угорелый» !
Опять хохот и шутки; говорят, что гладкий то привезён из столицы и заплачен 350 р. Мужик недоверчиво улыбается и наивно уверяет, что он бы за него и копейки не дал, а вот за косматого рыжего, при всей своей бедности, пятка не пожалел бы. Хозяин пойнтера молчит и как-то натянуто улыбается. Знает, что мужик дурак, что прочие диллетанты, ничего в охоте и в собаках не понимают, а все-таки их шутки его сердят.
Однако отвесные солнечные лучи стали жечь невтерпеж. Охотники заметили наступление полдня и собрались домой.
Добрая тройка ходко несла крупной рысью длинную долгушу; охотники, сдвинув шапки на затылок, весело разговаривали между собой и подшучивали над жнущими у дороги молодыми бабами. Усталые собаки, высынув языки, скакали уж сзади экипажа, исключая Мухтара, который обычным своим ровным галопом обскакивал наиболее надежные, по его мнению, места и до дому нашёл ещё двух дупелей.
— «Эдакая силища ломовая у этой собаки!» удивлялись охотники.
— «Это ему нипочём», — замечает N:—я вот сейчас после завтрака поеду, но дороге буду охотиться, и Мухтарка, уверен, явится домой совершенно свежим, уплетёт только двойную порцию овсянки, а потом уйдёт ещё шляться на деревню». Действительно в два часа после завтрака, N садился на свою тройку, а Мухтарка, с раздутым от щедрот повара брюхом, радостно лаял, смотря, как всегда, любовно в глаза кореннику.
Проехав версты три, тройка свернула с дороги и пошла краем. N слез и направился местами, где были найдены дупеля, едучи ещё в гости. Охота началась серьёзная, в одиночку, непохожая на совершенную утром прогулку компанией.
N шёл быстрым молодым шагом; Мухтарка работал ещё быстрее, нисколько его не задерживая: даст несколько кругов, либо стойка, либо катает далее. То и дело слышались выстрелы, а кучер, едучи шажком и напевая песню, считает их про себя и соображает о количестве убитой дичи. Насчитал их 15 и уверен, что у барина в сумке лежит не менее 12 штук, а может быть и все 15.
К 6 часам N уж был дома, сидел и попивал чай. Мухтарка, весь грязный, лежал тут же, старательно со щелканьем вылизывая мокрую свою шерсть. Наконец, растянулся и крепко заснул, перебирая ногами и тихонько гамкая во сне.
— «Давно я не проезжал Порхуна», вспоминает N, и велит заложить молодого коня. Через полчаса послышался мерный, как часы, топот подъезжающего к крыльцу рысака. Мухтарка очнулся, поднял одно ухо, мигом вскочил, со всего размаха лапами распахнул дверь и вылетел на улицу, где стоял тёмно-серый Порхун, запряженный в лёгкие бегунки.
Красавец конь, выгнув лебединую шею, жевал удила с двойными кольцами, поматывал сухой головой и косился чёрным большим глазом. Мухтар подскочил и лизнул Порхуна прямо в морду. Конь было навострил уши, но, узнав своего рыжего приятеля, с которым он, как с поддужным, выказывал наибольшую резвость, ласково замотал головой. N вышел, сел на бегунки, тронул коня и, увидав Мухтара, крикнул:
«Дома, дурак!., али ещё не замучился»! Мухтарка было осадил, прижал умильно уши, но потом, поняв, что хозяин это крикнул так себе, несерьёзно, поскакал за дрожками, но уже сбоку, зная, что это не на охоту едут и что тут впереди, пожалуй, немного выскочишь. N, сдерживая просящего хода жеребца, поехал троттом, потом, выехав на большую дорогу, легко послал. Конь ответил и пошел бойкою размашкою; но скоро N мызгнул и послал вторично, конь принял, точно желая выдернуть из под седока дрожки, взглянул искоса на Мухтарку и, как будто желая сказать—«А ну ка, брат, двинем!» поехал с бессекундной быстротой.
Мухтарка, как настоящий поддужный, мчался у правого бока, поглядывая рысаку в глаза, повизгивал и тем его подзадоривал. Но вот разгорячившийся Порхун заспешил и сорвал; Мухтарка сейчас отлетел в сторону, ибо знал, что если он лайнет, то хозяин рассердится и свиснет его кнутом. Как только конь направился и после сбою пошёл ещё резвее, Мухтарка опять выровнялся. Пыль поднялась клубом и быстро несущийся экипаж скрывается из глаз оставшегося на дороге кучера… Через несколько времени N показывается опять на дороге; мокрый, весь в пене, Порхун идёт шагом на вольных возжах, а Мухтарка уже сзади, повесив голову, от утомленья даже пошатывается на ногах. Вот он свернул в сторону и, найдя в канаве жидкую грязь и немного воды, лёг брюхом, вытянув задние ноги, и тотчас вымазался как чёрт.
Сколько раз говорили N — зачем он попусту мучает охотничью собаку, что она ранее времени ослабнет, да, наконец, и избалуется, но он всегда отвечал: — «Да перестаньте, пожалуйста!— я люблю Мухтара и он меня, и нам приятно вместе. Зачем я его буду привязывать дома, чтобы он скучал, да и я тоже? —Если он ранее времени околеет, так Бог с ним. Да я сам веду слишком бойкую жизнь, быть может тоже ранее времени умру, но это меня нисколько не смущает. Лучше пожить поменее да повеселее, чем прозябать сто лет. Баловаться же Мухтарка нисколько не балуется, ибо он смышлен и очень хорошо понимает, что скакать за Порхуном одно, а искать дичь в поле — другое».
— Ничего, брат, — заключал обыкновенно N, поглаживая ласково Мухтара: кто унаследовал от отцов хорошее сложение да силу, тот все вынесет; а у кого есть ум, тот нигде и никогда не избалуется.
С Е В-в.
г. Великие-Луки.
Если вам нравится этот проект, то по возможности, поддержите финансово. И тогда сможете получить ссылку на книгу «THE IRISH RED SETTER» АВТОР RAYMOND O’DWYER на английском языке в подарок. Условия получения книги на странице “Поддержать блог”