“Природа и Охота” 1897.7
Не сказка, а быль.
О, Париж! Рай земной! — запел один из моих товарищей М., закуривая папиросу.
Мы сидели за столом. Обед только что закончился. Чувствовалась та приятная тяжесть, которую испытываешь после сытного, хорошо приготовленного обеда. Довольно сносное рейнское вино, завершившее обеденные и предобеденные возлияния, немного туманило голову и, заставляя забывать жизненную прозу, действовало ободряющим и возбуждающим образом на душу и тело.
Мы обедали без дам. Моя семья была в Петербурге, и в этот день ко мне собралось несколько товарищей. Все были охотники, и читатели, конечно, поймут — мы не скучали. Как до обеда, так и во время обеда, шли шумные, но всегда милые, всегда интересные дебаты об охоте, сыпались те безобидные шутки, которые в других случаях жизни могли бы, пожалуй, вызвать недоразумения, упоминались клички собак, делались сравнения боя ружей, вспоминали охотничьи эпизоды, рассказывались охотничьи анекдоты и… пустели бутылки, хотя пьяниц среди нас не было.
Все мы были давным-давно знакомы, совершили не один охотничий поход, делили в них и горе и радости, и только Д. был новичком среди нас; он, кроме того, не был и охотником, или, если хотите, был охотник, но не до дичи. Его не поражала чудная красота богини Дианы! Bon vivant, занесенный в наш городок прихотливою фортуной, большой любитель и поклонник дамского пола, он все свои жертвы нес другой богине… Это, однако же, не мешало ему быть хорошим товарищем и, несмотря на сравнительно недавнее в среде нашей пребывание, заслужить прозвище доброго малого, не отказывающегося от веселой компании.
— А что, господа, не отложить ли нам на сегодня винт, да не махнуть ли в Париж? — заявил Ц., перебивая песню М.
— А что! В самом деле! Два дня праздников, да еще денек прихватить можно! Поохотимся на славу! — раздались общие восклицания.
— Тетеревей наколотим бурун, да и уткам спуску не дадим! — кричал К.
— Да что вы, господа? Или после сытного обеда у вас головушки не работают? — вмешался Д., — Каким путем вы попадете в Париж, да еще вдобавок будете там стрелять тетеревей и уток? Уж не в Булонском ли лесу и на Сене?!.
— Да, милейший мой Андрей Петрович! В Булонском лесу и на Сене! — ответил ему Ц.
— Вы черт знает что говорите! — заволновался Д. — Ну, допустим, что в Булонском лесу вы еще можете выпустить какого-нибудь тетерева… но каким путем вы в три дня успеете съездить в Париж и вернуться обратно?
— В наш век великих изобретений пара и электричества многое возможно! — серьезно заметил Ц., — и хотите держать пари, что я сегодня же ночью или к утру доставлю вас в Париж?
— Да вы с ума сходите! — пожал плечами Д.
— Нет, я говорю совершенно серьезно и не шутя предлагаю вам пари, — настаивал Ц.
— Да я готов прозакладывать свою голову против вашей Амишки, которую вы давно собираетесь повесить!
— Ну, положим, голова ваша вам еще может быть и понадобится, хотя бы для производства такой же операции, какая предназначена моей Амишке, и на нее я пари держать не буду, а вот на полдюжины хорошего рейнского вина, которое, с подобающей помпой, будет выпито за ваше здоровье здесь присутствующей компанией, — извольте! — предложил совершенно серьезно Ц.
Д. с недоумением смотрел на нас. Мы, сдерживая душивший нас смех, молчали.
— Ц. говорит правду, Андрей Петрович, — заметил К.
— Ну, что же? Хотите пари? — спросил Ц.
— Извольте! Какое хотите! Значит, не дальше как завтра утром, вы привезете меня в Париж и будете в Булонском лесу стрелять в лесу тетеревей и на реке уток?!.
— Да! Завтра вы будете в Париже, а мы будем в лесу стрелять тетеревей и на реке уток! Но я поставлю одно условие: вы не должны уходить отсюда, пока (не дальше как через час) будут поданы сюда мои лошади и, кроме того, не должны обращаться ни с какими расспросами по поводу нашего пари ни к кому из нас, ибо, во-первых, каждый имеет право не отвечать вам, а во-вторых, за каждый вопрос, хотя бы и оставленный без ответа, вы платите штраф в виде дополнительной бутылки рейнского вина! Согласны?
— Согласен! Тем более, что эта мистификация начинает сильно интересовать меня! — отвечал Андрей Петрович.
— Ну-с, а теперь господа, я должен отправиться распорядиться. Вам, Карл Андреевич, придется ехать с М., — обратился Ц. к своему постоянному спутнику К., — а я уж возьму с собой Андрея Петровича.
— Ладно, ладно! — ответил К. — Да и мы с М. пойдем собираться! Пусть уж тут В. Ц. занимает Андрея Петровича.
Компания разошлась.
Я вышел распорядиться и, вернувшись через 10 минут, застал Д. сидящим на диване, глубоко задумавшимся.
— А знаете, В. К., — обратился он ко мне: — вся эта история крайне меня заинтересовала!
Я молчал.
— Шутка ли! В одну ночь из нашего медвежьего угла — в Париж! Мыслимо ли это?
— Значит, с вас будет получено 7, а не 6 бутылок рейнского вина, — ответил я.
— Да черт с ними! Я готов поставить дюжину, две, пять, десять дюжин, лишь бы понять что-нибудь! — волновался Д.
— Чем чаще вы будете обращаться с такими заявлениями или вопросами ко мне или к другим, тем скорее дело дойдет до десяти дюжин и все вы ничего не узнаете и не поймете, пока не будете в Париже, — рассмеялся я.
— Тьфу! — отплюнулся Андрей Петрович — с вами не столкуешь!.. Займусь я лучше последними номерами “Le Hire”.
— Это и полезно для вас, — заметил я: в них вы вероятно найдете какую-нибудь новую остроту или каламбур, которые и можете преподнести aux belles parisiennes (красавицам парижанкам), а я пока облачусь в охотничьи доспехи!
— Черт знает что такое: Париж: охотничьи доспехи: Булонский лес: охота!.. Ничего не понимаю! — бормотал Д.
Оставив его за журналами, я пошел переодеться и через час вся наша компания, наскоро проглотив по стакану чаю, вооруженная, смеясь и шутя, усаживалась в экипажи.
— Malboroug s’en va-t-en guerre (Мальбрук в поход собрался)… — распевал Д.
— Мальбрук — Мальбруком… а я на ваш счет полдюжинки рейнского вина прихватил! — говорил В.
— Нужно было взять семь! — крикнул я: — одну еще он должен заплатить за расспросы!
Весело и бойко подхватили сытые кони, и экипажи двинулись. Через 10 минут мы были за городом. Наступивший вечер после жаркого дня нес прохладу, дышалось вольно, будничная суета уходила куда-то вдаль, и вся душа, все помыслы уносились туда… далеко, к давно жданному, чудному Парижскому лесу.
Налив кровью глаза, рьяно подхватывал постромки левый пристяжной “Орлик”; крупной рысью шел коренник; словно танцуя, забирал правый пристяжной, и тройка – наша русская, родная тройка – весело неслась вперед… Чувствовалось, что на такой тройке не только в Париж, но и дальше, не кормя, доедем.
Быстро мелькали мимо лесочки, сжатые поля, еще быстрее наступала ночь, и под мерную качку экипажа, по хорошей дороге, я крепко заснул.
Привычка ли к постоянным разъездам, особое ли свойство моей натуры, но в экипаже я сплю почти так же покойно, как и дома.
Я проснулся, когда лошади остановились. Взглянув на часы, я, при свете спички, увидел, что они показывают половину двенадцатого ночи. Мы были уже в Фершампенуазе. После небольшой остановки, при которой Д. за новые расспросы был снова оштрафован еще на две бутылки, мы тронулись дальше. При выезде из Фершампенуаза нам попался верховой.
— Которая дорога в Париж! — крикнул ему Ц.
— Берите правой стороной! — ответил встречный.
Ночь, как говорят поэты (а истинный охотник, по моему мнению, всегда поэт в душе), дышала… дышала той чудной, страстной негой, которую не понять ни зарывшемуся в свои бумаги чиновнику, ни увлеченному биржевой игрой банкиру, ни откладывающему аршин за аршином купцу, ни… даже влюбленному вздыхателю! Дыхание это как-то приятно щемит душу, заставляет человека отрешиться от всего – свойственного ему – грязного и порочного, делает его восприимчивым ко всему доброму и хорошему. Оно доступно, оно понятно лишь человеку, любящему природу, – истинному охотнику.
Чуть брезжило, когда экипажи наши остановились у первых домов Парижа.
Заспанный хозяин дома выбежал нас встретить.
— Вставайте, Андрей Петрович! — будил Ц. заспавшегося Д.
— Где мы? — спрашивал тот спросонья.
— В Париже, батенька, в Париже!
— Ou sommes nous? (Где мы?) — обратился Д. к подошедшему хозяину дома.
Тот недоумевающе смотрел на него. Ц. сказал ему несколько слов на непонятном языке.
— Parige kildi, Parige! — ответил хозяин.
— Что за дьявольщина! — бормотал Д., вылезая из экипажа.
Мы все отправились в дом. Пока хозяйка дома — довольно чистенькая парижанка, возилась с самоваром, между В. и хозяином дома завязался разговор.
— Ous an bar! — отвечал тот.
— О! biuk bar! — отвечал тот.
— Boulogne tapti?
— Boulogne iok, bouré da bar!
— Черт знает что! — недоумевал Д. — Толкуют о Булонском лесе, вместо foret говорят bouré – ничего не разберешь!
Дружный хохот был ему ответом.
Тем временем делались распоряжения о заготовке лошадей для поездки в лес, кто складывал ружье, кто доставал патроны, а Д., убедившийся в том, что проиграл пари, начал свою “охоту” за прекрасной парижанкой, неотступно преследуя ее своими взорами.
Самовар скоро был готов, и парижанка подала его на стол, промолвив, не без кокетливой улыбки:
— Margavete itigesse!
— Permettez moi de vous servir, madame! (Позвольте мне вам помочь, мадам!) — разлетелся к ней Д.
— Kitte au riz! — огрызнулась она довольно сурово.
— Что она говорит? — спросил Д.
— Рисовый кит! — перевел я ему, при дружном хохоте спутников.
Долго было бы передавать все qui pro quos (недоразумения), выпавшие на долю Д. при его ухаживании за хозяйкой дома, на которые довольно угрюмо поглядывал ее муж.
Торопливо, обжигаясь, мы допивали наш чай и при первых лучах солнца уже вступали в лес.
Хмурые сосны, перемешанные с березняком, приняли нас в свои объятия, и не прошло четверти часа, как в лесу, то там, то здесь, начали раздаваться выстрелы.
Я шел за своим Пиратом, носившимся легким галопом между деревьями, и направлялся к знакомому мне местечку у речки. У одной из прогалин Пират замедлил ход и через минуту остановился у куста, картинно вытянувшись на стойке.
Слегка дрожащие и раздувающиеся ноздри, прямолинейно вытянутый прут, слегка приподнятая левая задняя нога, горящие глаза, направленные в одну точку, все говорило о том, что здесь, в этом кусте — притаился целый выводок…
Я залюбовался собакой и переживал тот момент, который приходилось испытать каждому охотнику перед выстрелом.
Тихо, по моему приказанию, двинулся Пират, и с громом и треском сорвался выводок тетеревей.
Отчетливо щелкнули два выстрела моего Зауэра, и пара получерных тетеревят упала на землю, тогда как матка и другие унеслись в глубь леса.
Красивый и удачный дублет еще веселее настроил меня. Кто из охотников не испытывал на себе, какое громадное значение имеют первые два выстрела? — удачны они — и дальше все пойдет удачно, наоборот: промазал, — ну и пойдешь пуделять, с каждым разом раздражаясь все более и более.
Передав своему проводнику поданных Пиратом тетеревей, я скоро разыскал с ним переместившийся выводок, затем другой, третий, и к 10 часам утра в ягдташе у меня было 18 тетеревей и 8 белых куропаток.
— Ну, окончательно заврался! — скажет читатель, — Под Парижем белые куропатки!.. Ну, тетерева еще куда ни шло, — можно поладить, — но белые куропатки?!…
Ей-ей, господа! 8 белых куропаток! Я поднял их больше, но усталость и жара вынудили меня прекратить охоту, и я направился к ранее назначенному месту сбора.
Своих товарищей я уже застал на месте. Расположившись недалеко от реки и подкрепивши силы разным съестным, мы забрались в тень и, после ночной дороги и утренней ходьбы, сладко заснули. Проснувшись около 3 часов дня и промочив горло китайкой травкой, приготовленной нашими кучерами, мы бодро зашагали к реке и разбрелись по болоту, где лесная дичь была перемешана с водяной и болотной. Поминутно раздававшиеся выстрелы взбудоражили все пернатое население, и зачастую от одного выстрела валился бекас, а от другого тетерев или утка. Дичи была масса, и проводники наши скоро стали уверять, что уже пора и к дому.
В половине десятого мы были дома, где застали Д. мирно почивающим. Трофеями нашей охоты были 52 тетерева, 18 белых куропаток, 7 серых, 59 бекасов, 37 уток, 19 турухтанов, 8 кроншнепов, 1 стрепет и до десятка ястребов.
В виду того, что одного из нас ждало письмо, вызывающее экстренно в город, мы выехали в ночь же и к утру снова были каждый у себя.
Д. проиграл пари и заплатил десять бутылок рейнского вина. И вы, читатель, проиграете его, если вздумаете поддержать такое же пари со мною.
Так кончился бой под Парижем…
Я забыл сказать, что охотились мы в Оренбургской губернии, у казачьего поселка Париж, а выехали из г. Верхнеуральска.
Если вам интересно знать, что за беседа шла между Ц. и хозяином дома в Париже, то я скажу, что Оренбургский Париж населен нагайбаками (среднее между киргизом и башкиром) и говорили они вот что:
— Тетерева есть? — спрашивал Ц. — О, очень много! — Лосей не видал? — Лосей нет, а волки есть!
Буре — это волк.
— Margavete itigesse — значит: милости просим, а «Kitte au riz» или “рисовый кит”, как я перевел это Д., получившему с тех пор эту кличку, — значит: “убирайся прочь!” в Павловский.
Если вам нравится этот проект, то по возможности, поддержите финансово. И тогда сможете получить ссылку на книгу «THE IRISH RED SETTER» АВТОР RAYMOND O’DWYER на английском языке в подарок. Условия получения книги на странице “Поддержать блог”