Скучно в городе, монотонно и однообразно бегут дни среди лагерей Н—аго полка. Изредка из города понаедут знакомые, заиграет музыка, заберешься в бильярдную, сыграешь партии две-три, и опять нападет тоска и апатия ко всему окружающему. Немного развеселишься и воспрянешь духом, когда незаметным образом соберется нас пять или шесть охотников полковых и пойдут рассказы о случаях во времена не столь отдалённые. Оживает сердце охотника и весь он перерождается в эти минуты.
Вероятно все люди уже заметили, что большинство охотников прелестный, милый, добродушный народ, если же попадаются некоторые с грубыми чертами характера, то таких, наверное, можно определить, как промышленников, а не как охотников. Такому молодцу мало, если он в день убил пары три тетеревей, ему уж если бить, так начисто, чтобы другим не доставалось. Они никогда не в состоянии охотиться вместе, они забегают вперед, узнав раньше куда вы собираетесь, уезжают на день раньше, узнают у какого мужика вы останавливаетесь, и горе, если этот мужик ему расскажет, что вот там-то H там видел выводки… все пропало: эти охотники вылазят все места, набьют массу, так как большею частью они хорошие стрелки, а ещё больше распугают. От таких субъектов нельзя никогда и нигде отделаться, и ничем. Я подобных людей не считаю за охотников: в них страсти мягкой, охотничьей, нет, а есть кровожадность, все истреблять поголовно — бегущее и летящее. Слава Богу, что закон наш хоть отчасти удерживает этих невежд.
Как-то выдался свободный день от занятий, и я решил отправиться в нашу общественную пойму поискать тетеревей. Сказано—сделано.
Через час, ровно в два часа дня, я перешел из города на луг перед Рахмановским перевозом. Брызнул дождь из налетевшей тучки, и я бегом со своим пойнтером „Боем“ летел к стогу, где, изогнувшись в три погибели, я сел у самого основания его, а „Бой“, прижавшись ко мне, вилял хвостом. Дождь перестал, и я решил переправиться через Клязьму на пароме, но перевозчик крикнул, чтобы я нашел под сходнями весло, сел в лодку, привязанную к парому, и переехал к ним. Я так и сделал; но едва выехал на середину, как полил сильный дождь; „Бой“, прячась и вертясь от дождя, свалился в воду и поплыл за мной.
Выскочив из лодки, я побежал в сторожку от дождя, где увидел знакомого молодого доктора с женою, приехавших ловить рыбу. Поболтав с ними полчаса, я вышел из сторожки.
Дождь стих и ветерок, дувший с луга, нес с со бою аромат скошенной травы.
С Рахмановского перевоза я тронулся в пойму, где, пробродив около двух часов, убил дупеля и бекаса.
Пора было возвращаться в город, но я раздумал и решил идти к станции Боголюбово, там закусить и ехать на станцию Второво, где недавно было снято нами место у генерала Бенкендорфа. Про обилие в нем дичи ходили легенды, и немудрено было, так как рядом были знаменитые, и теперь и в старину, громадные площади Урсовских болот.
Выбравшись из поймы, я подошел к старой развалившейся избушке, где, отворив дверь, застал за плетением лаптя Фёдора, николаевского служаку, занимавшегося перевозом с одной стороны реки на другую.
— Здорово, дедко! как живешь-можешь?
— А, Ляксандрыч, здравствуй! что давно не был? утей много, да и рыбу-то не заезжал ловить.
Я у него раньше всегда останавливался на рыбную ловлю, так как здесь, у Клязьмы, крутые берега и рыба ночью ловилась при помощи наметки хорошо.
— Нет, я к тебе не охотиться пришел, а попрошу перевезти.
— Погод маленько, сичас лапоть кончу и перевезу.
— Ну, а что Суроменский рыжий Степан ловил? — спросил я Фёдора, когда мы вышли из избы и направились к реке.
— Как же-с, ловил. Сомишку большого выволок, да лещей пары две. Ну, мелочь и считать нечего, —говорил он, спихивая лодку в воду.
— Садитесь!
Я сел и, быстро доставленный на другой берег, расплатился и зашагал по полотну железной дороги к станции Боголюбове.
«Бой» плёлся за моею правою ногой. По дороге я вспомнил свою недавнюю охоту по бекасу с компанией охотников, с которой совсем неожиданно я столкнулся на Урсовских болотах. Дело было таким образом.
Приехав во Второво, я ночью, по громаднейшим лужам воды, отправился в деревню Пищихино; воды была такая масса, что я хотя и шел по дороге, но шел по колена в воде; в этот год шли сильные дожди, да была еще многоснежная зима, и воды всюду было масса. Я шел, обрываясь из колеи в колею. «Бой» чуть не плыл, везя за собой по воде хвост. Иду и слышу, что кто-то впереди ругается. Слышно все. — «Эк, чёрт тебя прорви! Ух, Господи, и воды… Ах-ты, прости, Господи».
Выйдя из-за поворота, я в темноте разглядел шедшую впереди меня фигуру, которую я нагонял. Догнавши, я поздоровался.
— Здорово, земляк…
Он с испуга попятился в бок к воде и, не разглядев меня хорошо, на ходу промолвил тихо:
— Проходи… земляк, проходи. Господи Иисусе.
— Что ты испугался, ведь я не разбойник, а также, как и ты, бреду по этим лужам.
Тут только он опомнился, заговорив уже обрадованным голосом, и приблизился ко мне.
— Ишь ты, попритчилось как. Я смекал — недобрый ты человек. Здравствуйте, ваше благородие! Ишь ты ведь, Господи, и фуражки-то вашей со страху не разглядел. «Далеко ли идёте?» —спросил он меня.
— До Пищихиной, за охотой.
— Ну, и мне туды. Да вы к кому? Сем-ка я вас к куме своей заведу, там и переночуете, и чайку вместе попьём. Али может у кого другого останавливаетесь?
— Мне все равно, хоть к твоим знакомым.
И мы пошли рядом, выбирая, где помельче по воде. — Как дичи-то у вас, много?
— Сичас, барин, не знаю, а за прошлые года пропасть было, и господ много наезжало, и страсть, бывало, сколько набьют.
— А теперь не знаешь, есть или нет?
— Да я, барин, ведь из Москвы иду; у подрядчика работал в артели. Ну, теперь дело малость прикончили, да за хлеб пора приниматься, ведь скоро яровые снимать будем.
— А что дичи, у нас завсегда много, уток, как ворон или галок… и не боятся, непуганые.
— Вон, скоро и Пищихино, — сказал он, указывая левою свободною рукой вперед; правая придерживала узел за спиной через плечо.
Я всмотрелся в даль и увидал огоньки, горевшие в двух крайних избах.
Скоро мы вошли в деревню и минуты через три постучали в окно. Я увидел зажигавшуюся лампу, которая осветила дородную, в белой рубахе, фигуру кумы моего собеседника.
— Отворяй, Степанида, — кричал Петр (так звали моего собеседника).
Войдя в избу, я сейчас же познакомился с хозяйкой и попросил поставить самовар.
«Бой» мигом расположился у печки.
— Здравствуй, Петра! Что долго в Москве задержался? —сказала хозяйка, уже надевшая за перегородкой сарафан, и выходя оттуда, поздоровалась со мной и с Петром.
Напившись чаю, я вышел из деревни и направился к лесу, пройдя который, вышел к огромному болоту, пустив «Боя» вперёд, и стал пробираться по жидкой трясине. «Бой» широким поиском обшаривал все закоулки, но ничего не было. Я, наконец, забился в такую трясину, что растерялся и не знал, что делать: передо мной поднимались бугры торфяника; когда ступишь на них, они опускались и вода медно-красного цвета выбивала из них. Делать нечего, решил повернуть кругом.
Насилу я выбрался.
Обойдя какие-то кирпичные сараи, я перешел на другую сторону болота и вскоре услышал вправо от меня, откуда я пришёл, пальбу, но по крайней мере на версту расстояния. Пойдя по краю болота и не пройдя сажен пятидесяти, искавший Бой стал; сорвался бекас. Трах- трах! —отсалютовал я ему. Зарядив, я пошёл дальше; опять стойка и опять два пуделя.
— Что за притча? —думаю, дай буду ближе подходить. Опять тронулся, опять стойка; вырвавшийся коростель шлепнулся в траву. «Бой» подал. Проходив часа с два и выпустив половину патронташа, я решил перебраться на ту сторону, откуда пришел.
На моё счастье, пастушонок пас стадо; подхожу и спрашиваю:
— А что, можно тут перейти болото?
— Можно. Вон тропка, по ней бабы за грибами и клюквой в лес ходят.
— А глубоко ли?
— Да по колена, не больше.
Сунулся я. Дошёл до половины плеса, заросшего кугой и осокой, да и назад: воды выше пояса.
Эх, горе! тут не перейдешь, надо идти четыре версты назад. Но тут баба, на счастье, подвернулась.
— Куда? —спрашиваю её; — на ту сторону, что ли?
— Знамо на ту.
— Ну! идем вместе.
Я тронулся за бабой. Предварительно, на берегу, я вынул из карманов портмоне, портсигар и спички и засунул их под фуражку, а патронташ повесил возле шеи.
Тетка заворотила юбку на голову, подняла руки вверх, и мы поплыли.
Мне невольно приходилось любоваться её сухопарыми ногами, перевязанными какими-то шнурками на коленах. Чем глубже было, тем рубашка и платье поднимались выше и выше. Картина вообще довольно оригинальная: впереди баба почти что голая, сзади офицер, а еще сзади плывущая собака; кругом болото; на одной стороне его сосновый мелкий лес, где пасется стадо, а на другой крупный березняк. День жаркий, ясный.
Выбравшись из топи, я уселся на берегу, вернее на кочке, и, отлив из сапог воду, тронулся на деревню Пищихино. Дорогою я забрёл на болото и случайно нашёл молодых бекасов, которых и положил в количестве трёх штук.
Дошёл до Пищихина. Вошёл в избу. Не успел снять сапоги, смотрю, в избу входит здоровый мужик и говорит:
— Здравствуйте! Вас просят чай пить офицеры. Вчера ко мне приехали.
Я наскоро кое-что захватил, пошёл к нему в избу. Смотрю, а там наш симпатичный батальонный командир Сократов Николай Иванович, заведывающий охотничьей командой Дмитрий Андреевич Жевандров и кто ещё? Коля Книппер, закадычный мой друг. Сейчас же расспросы: как новые места, много ли дичи, есть ли дупель. Но увы, и они очень мало нашли. После чаю Николай Иванович и Дмитрий Андреевич залегли спать, а мы с Колей занялись чаепитием.
Немного погодя, мы решили покормить собак, а после не дать засыпаться охотникам, чтобы не проспать вечер ней зорьки и охоты.
Выйдя уже из Пищихиной, мы шли в таком порядке: Жевандров со своим шотландским сеттером, сукой Илькой, впереди; Сократов сзади него с рыжим Милордом, пойнтером, а еще сзади — я и Коля, с кофейно-пегими пойнтерами. Пройдя лесом и выйдя к болоту, мы разошлись: ближе к воде пошел я, правее – Коля, а дальше Сократов и Жевандров.
Уток с болота срывалось масса. «Бой» искал около меня, à «Крап» Коли уходил далеко и вместе с Милордом несколько раз замирали на пустой стойке. Жевандров, отделившись, пошёл впереди, а мы трое, подняв несколько бекасов и спуделяв жёстоко по ним, стали выбирать места для стоянки к вечерней заре.
Утки от выстрелов носились тысячами. Чуть не каждую секунду было слышно или „пильнуй“ или „береги“, или „терро“ и мы садились, и опускались чуть не в воду, и салютовали налетающим высоко выводкам. Мы не заметили, как забрались в середину болота, не заметили, что огромная туча зашла со стороны д. Пищихиной. Хлынул ливень, молния и град, да такой, что бедные псы, съёжившись, лезли под нас. Я так и покатывался со смеху, глядя на Колю Книппер, на его высокую фигуру, съёжившуюся донельзя, на кверху поднятый ягдташ, которым он, при каждом блеске молнии и оглушительном ударе грома, закрывался, как щитом. Николай Иванович покряхтывал и изредка гопал. Утки, как шальные, кулики со свистом, кроншнепы и журавли, все это носилось над громадным болотом.
Туча пронеслась и сделался такой холод, что мы, бывшие все в парусиновом, бросили болотную ножную ванну и решили двигаться к станции, чтоб согреться.
Этот случай врезался мне в памяти и я, шагая по полотну, вспомнил его.
Дошедши до Боголюбова, я уселся в комнате I-го класса, а спустя полчаса, ехал уже в поезде к платформе Корякине, за которой была станция Второво.
Сойдя yа Второвскую платформу, часу в восьмом вечера, отдав билет, как это устроено по Московско-Нижегородской ж. д., стоявшему у дверей сторожу, я вошёл в вокзал; меня обступили извозчики-мужики, предлагая лошадей, но все горько разочаровались, когда я сказал, что иду к Жаринову (наш общественный сторож).
Жаринова я застал дома.
Разговорились о дичи. Дичи, по словам Жаринова, была уйма, прорва, тысячи.
— Дупелей-то видел, поднимал, что ли, или нет? Пора ему быть, да мало его. Он, ведь, как держится? Сначала во ржи, рожь снимут — в яровые, а вот когда те снимут, — он и высыпет возле болот. У меня «Веста» хорошо их ищет; вчерась трёх поднял около пастбища, в маленьких мозжечках, на сыром месте. Посидев с час и решив утром рано пойти за утками, а позднее за бекасами, я занялся заготовлением патронов. Жаринов ушёл спать; скоро и я, покормив «Боя», завалился на приготовленное ложе и заснул сном праведника.
Рано встав поутру, согревшись чаем, я отправился на болото.
Солнце еще не поднималось и сильный туман лежал над Урсовским болотом. Сквозь туман, когда я приближался к болоту, слышен был свист налетавших выводков уток; кряканье неслось со всех сторон и по мере того, как я входил в воду, среди кочек, утки справа, слева, впереди, срывались по две, по три, в одиночку, и целыми выводками, и уносились в тумане.
Масса кружилась надо мной, но я был непоколебим и, твёрдо решив, шел к цели, к вчера замеченному мною островку, где я видел, как они садились на плес, через который мне нужно было переходить.
Не доходя шагов сто до плеса, я остолбенел: тысячи уток сидели на нём.
Я медленно двинулся к ним в надежде подойти и убить, но не тут-то было: —вся масса сразу снялась и улетела. Я бросился через плёс к вчера ещё замеченному кусту и, засев в середину его, снял фуражку, потому что околыш был красный и мог быть виден издали. Высунув ружьё вперёд, я приготовился. «Бой» после утреннего купанья дрожал у моих колен. Утки начали носиться, и не прошло часу, как я выпустил двадцать четыре патрона, убив 15 штук уток; сколько попадало раненых — я не помню, но преследовал я их безуспешно, так как вода была глубокая, а они хорошо ныряли, прятались. Из пятнадцати убитых оказалось восемь кряковых, из которых две старых, а прочие молодежь, три шилохвостки и четыре чирка. Я страшно досадовал, что не было ещё патронов.
Жаринов, когда я показал ему уток, удивился, так как сам никогда столько не убивал.
Вечером я отправился искать дупелей.
Пошёл я по лугу с сырыми местами. «Бой» на одном месте заискал горячо и стал, но не успел я пойти, как дупель сорвался и сел. Я пустил «Боя» вперёд, обошёл это местечко и, увидев, что больше нет, отправился к замеченному месту. Подведя из-под ветру, я пустил собаку. «Бой» прихватил, прошёл шагов сто и стал.
— Вперёд, вперёд, пиль! — Дупель взорвался и кувырком ткнулся в траву после выстрела.
Пройдя с полверсты, я подошел к сырым местам, т.-е. кустикам на потных местах, кругом которых виднелось ржище. «Бой» поискал и у ближнего куста стал. „Пиль!“—Дупель сверкнув крыльями, грузно шлёпнулся.
—Ну! — думаю, — нашёл.
Смотрю, «Бой» опять стоит, вперёд посылаю, «пиль» и дупель с двух пуделей уносится. Пройдя немного, опять стойка, но этот не ушел. Стало три уже. Обойдя все местечко не больше десятины, я нашёл двенадцать дупелей, из которых четырёх взял, а по остальным закатил такие дуплеты-пуделя, что чуть волосы не рвал. «Бой» меня привел в восторг: собака шла первый раз по дупелю и делала чудеса.
К ночи, уложивши в сетку дичь, я отправился с поездом во Владимир
Сказав своим полковым товарищам, что дупеля есть и где, я дня через два от Коли Книппер услышал следующее: «Я, брат, твоих оставленных всех подобрал, да ещё пару к ним прибавил».
Дупель после держался всюду, и около города, и на «Хохлуше», — болото очень любимое некоторыми из членов. И все били! Помню, раз только я видел, какое поле дичи можно сделать в день на «Хохлуше» один мой знакомый, М. А. Протопопов, убил 42 штуки; тут были два тетерева, дупеля, бекасы и до десятка коростелей; я бы не поверил, но я пришёл к его родным в гости, а он вернулся с охоты, высыпал на пол дичь и стал считать.
Дичь есть, и много, и если бы было правильное наблюдение за браконьерами, то её было бы еще больше. Горе одно, что в сторожа нанимают охотников, а это все равно, что пускать лису в курятник.
С. А. Задерако.
Если вам нравится этот проект, то по возможности, поддержите финансово. И тогда сможете получить ссылку на книгу «THE IRISH RED SETTER» АВТОР RAYMOND O’DWYER на английском языке в подарок. Условия получения книги на странице “Поддержать блог”