“Природа и Охота” 1895.11
(Из записок кунгурского охотника).
…. Это было в начале сентября 1890 года; быстро катила по мелям и переборам свои воды обмелевшая во время жаркого и сухого лета Сылва. В нескольких местах по ней плавали в остроносых, смоленых челноках рыболовы, осматривавшие переброшенные через ямы самоловы па налимов. Я также сидел в лодке на неглубоком, аршина в полтора, переборе с длинною удочкой, наживленной красным червем, и старательно рассматривал речное дно, покрытое мелкими обмытыми гальками с прикрепившеюся между ними ряской, между клочками которой разгуливали по дну стаи пискарей, которые один за другим попадались на удочку и выбрасывались мною в лодку. Наживцовой удочке, брошенной с кормы, иногда вздрагивал тонкий её кончик, сперва слабо, затем сильнее и сильнее и, наконец, быстро опускался в воду Бросаешь пескариную удочку, быстро подсекаешь и выводишь к лодке сильно упирающегося, ярко раскрашенного окуня. Весь погруженный в эту занимательную охоту, следишь за удочками и желаешь, чтобы дольше не прекращался такой хороший клев, но вдруг плюнешь и выругаешься…
Дело в том, что ниже, за заворотом реки, слышится сильный шум и удары по воде пароходных колес; через некоторое время быстро выдвигается из заворота реки пароход «Март» и слышится его оглушительный свисток; хотя досадливо, но тем не менее поспешно собираю я удочки, вваливаю якорь в лодку и направляюсь к ближнему плоскому островку, где. придерживая лодку за цепь, провожаю глазами удаляющийся пароход. Зная, что пароход скоро пойдет обратно и опять побеспокоит меня, я решил окончить уженье; кроме того, мне надо было собираться на охоту, на которую звал меня мой знакомый охотник, Фёдор Иванович А—в. Человек не интеллигентный, но в душе страстный охотник, он большую часть времени летом проводит на охоте и занимается ремеслом (сапожным) только тогда, когда не имеет денег на самые насущные потребности.
Все время в ожидании весны Ф. И. терпеливо и усердно работает; когда же наступят первые признаки весны: стает снег с гор, побуреют дороги, засинеет на реке лед, кое-где образуются полыньи) загалдят над ними чайки, прилетят скворцы и грачи разместятся по своим прошлогодним гнездам на вершинах старых берез, то Фёдору Иванычу не сидится дома; часто выходит он на берег Сылвы и с веселым сердцем смотрит на пробудившуюся природу.
Ружьё, с которым Фёдор Иваныч охотился, было из старинных солдатских гладкостволок, отлично бившее крупной дробью, тяжёлое, с огромным курком, подкладным замком и ложей до конца ствола, перехваченной широкими медными гайками.
Уже начинало смеркаться, когда я, столкнув свою лодку, переплыл на другую сторону реки и направился к жилищу Фёдора Иваныча. Пройдя с четверть версты узенькими грязными переулками, я добрался до его дома и прошедши маленький дворик, усаженным по краям елочками и берёзками, я отворил дверь и очутился в маленькой низенькой комнате, оклеенной вместо обоев газетною бумагой, с двумя дешевыми картинками, одна из которых изображала охоту на крокодила, а другая сражение под Карсом. Под тремя окнами висели клетки с птицами; в переднем углу, рядом с образами, висели картины духовного содержания; в щелях рассохшихся стен были воткнуты шилья, клещи, молотки и другие принадлежности сапожника; на длинной лавке лежали две пары только что сшитых сапогов. Под окнами стояло несколько банок из-под пороха, пачка табаку, герань в глиняном горшке, пороховницы, дробовницы и т. п. В простенке стоял березовый шкапчик под стеклом, с чайною посудой, состоящей из разнообразных чашек, медного походного чайника, баночки с чаем, зеленой сахарницы; тут же стояла верхушка от сахарной головы. На шкапу стояли чучело филина и чучела для тетеревиной охоты. На другой стене, ближе к печке, на фоне ковра, с рисунком лисицы, висела новая двухстволка, почему-то не употребляемая Фёдором Иванычем, четырехствольный пистолет с медной ручкой и кинжал тульской работы. На полу, около порога, шипел маленький самоварчик. Сам Ф. И. сидел у у окна на обшитой кожей седухе и ударами молотка отвинчивал казенник ствола своего ружья, для того чтобы его промыть и прочистить.
—- А, это ты, брат, Михаил Александрович! Спасибо, что пришел; я почитай, что совсем собрался, только стволину маленечко протереть надо. Выпьем чайку стаканчик-другой, да и пойдем, —обратился ко мне Ф. И.
Я присел на лавку и начал разговор с Фёдором Иванычем о делах, не касающихся охоты. Он между тем прочистил ствол своего ружья, собрал его и повесивши на стену, поставил вскипевший самовар на стол.
Было уже около семи часов вечера, когда мы с Фёдором Иванычем вышли из дома; он запер на замок двери своей избы и мы торопливой походкой зашагали к реке, где была оставлена лодка.
— Должна быть удача, Михаил Александрович, — прервал первый молчание Федор Иваныч, — потому видишь погода какая пасмурная. В экую погоду завсегда дичи много летит, это я сам заметил.
Как сейчас помню, —погода была экая же морошная; забрался я с вечера в сухой островок, что на середине Плоского озера с Шаквинской стороны. Ну, хорошо… Сижу я это в островке, да и поджидаю — не пролетит ли кто; уж темно стало, как бекасы начали летать над озером, и то тот, то другой хлопаются против меня на грязь, а разглядеть никак не можно. Только вдруг я такой шум услыхал, как будто от ветра, и вижу, что это турухтаны летают, выбирают места, где бы присесть. Покружились они. покружились над озером и лишь только полетели на меня, я в самую середину стаи бекасинником дернул, так они из средины стаи как камушки на островок-от и посыпались. Штук до двенадцати я их собрал. Всю ту ночь пробыл я на озере и забыть не могу каких голосов я тогда не слыхал!.. Кулики всякие, малые и большие по озеру и по лугу, со всех сторон, почитай что всю ночь горланили; выпь за озером точно дедушка водяной ревела; а над самым ухом, в ближнем кусту, сова блажила, как-то чудно, даже меня страх пробрал. Сижу я это, а темень такая наступила, чуть-чуть перед собой грязь ту видать… Вдруг, на грязь что-то с размаху хлопнулось и спряталось в осоке; что, думаю, это такое? подожду, авось, и удастся разглядеть. А сам — курок, и прикладываюсь к тому месту; чуть-чуть вижу, что-то тёмное шевелится. Не успел я спустить курок, как услышал — утка надо мной пролетела и хлоп на то место, где первая дичь была. Я как приложился в нее, дернул: вижу осталась на месте. Подбегаю, и что же думаешь, братец мой? — пару зараз уступал — чирка да веретенника. С радости-то я забрался в островок да и разложил огонь, топливо у меня раньше было запасено; разложил это я огонь да и заснул у костра то. Проснулся я и вижу уж совсем рассвело. Днем то ещё свиязей пару убил на Шакве.
— Может быть и нам сегодня удача будет. Греби-ко живее! «Видишь как темно стает; надо бы ко времени добраться», —сказал я, сидя на корме и усердно работая веслом.
Фёдор Иваныч усердно заработал веслами и лодка наша, слегка подпрыгивая, понеслась вниз по реке в туманную темневшую даль. На реке было совершенно тихо; ни малейший ветерок не рябил её поверхность, только изредка со дна поднимались маленькие ключи и журча расплывались в разные стороны. Из окон прибрежных лачуг лился мягкий свет на реку, отражаясь в ней; слышался только плеск весла да постукивание и свистки ночных караульщиков. Невозмутимо мирное спокойствие спустилось на меня и мысль унеслась куда-то далеко, далеко от этих покривившихся домишек.
Фёдор Иваныч находился в таком же мирном расположении духа, как и я, и сидя за веслами задумчиво покуривал свою трубочку; приятный запах табачного дыма, смешанный со свежим воздухом, попадал мне в лицо. Чуть заметно, как тени, летали нетопыри, то скрываясь в темноте, то проносясь над самым носом лодки. На песчаной отмели пересвистывались кулички. Какие-то белые паденки тучами носились над гладью реки и в разных направлениях слышалось бульканье рыбы.
Вот, на левом обрывистом берегу стоит фосфорная фабрика с высокою трубою; далее за песчаной отлогой бечевой вырисовывается во мраке, устье маленькой речки (рукава р. Шаквы), под мостом которой мы решили оставить лодку.
— Только бы нам вовремя добраться, Федор Иваныч, а то пожалуй как раз придем в такую темь, что и разглядеть ничего нельзя будет, — обратился я к Фёдору Иванычу.
— Да об этом и беспокоиться не следует. Ведь теперь стрелять-то по табунам приходится, по голосу их да по бульканью услышишь, подберешься и стреляешь наугад. Да вот мы и до пристани доехали… Выскакивай-ко из лодки, Михаил Александрович, — сказал он, причаливая лодку к берегу под мостом.
Высоко вытащивши лодку, мы направились к месту нашей охоты по сухой уезженной дороге. Вскоре мы уже шли около «Селянина озера», на берегу коего приютились три крестьянских домишка. На озере слышалось кряканье и перекличка домашних уток и гусей; над озером носилась вспугнутая стайка зуйков-галстушников, оглашавших воздух перекатистым свистом: зуй, зуй, зуй…
Из-под ворот одной избы выкатились две лохматые дворняжки и с тявканьем преследовали нас. До Плоского оставалось пройти пашнями около четверти версты. Когда мы перелезли последнюю загородку пашен, то уговорились кому с которой стороны обходить озеро и мне, после короткого спора, пришлось-таки уступить ему обход самой выгодной стороны озера, именно Шаквинской.
— Чтоб тебе ни пера, ни шерсти! — закричал я удалявшемуся Фёдору Ивановичу.
Скоро он скрылся из моих глаз, и я начал обход озера со своей стороны. Над озером и окружающим его болотом с трещанием носились бекасы. Большое стадо плавунчиков, выделявшихся на отблеске воды своею темною движущеюся массой, перекликалось тревожным свистом; камышовые воробьи, спавшие, но разбуженные моим приближением, выпархивали с докучливым чириканьем из осоки и попорхавши пересаживались далее. Где-то за озером слышался голос турухтанов; иногда с шумом проносилось в высоте стадо чирков; болотная сова, мерно и беззвучно махая крыльями, носилась почти вровень с осокой; на лугу слышалось побрякивание конских пут, да со стороны речки Шаквы доносились глухие удары бота. Вот на противоположном берегу озера раздался громкий выстрел Фёдора Ивановича и откликнулся ночным эхо. — Молодчина Фёдор! опять должно быть меня обстреляет, — подумалось мне, и я с горячностью ускорил шаги. Вдруг, вижу, несется в мою сторону пара уток; я присел в густой осоке; утки шлепнулись шагах в двадцати от меня на чистую калужину в двухаршинном друг от друга расстоянии; я быстро накинул ружьё, с трудом отыскал в темноте мушку и выстрелил: один ствол дал выстрел, другой осекся. Оставив на берегу ружье и сумку, я бесстрашно бросился в воду и вынес на берег убитого наповал плосконоса (anas clipeata)
—Слава Богу, — подумал я, зарядив ружьё, — хоть не с пустыми руками придется встретиться с Фёдором Ивановичем. С трудом вытаскивая ноги из вязкого ила, пробирался я в дальний конец озера. Из темноты выделилась какая-то человеческая фигура и, поравнявшись со мною, остановилась шагах в десяти; я тоже остановился; вижу, какой-то охотник; мы постояли минуты две, посмотрели друг на друга и, не сказавши ни слова, разошлись каждый в свою сторону. Не одного видно меня, преодолевая все остальное, тянет в такую глухую пору на озеро и не одному мне доставляет охота понятное только истинному охотнику удовольствие…
На этом мои мысли были прерваны: на чистом мыске чернозёмного ила я заметил тёмные перемежающиеся фигуры. Тихонько подобравшись ближе и припавши в осоке, я начал всматриваться: это были какие-то кулики; они то бегали по гладкой иловатой грязи, то скрывались в осоке; слышалось их перепархивание и бульканье… Я выстрелил. Огромное стадо куликов с шумом снялось и скрылось в темноте. Подбежавши, я нашёл четыре убитых турухтана. Спрятав дичь в сумку, я пошёл отыскивать Фёдора Ивановича; несколько раз окликал я его и несколько раз слышал вдали его голос. Ничего не видя в темноте, кроме темнеющего пространства тростника и высоких кочек осоки, я пошёл на голос, спотыкаясь чуть не на каждом шагу, а местами завязая по колено в грязи. Наконец таки достиг я и Фёдора Ивановича; он по-видимому беспечно сидел на высокой кочке, не обращая на меня внимания. Измученный адской ходьбой, я хотел его уже упрекнуть в этом, но умолчал, потому что Фёдор Иванович, по-видимому, сделал промах, и какой же, как оказалось впоследствии промах!?., увидевши стадо серух, плававших между осочистых кочек, он выстрелил в кочки, принимая их за тесно сгрудившихся уток, и конечно ни одной не убил… Он так был огорчен этим выстрелом, что с того времени, как я его слышал, он все сидел у того самого места, на той самой кочке, на которую клал ружье, стреляя в уток.
Хотя Фёдору Ивановичу не пофартило и я обстрелял его, но он нисколько не сердился на меня и скоро опять был в таком же расположении духа, в каком был до этого неладного промаха.
В это время был уже такой мрак, при котором нельзя было продолжать охоту, не рискуя попасть в воду, и мы, выбравшись из болота, направились к ближайшему овину, находившемуся в четверти версты на берегу Селянина озера. Придя в овин и расположившись там на соломе, мы долгое время не могли заснуть по причине сильного холода; с трудом мне удалось забыться на короткое время; мелкие капли дождя проникали сквозь соломенную крышу овина и пронизывали меня холодной сыростью; близко около меня возился тоже не могший заснуть Фёдор Иванович. Часто на озере, на берегу которого находился овин, слышалось кряканье и шум утиных крыльев; я вставал, хватался за ружье, поглядывал на озеро сквозь прогнившую соломенную крышу, силился разглядеть уток, но не мог и опять зарывался в солому. Забывшись на короткое время, я был разбужен Фёдором Ивановичем, толкавшим меня ногою.
— Михаил Александрович, вот что я придумал…. пойдем-ко, брат, в сушильню, где кирпичи сушат. Там такое тепло, как в бане. Благодать!..
Да сегодня день-то праздничный; какой дурак в такой день кирпичи пойдет обжигать, —отвечал я.
— А пойдем посмотрим — ведь попытка не пытка, — настаивал Фёдор Иванович.
— Ну пойдем! Ведь тебя не переспоришь!..—только- найдем ли в экой теми сушило-то.
Мы вышли. Мелкий холодный дождь сильно мочил нас; моя охотничья куртка промокла насквозь; я только старался не подмочить пороха в ружье и держал его замками под мышкой. Фёдор Иванович шёл впереди, так как отлично знал место. Мы направились к лесу, покрывавшему склон горы, у опушки коего и находилось сушило. Вскоре мы уже были у него: это был деревянный сруб, открытый с одной стороны; к нашему удовольствию, оттуда веяло сухим теплом. Осторожно, чтобы не упасть в глубокое вместилище, в котором обжигают кирпичи, пробрались мы в глубину сруба и уселись в дальнем углу. Печка была истоплена, кирпичи вынуты; исходило только оставшееся тепло. Фёдор Иванович притащил соломы, бросил ее в угол и улегся на ней, а я снял свою пропитанную дождем куртку и последовал его примеру.
Проснувшись рано утром, я не увидал Фёдора Ивановича; очевидно он ушёл не разбудивши меня, для того чтобы поохотиться раньше меня по никем непуганой дичи. Одевшись, я вышел. Невдалеке виднелось озеро с пожелтевшей осокой и темными пространствами тростника; небо по-прежнему оставалось однообразного серого цвета; дождь прекратился; подувал легкий свежий ветерок.
Через несколько минут я уже был на озере; где-то слышался свист больших речных куликов. Переменивши отсыревшие пистоны на цилиндрах ружья, я пополз на голос, не обращая внимания на то, что ползти приходилось болотом, из которого сочилась грязная вода, так как подобраться другим каким-либо путем было невозможно. Только что я прополз половину расстояния, как в двух саженях от меня вылетел чибис и начал с криком виться надо мной; в это время шагах в сорока от меня поднялась с мочажины большая стая куликов и потянула на другую сторону; я не успел выстрелить.
Я пошел далее, в надежде набрести на улетевшее стадо, но более его не видал. Несколько раз приходилось мне пуделять по пролетавшим турухтанам и убить в лет навернувшегося дупеля. Продолжая обход озера, с другой стороны, я заметил Фёдора Ивановича, ползущаго между высоких кочек осоки; всмотревшись внимательней, я заметил между двумя тростниковыми островами тройку беспечно жировавших острохвостов fanas acuta); к ним-то он и крался, делая мне знаки, чтобы я не подымался со своего места; вот наконец дополз он до начала воды; скинув сумку и верхнее пальто, он начал подбредать к ним, нагнувшись над водою и стараясь находиться под прикрытием жиденького островка камышей; затем, приблизившись шагов на семьдесят, он аккуратно наметился и выпалил в сплывшую пару. Две утки потянули за Шакву, а третья, высоко подняв голову и опустивши перешибленное дробью крыло, быстро поплыла к камышовому острову, но не доплывши до него сажен десять, запуталась в толстом слое плававшей ряски и осталась на месте. Фёдор Иванович, завязая в мягком слое ила и вытаскивая из него то одну, то другую ногу, старался по возможности быстрее брести к утке, которая между тем уже выбралась из ряски и бойко плыла по гладкой поверхности. Но вот, Фёдор Иванович настигает её и старается пригрести поближе ложей ружья; но в то время, как ружьё заносится над нею, утка ныряет и больше не показывается, а Фёдор Иванович, наклонившись, теряет равновесие и падает в воду… По счастью, ему удалось удержать в руке ружьё над поверхностью воды и таким образом не подмочить его. Поднявшись, Фёдор Иванович отплевывается и оглядывается кругом — утки не видно; наконец, он идет в ближний остров камыша и через несколько минут показывается оттуда с убитой уткой.
Когда я дошёл до того места, против которого стрелял Фёдор Иванович, то застал его уже выбравшимся на берег и выливающим из сапогов воду. Одежда на нём была вся перемочена и покрыта болотным илом и зеленой ряской, приставшей к нему во время догони за уткой.
— Экая притча вышла, —весь перемочился из-за неё!.. Да то еще ладно, что смекнул, где ее найти, — говорил Фёдор Иванович, заткнувши утку головкой за пояс и заряжая ружье.
— Хорошо ещё, что острохвост был, а не луток или чернедь; — тех если сразу не убьёшь, они унырнут далеко, так что их и не найдешь.
— Это правда. В прошлом году, осенью, случилась со мной на Кротовском озере такая оказия. Ходил я в тот раз на Сухую речку1 за зайцами; выходил за логом все места и убил пару зайчишек. Обратно пошел я полями в городской бор и по пути завернул на Кротовское. Вижу, две чернеди да крохаль на середине ныряют; я взял да и спрятался за большой сосной с той стороны, где лес-от к озеру подходит, и стал поджидать когда утки подплывут ближе. Ждал, ждал — они все близко не подплывают. Я и думаю, —что мне тут с ними время провожать, — взял да и полыснул ближнюю шагов за восемьдесят первым номером. Вижу, пара улетела, а одна бьется, должно быть крыло ей повредило; я и думаю, авось не уйдет, а сам выскочил из-за сосны и заряжаю ружье, а она видно заметила меня и нырнула, только я её и видел. Три раза после того я озеро обходил, и у берегов все высмотрел, и на средине — не видал, дуй её горой! хоть бы нос из воды показала!.. Вольно уж мне жаль было — думал даром пропадет.
— Да она может быть улетела, —заметил я.
— Как же бы она с перешибленным крылом-то улетела? После мне «рыжий» говорил, что чернедь подстреленную убил на Кротовском озере перед Покровом, знать это та и была.
— Должно быть что та; ладно, что даром не сгибла, доброму человеку досталась, — ответил я.
В это время уже совершенно рассвело; по озеру плавали на плоских плотиках двое крестьян охотников; местами виднелись фигуры городских палил, которые никогда не заходят в болото, боясь промочить ноги и замараться в грязи, и ходят только по мелким сухим кочкам, окружающим болото, оглашая окрестности пальбой; опасной для луней, ястребов, мелких птичек и тому подобной «благородной дичи».
Вот, высоко летит станица отлетных уток, выстроившихся острым углом. Завидев издалека удобное для остановки озеро, утки начали спускаться наклонной линией. Крестьяне-охотники, издали увидав приближающийся табун, заплыли в камыши и спрятались там. Спрятались в осоку также я и Фёдор Иванович. Утки, сделавши два круга над озером, хотели уже сесть против нас на средину, как были испуганы пальбою; то стреляли охотники, пробавлявшиеся по мелким сухим кочкам на окраине болота. Испуганное и расстроенное выстрелами стадо лутков (mergus albellus) высоко поднялось и полетело дальше… Ворча и ругаясь, встали из камышей поджидавшие уток охотники и мало-помалу начали расходиться — кто домой, кто на речку Шакву, на Полетаевское и Селянинское озера.
— Что нам, Михаил Александрович, здесь оставаться? — уток теперь сюда и калачом не заманишь, а дупелей да бекасов я не больно уважаю -куда их, этих махоньких?!., да и дроби у меня мелкой для них нет. Сходим-ка лучше на Келейный луг да на Круглое озеро.
— Резон! Только где нам через речку-то перебраться? Ведь до Усть-Шаквинскаго моста далеко… Нет ли где ближе? —спросил я.
— Вот тут, близко, в деревушке, был мост, не знаю цел ли он теперь: весной его плотами сшибло. До него и четверти версты не будет.
— Пойдем, может быть на наше счастье и цел, — отвечал я Фёдору Ивановичу.
Мы пошли и через несколько минут ходьбы перебирались уже по узенькому скрипучему мостику на другую сторону Шаквы, называемую охотниками Келейным лугом.
На этом лугу находилось довольно много озер; из них самые большие: Становое, Лебяжье, Черева, Тураевское и другие большие и малые озерки, которым я не знаю названия; далее, за Спасской горой, разделяющей луг пополам, находились два глубокие и большие озера — Круглое и «Осиновое». На этом лугу озера отличались тем, что пе были, подобно Плоскому, окружены болотом, в коем кормились и скрывались всякие кулики; они по большей части были глубокие, с крутыми берегами и только по краям обросшие узкою полосой осоки. На них очень ограниченно попадались сторожкие утки и потому мы не совсем внимательно осматривали их, а стремились скорее добраться до Круглого, в длинных осочистых курьях которого постоянно молото было найти уток и куликов. На Круглое можно было попасть двумя путями: первым путем была прямая дорога, подходящая близко-близко к Круглому озеру; другая же — Сылва, так же близко под ходящая к озеру, со стороны, противоположной дороге. Хотя первый путь и был ближайший, но мы решили идти вторым, т.-е. Сылвой, так как на ней молото было найти дичь.
Местами над мелкими переборами и песчаными отмелями с криком носились черноголовые чайки. Из-под высокого глинистого берега вылетали стайки мелких куличков и переносились на другой берег реки. По отмели расхаживали вороны и забредая в воду, ловили мелких рыбок.
Вот, из-под крутого берега вылетел, звонко крича, речной кулик и полетел на другую сторону, но догнанный моим выстрелом упал вверх спинкой на воду.
— Напрасно, Михаил Александрович, стрелял!. Как же ты его достанешь? «Не зачем и стрелять было», —говорил Фёдор Иванович, бросая за него комки глины, чтобы прибить его волнением к берегу.
— Ничего, хоть и холодна вода, а сбродить придется.
— Уж коли убил, так и достать надо, —говорил я, раздевшись и забредая в воду.
Убитого кулика несло довольно быстрым течением, но я скоро был уже близко около него и, наконец, доставши, поплыл к берегу, стараясь держать ноги у самой поверхности, чтобы не запутать их в длинной речной траве. Благополучно достигши берега, я вылез на него и стал одеваться.
Идя далее по Сылве, нам не удалось ничего найти; только Фёдор Иванович сделал промах по поднявшемуся из-под береговых зарослей чирку. Пройдя еще с полверсты Сылвинским берегом и свернувши от него на луг, мы вышли на большое глубокое озеро с заросшим островом по средине и с прилегающими с левой стороны протоками, местами расширяющимися в кочковатые зыбучие болота, — это и было Круглое.
Первое, что нам бросилось в глаза, это большое стадо малых гагар и между ними две большие белые птицы, показавшиеся нам величиною с гуся; мы тотчас же присели на своих местах и решив, что это лебеди, стали придумывать план охоты на них; подбираться к ним решено было Фёдору Ивановичу; вот он пополз к ним под прикрытием зарослей вяза, росших на берегу; но не успел он проползти и десяти шагов, как предполагаемые лебеди поднялись и с криком залетали над водою, плавно размахивая своими дугообразными крыльями; это были большие чайки, называемые здесь Камскими2.
Поднявшись, Фёдор Иванович зашагал по направлению к «Осиновому», а я пошел осматривать длинные, заросшие осокой и лопухами протоки Круглого, тянувшиеся извилистой лентой по лугу; обошедши, я видел только стайку мелких куличков да табун уток, которые вылетели из болота вне выстрела.
Возвратившись с протоков опять на озеро, я прилег отдохнуть у зарода, в ожидании Фёдора Ивановича.
Время близилось к вечеру. Погода по-прежнему стояла хотя и пасмурная, но не дождливая, где-то вдали слышался голос журавлей, затем выстрел и шлепанье колес идущаго по Сылве парохода. На левом берегу Сылвы тянулись горы, покрытые полынью и богородскою травою; далее синели и леса Сылвы, а по краям пожелтевшего луга виднелись горы, то поросшие лесом, то состоящие из голого серого известняка.
Я пролежал около часа у зарода, стоящего на берегу, поджидая — не залетит ли какая-нибудь дичь на залив озера, находящийся передо мною. Проголодавшись, я достал из сумки пшеничную шалыгу и начал закусывать. Фёдор Иванович все ещё не возвращался, только со стороны Осинового донеслись два выстрела.
На озере не было видно никакой дичи, только высоко над протоками летала пара чернедей, выбирая безопасное место; долго они кружились, то пролетая над озером, то опять скрываясь в дали; наконец они сели на чистое место за кустами. Подобравшись к кустам, я раздвинул ветки, чтобы просунуть ружье и этим неосторожным движением спугнул пару; осталась еще одна утка, державшая высоко голову, как бы желая улететь; я выстрелил; дробь хлестнулась об воду кругом утки, а она по-прежнему сидела в той же позе, слегка покачиваясь волнением; я выстрелил из другого ствола — та же история; выскочивши из-за кустов, я стал бросать в утку кусками торфа, но она по-прежнему сидела в той же позе, не обращая на меня внимания. Вглядевшись внимательнее, я увидал, что это было чучело, сделанное из дерева и привязанное бечевкой к колышку, торчавшему из воды.
Увидав сунутый в осоку маленький вертоватый челнок, я сел в него и поплыл на средину озера в остров, подгребая с кормы шестиком вместо весла; только что их лодки врезался в растущую на берегу осоку, как из него поднялась стайка куликов чернышей и полетела на другой берег. Я ударил в них круглой дробью из обоих стволов и вышиб пару. Уложив куликов в сумку, я выплыл на берег и направился к «Осиновому». На пути встретился мне Фёдор Иванович ;за поясом у него висела пара чирят.
— Где это тебе убить удалось? — спросил я Фёдора Ивановича.
— На Осиновом. Да вот, шут возьми, какая штука вышла! Чуть-чуть моими утками крестьяне не завладели, —отвечал Фёдор Иванович, указывая рукой по направлению к Осиновому.
— Как это так? —поспешил я спросить.
— Вот как: подхожу я к озеру с ближней стороны и вижу у самого берега штук восемь чирят плавают, а к ним крестьянин подбирается. Утки от него шагов за пятьдесят плавают, а он что-то не стреляет, ему надо, чтоб они на две сажени подплыли; я думаю, что мне его тут дожидаться, взял да и ударил шагов за семьдесят… Крестьянин мой вскочил, как ошпаренный, и ну меня всячески золотить… А я молчу да ружьё заряжаю. А утки тем временем кружатся. Я крестьянину и говорю: — «ты что не стреляешь?»
— Жду, говорит, чтоб поближе налетели. Я его дожидаться не стал, еще одного с лету сшиб. Крестьянин мой и говорит: «Тебе все равно уток не достать, я их себе возьму». И сам садится на плотик и плыть хочет, а с другой стороны его товарищ на лодке плывет. — Вот, думаю, беда! пропадут мои уточки! Только вдруг я лодку заметил: в кусту была сунута и до половины наполнена водой; я живо вскочил в нее да за неимением весла и начал ружьём оттрясывать. Тот тоже поплыл; только я скорее поспел: у него шестик дна не доставал. Взял я уток и марш обратно. Не успел я добраться до берега, как моя лодка переполнилась водой и пошла ко дну. Ладно что не глубоко было! Вылез я на берег и поминай как звали.
— А тебе что Бог дал, убил ли что на Круглом? — спросил Фёдор Иванович.
Я показал Фёдору Ивановичу куликов и рассказал о том, как стрелял в деревянную утку.
— Ну, а теперь куда пойдем? «Ведь кажись уж домой пора», —говорил Фёдор Иванович, связывая на лычко свои трофеи.
— Конечно, пора—скоро уж стемнеет, а до города пять верст идти нужно, —отвечал я.
Мы решили возвращаться домой. В это время по дороге к огороду ехал крестьянин.
— Эй, дядя, —закричал ему Фёдор Иванович, — не довезешь ли ты нас до города?
Мужик остановился и отвечал: «я, поштенный, даром не вожу: дадите двугривенный, так садитесь, милости просим.
Заплатив мужику, я сел в телегу, куда вскочил и Фёдор Иванович. Мужик свистнул на лошадь, и мы покатили по ровной уезженной дороге. Мимо нас замелькали луговые кочки, кусты и зароды сена; с правой стороны виднелись берега Сьилвы, устье речки Бабки; далее сосновые и еловые леса, тянущиеся по склонам гор, сжатые побуревшие поля; чуть заметно вдали белели городские колокольни; впереди виднелось извилистое течение речки Шаквы с растущими по берегам кустами и беспорядочно разбросанные по лугу озера. Начинало смеркаться; — я заснул в телеге, утомленный предыдущей ходьбой. Не знаю долго ли я спал, но когда я проснулся, то уже было темно, и мы подъезжали к окраине города. Погода переменилась на ветреную; накрапывал мелкий дождик. Фёдор Иванович лежал в телеге, накрывшись маленькой рогожкой. Возница усиленно нахлестывал свою клячу, желая поскорее добраться до города; вскоре уже мы катили по его окраине. Дождик усилился; дорога сделалась грязной; комья и брызги грязи летели из-под колес. Вот колеса телеги застучали по мосту, и наш промокший возница поворотил к воротам трактира. Мы вылезли из телеги и зашагали домой пешком. Свою лодку я оставил под мостом с тем, чтобы взять ее на другой день, так как сильно устал, а плывя в лодке до дому, пришлось бы подыматься версты две по быстринам и переборам.
Поравнявшись с жилищем Фёдора Ивановича, я простился с ним и направился к Сылвинскому мосту.
М. Хлебников.
Если вам нравится этот проект, то по возможности, поддержите финансово. И тогда сможете получить ссылку на книгу «THE IRISH RED SETTER» АВТОР RAYMOND O’DWYER на английском языке в подарок. Условия получения книги на странице “Поддержать блог”
- Сухая речка — это большой лесистый лог, впадающий в р. Сылву, семью верстами выше г. Кунгура, близ деревни Беркутовой. ↩︎
- Larus argentatus. ↩︎