“Природа и Охота” 1895.12
Охоты с легавой собакой закончены и можно подвести им итоги — итоги не только не блестящие, но можно сказать весьма мизерные. Скоро будет 60 лет, что я шатаюсь с ружьём по лесам и болотам (половина этого времени принадлежит охотам в Рославльском уезде, Смоленской губернии); знал я года, обильные дичью, знал и неурожайные. Прошлый год был уже из рук вон плох, но никогда в жизни не случалось мне видеть такой мерзости запустения на здешних охотничьих угодьях, как в нынешнем году. Судя по рассказам и письмам знакомых мне охотников и по корреспонденциям, печатаемым в «Охотничьей Газете» это запустение распространялось почти по всем местностям России.
Больше всего было у нас выводков тетеревей, и то только сравнительно с другими птицами, так как и тетеревиную охоту в нынешнем году можно назвать плохой. Вокруг моего жилища существует около 600 десятин болот, окружающих меня и ближайшего моего соседа почти со всех сторон. Во время оно один шутник прозвал нас по этому случаю островитянами. Когда я начинал охотиться, и даже поздней, в этих болотах и прилегающих к ним кустарниках обитало такое огромное количество всякого рода дичи, что мне редко приходилось ездить искать её в местностях более отдаленных. Весной, по утрам и вечерам, с крыльца моего дома можно было слышать концертное бормотание косачей во всех направлениях; на низинах стон стоял от разнообразных звуков, издаваемых их пернатыми обитателями. Все это веселило душу охотника, обещая ему богатую жатву в будущем. Бекасов мы стреляли только тогда, когда это было очень удобно, иначе пришлось бы таскать на себе не менее фунта пороху и соответствующую тяжеловесную массу дроби, да и того, пожалуй, бы не хватило. Болота и соседние с ними заросли, конечно, с тех пор очень изменились, но представляют ещё и теперь прекрасные кормовые места для птиц и довольно обширные крепи и кустарники, удобные для вывода их детей (в этих крепях выводятся даже волки). Прибавлю, охотников, посещающих здешние болота, весьма немного.
Каждый год, проезжая в конце мая в деревню, я с половины июня начинаю прогуливать по всем окрестностям залежавшихся зимою собак, чтоб приготовить их, особенно молодых, к охоте и в то же время осведомиться о количестве выводков, на которые можно более или менее рассчитывать в будущий охотничий сезон. Несмотря на сухую и холодную весну, в нынешнем году мои болота были покрыты довольно обильным количеством воды, весьма достаточным для пребывания болотной дичи; в топких местах ходить было даже чрезвычайно трудно. И что же я нашел на их обширном пространстве? Пять выводков бекасов, ни одного выводка дупелей (встретил всего одну единственную одиночку); затем выводков около десяти курочек и коростелей, 2 выводка перепелов, 3 выводка нетигелей, 3 выводка кроншнепов и 2 выводка тетеревей. Самок на яйцах я не встречал, но вероятно их было несколько, так как в августе попадались ещё молодые бекасы, величиною с гаршнепа, и коростели не летавшие. Все выводки вообще были поздние и застали покос, который у нас начинается 24 июня, беззащитными. Едва оперившуюся молодежь частью покосили, частью разогнали по топям и крепям, и болота летом представляли пустыню. На трёх ближайших прудах, где в старину убивали и вылавливали до 100 штук утенят, видели всего 4 выводка. Один из них передушили крестьяне и попали за это к Земскому. На речках, вытекающих из этих прудов, я не нашел ни пера.
Во время охотничьего сезона, на 300-х десятинах моих лесных покосов, мне пришлось найти всего 4 выводка тетеревей и эта охота была самой удачной за все лето. На других обширных тетеревиных угодьях, где еще третьего года попадалось 6—7 выводков в день, с большим трудом можно было отыскать один, много 2 выводка. В 60-ти верстах от меня, в глухой местности, на границе Черниговской губернии, среди бесконечных тамошних сечь и моховых болот, тетеревей, говорят, было довольно много.
Выводки рябчиков в наших лесах оказались удачными, но этой, охотой я давно уже не занимаюсь.
Я знаком почти со всеми охотниками нашего уезда и ни один из них не мог похвалиться удачным полем, особенно на дупелей. Я сам за весь сезон видел их не больше 5 пар. Одному из моих соседей, на небольшом болотце в 10 верстах от меня, удалось убить 17 штук. Этому счастливцу мы все завидовали. Вот какие наступили времена.
Бекасы также можно сказать отсутствовали в продолжение всего лета и даже в августе. Эта бедность на долгоносиков чувствовалась не только у нас, но, по рассказам знакомых охотников, и в соседних, Ельнинском и Смоленском, уездах. Очень сожалею, что не имею сведений из ближайших Орловских уездов, Брянского и в особенности Карачевского — этого царства дупелей, где мне случалось убивать их, что называется, до сыта.
Во время пролёта, в начале сентября, я нашёл на самом большом из окружающих меня болот штук 20 бекасов, скопившихся на небольшом местечке, очень топком и раскисшем. Бекасы эти были необыкновенно строги и не выдерживали стойки. Стрелять их не было никакой возможности; заслышав приближение охотника шагов за 60 и более, они разлетались по нескольку штук за раз, по разным направлениям и перемещались в самые неприступные топи. Через несколько дней вы могли их встретить опять на излюбленном ими месте; остальные же кормовые пространства болота оказывались по-прежнему пустынными; с трудом найдешь одну или две штуки бекасов в день, да три или четыре курочки.
Уток видел несколько стад в начале сентября. Пролётных дупелей совсем не было и никто их не видал.
Осень стояла необыкновенно теплая; до половины октября всего было два маленьких мороза: бекасы все время были худы, легки и пугливы.
Вальдшнепы показались в начале сентября в весьма ничтожном количестве, больше одиночками. По штукам, которые они выделывали, чтобы спастись от охотника, надо полагать, что это были местные. (Местного вальдшнепа гораздо трудней убить, чем пролётного). По случаю сухой погоды птица эта держалась в еловых и осиновых чащах, где стрелять ее было чрезвычайно трудно. 1 октября прошел дождь и с вечера ветер повернул к северу, вследствие чего вальдшнепов немного прибавилось. 2-го, в ближайших к дому небольших зарослях, где в течение сентября болтался всего один неуловимый долгоносик, и в моем саду, я нашел 6 штук. Был ли это кратковременный налет или вальдшнепам особенно понравилось моё соседство, только на другой и третий день, 2-го и 8-го чисел, обойдя одни из лучших и обширных наших вальдшнепиных мест, я нашёл всего 4 пары. Одиночками держался этот кулик до половины октября; последнего я встретил 13-го числа, в топком болоте, между двух гаршнепов.
Гаршнепы также налетели в конце сентября, или, вернее сказать, 2-го октября: их было так мало, что я видел всего 8 штук.
Пролёт гусей был самый ничтожный. Сам я не встретил и не слышал ни одного стада. Живущие в доме видели 2 стаи около 20-го сентября; один же сосед охотник слышал летевших гусей 10-го октября.
Журавли тянули на зимовья редкими, но огромными массами.
Турухтанов совсем почти не было: за всё время мне попалась одна одинокая самка.
Сивцов, на десятиверстном расстоянии кругом, видели на землях два небольших стадичка и те продержались недолго.
Похныкав немного над неудачами наших нынешних охот, я невольно возвращаюсь к жгучему для нас всех вопросу: чему приписать уменьшение болотной дичи и в особенности бекасиных видов, которое стало весьма заметным за последние 10 лет.
Обеднение наших болот бекасами, по моим наблюдениям, началось ещё раньше. Жалобы на уменьшение количества дичи — явление не новое. Старик Аксаков, охотившийся 50—60 лет тому назад, сетовал уже в то время об опустении охотничьих мест в юго-восточной России. В других, однако же, губерниях, особенно более северных, даже и поздней, лесных и болотных птиц было ещё множество.
Когда я начинал охотиться в местности, из которой я пишу эти строки, подобных жалоб я не слыхал, да и не мог слышать. Охотников по перу было очень мало: помещики того времени занимались больше травлей зайцев, волков и лисиц; из всех знакомых, посещавших моего деда, а их было не мало, я знал только трёх, имевших лягавых собак. Каждый богатый барин держал одного или двух егерей, обязанность которых состояла в том, чтоб ходить по лесам и болотам и снабжать пернатой дичью господскую кухню.
У нас в усадьбе жил только один охотник, имевший легашей, под руководством которого и я начал свои первые подвиги. Он же был и домашним адвокатом, или, как тогда называли, стряпчим, ходил по всем тяжебным делам, знал наизусть законы и все судебные, кляузы; присутствуя при межеваниях, сам выучился землемерству, отлично чертил планы и вообще был человек многосторонний и очень полезный; звали его Григорием Яковлевичем. Ноги у него были неутомимые; стрелял он превосходно и наделён был железным здоровьем; по болотам во всякое время года ходил босиком и прожил до 96 лет.
Обилие дичи было такое, что походит, бывало, Григорий Яковлевич утром по соседним болотам и вернётся к обеду с 10—15 парами дичи. Если же уйдет вдаль дня на два, на три, смотришь — тащит на своих плечах целый куль птиц, штук около сотни.
Как я уже сказал, мальчишкой я иногда сопровождал Григория Яковлевича и сам был свидетелем некоторых из этих охот. Один из трех вышеупомянутых соседей, охотников по перу, ехал к моему деду в гости на праздник (16 августа). Знакомый с прелестью здешних болот, он захватил с собой ружьё, собаку и значительное число зарядов. Не доезжая вёрст шесть до нашей усадьбы, чтобы избегнуть ужасной в то время низменной дороги, он вышел из экипажа, отправился пешком, напрямик через болото, и принес нам в подарок 30 штук великолепнейших дупелей.
В сороковых годах, когда я жил в Петербурге, запрещенных мест вокруг столицы было очень мало: с билетом егермейстерской конторы, стоившим,. если память мне не изменяет, 12 рублей, можно было охотиться на всех казённых дачах, за исключением Императорских мест и местностей около Дудергофа; на большинстве владельческих угодий мог беспрепятственно стрелять дичь всякий желающий1.
Вследствие этой дешевизны и удобств, разного рода охотников, я полагаю, было больше, чем теперь. За соблюдением закона весной наблюдали казенные сторожа, но их было немного и самые отчаянные из нас урывками грешили до Петрова дня. На взморье и на островах, где на лодке весьма легко было уйти от преследований, пальба продолжалась целые дни. Очень много отчаянных браконьеров встречалось особенно между колонистами; дичь в незаконное время хотя и не продавалась открыто, но всегда могла быть приобретена и подавалась повсюду.
На тягу вальдшнепов я ездил и ходил раза два в неделю в большой Гагаринский лес, находящийся, по прямому направлению, верстах в восьми от города; захватывал с собой иногда и гончих. Изредка палили по вальдшнепам даже на Крестовском острове.
Старики охотники начинали уже и тогда жаловаться, главное, на отсутствие лесной дичи в ближних окрестностях города и на уменьшение охотничьих мест; о недостатке же болотных птиц не было и речи. Понятно, что беспрестанное шатание многочисленных охотников уничтожило и разогнало всех тетеревей, живших на 20-ти верстном расстоянии от столицы; за все время своих петербургских охот, я нашёл только один выводок возле Мурина и убил в кустах за Волковым полем тетёрку, которую всем показывал, как редкость.
Найти выводок серых куропаток во всем уезде было трудней, чем выиграть теперь 200.000 на выигрышный билет. Верстах же в тридцати, сорока далее, лесной дичи было ещё очень много, особенно около Ижоры, Остерманщины и в заказных дачах Осиновой рощи.
По мере возрастания города и окрестного народонаселения, конечно, охотничьи места должны были мало-помалу сужаться; мой дед А. И. Храповицкий вспоминал ещё о бывших бекасиных охотах на Елагином острове, где в мое время уже не было и следа болот. В на чале царствования Императора Николая, колонисты осушили и засеяли травой много низменностей около Павловска, Царского Села и вдоль Московского тракта, но эти пространства не составляли и десятой части всех существовавших в то время в Петербургском и соседних с ним уездах приютов для болотной птицы, да и самые осушённые места в дождливое время делались сырыми и служили также убежищем для птицы.
Чтобы дать понятие о количестве бекасов, обитавших тогда летом и осенью возле самой столицы, я скажу только одно: каждый день, с половины июля и до половины сентября, еще до свету, сотни охотников рассыпались, бедные — по Смоленскому полю и по ближайшим островам взморья, Вольному, Круглому, Канонирскому, куда они достигали и откуда возвращались с помощью рыбаков, имевшие же собственную лодку или средства нанять извозчика на целый день,—по длинной полосе болота, тянувшейся вдоль залива почти сплошь от Екатерингофа до Петергофа. В особенности много их скоплялось на Шереметевском буяне, возле Сумасшедшего дома, где охота была дозволена всем и каждому, и с самого утра до 12-ти часов дня повсюду стрельба шла беспрестанно; можно было подумать, что в этих местностях происходит настоящее сражение с неприятелем. В полдень пальба умолкала, -—дичи больше не было, всю ее перебивали или разгоняли. На следующее утро такая же масса птиц появлялась вновь и вновь начиналось необыкновенное жжение пороха.
Не думайте, чтоб этот порох жгли по-пустому. Несмотря на громадную конкуренцию, хороший охотник, приехавший на ночь или до зари, (начинали палить когда еще было темно), мог каждое утро убить 5—6 пар бекасов или в сентябре гаршнепов, не считая турухтанов, которые встречались по берегам и на мелях, и диких уток, тянувших каждый вечер массами с моря на болото. Курочек и коростелей попадалось мало: выводных в первые же дни избивали дочиста.
Дупелей петербургские охотники знали более налётных и пролётных: в окрестностях города выводков я никогда не встречал. Старики разделяли налеты этой птицы на четыре периода: первая была выволока Ильинская, 20 июля, вторая Успенская, 15 августа, третья Александровская, 30 августа, и четвертая Рождественская. 8 сентября. Особенно большие количества дупелей появлялись годами. Зато уж когда налетят эти гости, — то их было столько, что такой массы их я никогда и ни где не видывал потом. Все окрестности города, болота, низменные кустарники, и даже капустники, не исключая и находившихся в черте столицы, бывали битком переполнены дичью. В петербургском и соседних с ним уездах, убитых жертв можно было считать тысячами.
За время моего десятилетнего пребывания в Питере и Царском Селе, таких годов насчитывали два и даже три; последний был холерный, 1848-й. Летом, во время эпидемии жара стояла страшная и дупелиные места частью пересохли. До сентября мне пришлось убить не более 5 пар дупелей и только одного возле Петербурга. С половины же августа пошли довольно обильные дожди и смочили не только болота, но и низовые кусты и луга. Первый ещё небольшой налёт дупелей я заметил 30-го августа на Канонирском острове, где мне с покойным братом пришлось было ночевать, так как сильный морской ветер и прибывшая с моря вода унесла и нашу лодку. С 1-го сентября желанных гостей появилось уже множество и летели они до 15. Петербургские охотники тотчас это пронюхали и немедленно рассыпались по всем окрестностям. На обширных Колпинских местах, тянувшихся тогда почти до Славянки, на Озерецком, на ключиках под Пулковым, около Царского и Славянки, каждый день можно было встретить не менее 30—40 Немвродов, с разнообразными легашами, и у всех ягдташи были раздуты. Менее 10 пар одних дупелей мне не случалось приносить с поля домой, а охотился я ежедневно. Один знакомый, получивший позволение охотиться на Императорских местах, убивал в день от 60 до 70 штук.
Ценность дупелей на Щукином дворе была самая ничтожная: я обменивал две пары на одного паршивого цыпленка.
При таком обилии болотной дичи странно было бы слышать жалобы на возрастающее уменьшение её количества.
В 50-х годах я познакомился с московскими охотами. Около этого города болотных мест гораздо меньше, чем в окрестностях Петербурга, а охотников было почти столько же; на закон о весенней охоте никто не обращал никакого внимания и несмотря на это с хорошими ногами, можно было еще порядочно пострелять по долгоносикам. Теперь никто из московских собратий не поверит, что в одно июльское утро, по речке, текущей среди лагеря, на Ходынке, я убил 13 бекасов и одного дупеля.
Лесной дичи по близости застав, разумеется, было не много, но верстах в 30—40, за Подольском, по Стромынке, по Владимирке, можно было очень хорошо поохотиться. Около Девятина и в огромном моховом болоте, которое начинается возле Кудинова, водились, и даже в обилии, белые куропатки.
Сообщения с дальними местностями были не так удобны, как теперь, и редко кто ездил полевать за 100 верст от города; счастливцы же, которым удавалось попасть в Егорьевский уезд Рязанской губернии и в особенности в Александровский и Покровский уезды, Владимирской губернии, находили там просто охотничий рай. Несколько десятков тысяч десятин болота по речке Дубенке, за Троицей (один только владелец обладал 16 тысячами) переполнены были утками, бекасами и дупелями; тетеревей и белых куропаток в окрестностях Покрова, Белаго озера, Киржача и Большой Дубны можно было настрелять вволю.
Несмотря на это, в конце 50-х годов, начали уже слышаться жалобы некоторых московских спортсменов на недостаток дичи, на постоянное её уменьшение, и многие из них стали подумывать об образовании общества, цель которого должна была быть – прекращение весенних истреблений птиц и организация правильной охоты.
Сказать по правде, большинство из жаловавшихся были люди или с плохими ходулями, или занятые делом и не имевшие достаточно свободы, чтоб потратить несколько дней на отъезжее поле — одним словом, охотники, мечтавшие иметь массу дичи тотчас за заставой, в Петровском парке или в Всесвятском.
Написали устав, министр его утвердил и открылось первое Московское Общество Охоты. Первые места откуплены были в Богородском уезде, и за дальностью, никто туда не ездил.
Признаюсь откровенно, я и несколько других моих знакомых приняли участие в новообразованном обществе и отказались от весенних охот вовсе не в видах сохранения дичи, а просто с эгоистической целью иметь средства для и облавных охот и, главное, монополию стрельбы на всех лучших подмосковных местах. За время моего краткого председательства, и в особенности стараниями заместившего меня Н. Ф. Дудина, монополию эту мы наконец приобрели. После Высочайшей охоты число членов превысило сотню. Среди этой сотни настоящих охотников по перу, вполне свободных, было не более десяти; многие, занятые делами, выезжали пострелять только по праздникам; многие записались единственно, чтоб принять участие в Царской охоте; остальные были любители осенних и зимних облав.
Считая с пожертвованиями, средства по тому времени собрались большие; откуплены были все лучшие места в Московском и соседних уездах; громадные дачи предоставлены были в пользование Общества частными владельцами бесплатно (одних Рюминских дач считалось 20000 десятин). И в продолжение нескольких лет, пока не начались расколы, я с несколькими сочленами царствовали на всех этих дачах. Это был настоящий рай краснокожих индейцев.
Таково было положение охот в окрестностях и по близости столиц. Представьте же себе, какая масса дичи обитала в более отдаленных провинциях. Известный богатый помещик Орловской губернии, страстный любитель всякого спорта, Н. В. Киреевский, каждый год два раза в лето уезжал со своими приятелями и гостями в отъезжее поле, на болота Карачевского и Трубчевского уездов. Первый отъезд начинался 29 июня и продолжался до 15 июля; второй с 15 августа по 1 сентября. Для стрельбы болотной птицы, в особенности дупелей, время по-моему было выбрано неудачно, и несмотря на это, количество убитой птицы, в продолжение каждого отъезда, редко не доходило до 1000 штук.
В начале 60 х годов, около 18-го июля, поехал я с тремя товарищами в Нижний Новгород пополевать на тамошних хвалёных местах и посмотреть на ярмарку. Охотились мы на Слободском болоте, в 50 верстах от Нижнего, по Казанскому тракту, и за Лысковом, около деревни Петровской. За 6 дней, считая в том числе и переезды, убито было на три ружья, (четвёртого я не считаю, добыча его была не важная,) 600 с чем-то штук дичи и почти исключительно дупелей: других птиц мы стреляли мало, боясь остаться без зарядов. И это не где-нибудь в глуши, а на местах, посещаемых постоянно нижегородскими и лысковскими промышленниками. К счастию, на этот раз мы их предупредили, они начинают свои объезды после 25 числа.
Подобные гекатомбы лесной дичи всегда были немыслимы; птицы эти даются не так легко, но на удобных для их жительства местах, которые мне в то время случалось посещать, найти за утро 6—7 выводков и более тетеревей или белых куропаток было вовсе не редкостью.
Если, как говорят, прежде всяких птиц было еще более, надо допустить, что стада тетеревей, куропаток, уток, дупелей, бекасов, во время оно были подобны тем тучам грачей, которые осенью покрывают наши поля.
Судить об уменьшении дичи, особенно кочующей, за короткое время весьма трудно. Странствующие птицы меняют пути своих пролётов, места своих отдыхов и своих летних кочеваний. Нынче, положим, весенний прилёт был обильный и выводков вы нашли много, но можете ли вы быть уверены, что выводки эти останутся и не перекочуют в другие места? Наследующий же год, весной дичи мало, в июле же, августе и сентябре, птица прилетает не весть откуда и иногда в значительном количестве. Случаются несколько годов подряд, когда ни весной, ни летом, ни осенью, обилием космополитных пернатых похвалиться нельзя, а на следующий за ними сезон, охоты опять радуют ваше сердце. С тех блаженных времен, которые я сейчас описал, прошло однако же слишком 30 лет — срок весьма достаточный, чтобы прийти к более или менее правильному заключению.
В 50-х, 60-х и первой половине 70-х годов, я охотился понемногу в разных центральных губерниях России: Владимирской, Тверской, Нижегородской, Рязанской, Орловской, Курской, преимущественно же в окрестностях Москвы и моего Рославльского имения, находящегося на границе Брянского уезда, где я теперь живу. (Не считаю зимних охот за границей). С 1875 года, т.-е. уже 20 лет, я провожу лето, осень и часть весны исключительно в означенной деревне и, за исключением временных отъездов в Карачевский уезд, где я снимал одно время болото, полюю преимущественно в двух соседних уездах. Поэтому далее буду говорить только о том, что происходило и происходит в нашей местности.
Начну с дичи так называемой лесной. Уменьшилось ли у нас количество полевых тетеревей или нет — сказать трудно. Те ближайшие места, где прежде скоплялись выводки, точно опустели; на соседних яровых полях не видно тех громадных стад, которые налетали осенью; но причина этому весьма понятна. За последние 20 лет, вследствие сведения старинных, дремучих лесов в южной части Рославльского и в соседнем Брянском уездах, прибавилось множество новых сеч и вновь расчищенных среди их, обильных малиною, земляникой и другим кормом, лугов; тетерева постоянно перекочевывали и перекочевывают на новые места и разбрелись на большем пространстве, чем прежде. Особенно же приманили их глухие, удалённые от жилья дачи, где их почти не тревожат. В этих обширных, кормовых, мало посещаемых людьми и домашним скотом, оазисах, скопляется все нарастающее тетеревиное население и можно поохотиться не хуже, чем прежде.
Недавно поселился в одной из таких местностей, в 70 верстах от меня, богатый человек, занимающийся в продолжение всего лета и всей осени исключительно и ежедневно охотой: зимой он целые сутки, говорят, спит, как медведь. В прошлом году, одному моему знакомому, стрелку еще слабому, пришлось познакомиться с этим оригиналом, и в течение некоторого времени с ним, и с его собакой охотиться. Ежедневно они приносили домой от 20 до 30 штук разного возраста косачей. В прошедшем же году, уездный наш врач, отличный охотник, попал уже поздно, во второй половине августа, когда луга были покошены и тетерева разогнаны по чаще, в такое же эльдорадо, и в два поля настрелял 28 штук. Нынешним летом, весьма неблагоприятным для всех птиц, мой сосед, бывший когда-то товарищ моих охот, теперь человек служащий, постоянно живущий в Петербурге, приехал в отпуск и отправился осмотреть одно из дальних своих Рославльских имений, где за последнее время было срублено 5000 десятин лесной дачи, не считая оголенной в тот же период округи. Проходя по своим сечам и лугам, он в один день сосчитал 17 поднятых им выводков. Знакомые мои, рассказы которых я передаю, не какие-нибудь охотники пустомели, а люди серьёзные и правдивые, которым вполне можно поверить.
Про глухарей, не имея точных фактов, я ничего сказать не могу. Вероятно, с истреблением многочисленных мест их жительства, количество их уменьшилось или перекочевало в другие, нетронутые топором, дубравы. Хорошие глухариные места находились от меня и прежде верстах в 30-ти, 40-ка, в самой средине Брянских лесов, куда и добраться бывало трудно, а поэтому преследовали их мало. Есть правда один бор, верстах в 15-ти, который я прежде посещал, но за бездорожьем давно уже там не был. В больших дачах, находившихся ближе к Рославлю, водилось также много этой птицы: дачи эти почти все сведены. По окраине прежних дебрей, где я живу, выводки попадались весьма редко. Вследствие ли того, что некоторые изгнанники, лишившиеся своей родины, ищут себе пристанища, или потому что бывшие заросли частью превратились в настоящий лес, но кажется число глухарей по соседству прибавилось; их все-таки так мало, что идти нарочно их отыскивать не стоит труда.
Белых куропаток в Рославльском уезде всегда было немного, а в Брянском об них и понятия не имеют: мы живем южней границы их распространения. Обитали здешние нарды, как зовут их в Западном крае, в двух неприступных, больших моховых болотах; одно из них на севере уезда, другое на юге. Стреляли этих птиц весьма немногие, и несмотря на это, они почти совсем исчезли, вероятно перекочевали далее на север, в Порецкий или Бельский уезды. Там их и теперь, говорят, видимо-невидимо, но мхи, на которых они живут, почти непроходимы.
Количество рябчиков далеко не то, какое было прежде.
Виною тому московские покупатели, приезжающие сюда осенью: поднявши цену, они приучили целые деревни истреблять эту птицу. 60 тысяч десятин казённого Брянскаго леса, называемого Окулицкой дачей, были одно время совершенно опустошены соседними крестьянами. Но с тех пор, как стали сторожа наблюдать за охотой в казённых лесах, плодовитый рябец стал опять быстро размножаться.
Об уменьшении количества серых куропаток не приходится и говорить, так как ещё недавно, четыре года или пять лет тому назад, мы видели их массами. Несмотря на значительное число выводков, истребленных во время летних и осенних охот, четвёртого года, по первому снегу, можно было найти следы целых стад этих птиц на полях почти каждой деревни; количество их как будто даже увеличилось по первозимью. В прежнее время обильные урожаи на куропаток бывали также годами и по большей части годами неурожайными на хлеб. Переселяются ли эти птицы к нам с Юга, не находя там достаточно пищи, или неурожаи совпадают с малоснежными зимами, но здешнее народное поверье о появлении этих птиц в голодные периоды оказывается довольно правдивым.
Относительно куропатиных охот в нашей местности можно заметить только одну разницу между прежним временем и теперешним. В старину, и не очень отдалённую, даже в самые бедные на эту дичь времена, можно было все-таки найти два-три выводка не там, так в другом месте: в нынешнем же году куропатки исчезли поголовно во всем Рославльском уезде.
Ловля этих птиц зимой здесь мало практикуется: в течение 10 лет, во всей округе, даже за относительно высокую цену, я не могу найти живых куропаток для завода. Во время сильных морозов и особенно глубоких снегов, оставшиеся от лета выводки почти все погибают преимущественно от голода, уцелевшие же после благоприятных для них зим размножаются чрезвычайно быстро. Умей мы спасти несчастных птиц от преждевременной смерти, у нас их расплодилось бы не менее, чем в Западной Европе или в Польше.
Миниатюрные подобия куропаток — перепела, прилетают к нам только для вывода детей; осенью, начиная с августа, опять уходят на юг. В нынешнем году их почти вовсе не было; в прошлом было, но немного. До этого же времени каждое лето встречались они в большом количестве на лесных покосах, преимущественно новых, где трава бывает иногда по пояс. Пропасть молодых попадались под косу, что не мешало уцелевшим на следующую весну вернуться опять на те же места, в том же, а иногда и в большем количестве. Лет пять тому назад их было ещё очень много.
Перехожу к вальдшнепам. Прежние здешние охотники, к которым причисляю я и себя, о настоящих осенних выволоках или высыпках вальдшнепов не имели никакого понятия до шестидесятых годов. Да и удобных мест для отдыха уставшей птицы до этого времени у нас почти не существовало: с одной стороны стояли вековые леса, с другой — старинные берёзовые рощи; в находившияся среди и между них обширные, молодые заросли и кустарники домашний скот проникал редко и они беспрепятственно зарастали травой; травянисты были также и те относительно немногие сечи, которые ежегодно открывались в окрестностях.
Местные выводки длинноносых к осени перебирались на опушки старого леса, но выбирали по большей части места, густо насаждённые, где трава не могла расти, вследствие недостатка света. Стрелять их там было очень неудобно; появлялись они рано, в конце августа, когда листьев было еще много, и улетали рано, около половины сентября. Пролётных, вероятно отсталых, можно было найти, частью там же, частью в березовых рощах, в ольхах около речек, в лозах среди болот и в моем саду, но в незначительном количестве. Убить 20—25 штук за всю осень считалось уже удачной охотой. В здешней местности, в конце 50-х годов, мне удалось только один раз напасть на обильную выволоку вальдшнепов, в половине сентября. Нашел я этих птиц в густых, смешанных зарослях, перерезанных небольшими луговинами, недалеко от старого леса.
Стрельба была самая трудная и неудачная.
Вечером, как только стемнело, вся масса этих налётных куликов выползла на прилегавший луг, поросший редкими молодыми елками; возвращаясь домой, я почти из-под каждой елки выгонял их по нескольку штук. На следующий день я вернулся опять на то же место, но увы! должен был удовольствоваться самыми ничтожными остатками вчерашнего богатства.
После манифеста 19 февраля, и даже отчасти ранее, почти все помещики, и в особенности богатые, значительно сократили свои запашки: у одного только ближайшего моего соседа 300 десятин посевов превратились в облоги. По всему же Рославльскому уезду и ближайшей части Брянского, таких запущенных полей можно было насчитать больше десятка тысяч десятин. По этим облогам, пастбища сначала запрещались, что тогда еще было возможно, и все они стали зарастать березняками. Когда деревья этих будущих рощ окрепли, запрет пускать туда домашний скот был снят, и трава, зараставшая внизу молодого леса, быстро исчезла.
Новые обширные заросли почему-то понравились вальдшнепам, и ежегодно, осенью, их стало налетать туда большое количество. В сухие года держались они по близости мокрых мест и перекочевывали в соседние ольхи и лозы, в сырое же время попадались повсюду. В течение более 10 лет под ряд осенняя охота на эту птицу была превосходная, особенно в 1872 и 79 годах. В последнем, памятном нам охотникам году, вальдшнепов находили мы не только на излюбленных ими облогах, но повсюду, и в кустарниках, и в больших рощах, и в маленьких островках среди полей, где прежде ни когда их не бывало.
Такую массу дорогих гостей я видел только еще один раз в моей жизни, в Рязанском уезде, в 1855 году. Затем молодые наши березняки стали быстро вырастать и скоро обратились в настоящий лес. Вновь пахотных полей запускают мало; напротив, запашки стали расширять, и вальдшнепы почти совсем нас покинули. В начале 80-х годов были еще посредственные налёты, но вот уже более 10 лет, что мы продолжаем втуне странствовать по тем же незабвенным местам и по немногим, вновь зарастающим лесам, полям, и живем только воспоминаниями; одним словом вернулись к прежнему, описанному мною времени.
В виду этих особенных, временных условий нашей местности, судить об уменьшении количества вальдшнепов, на основании их теперешних жалких осенних у нас выволок, невозможно. Более верные сведения могут нам дать наблюдения над весенними тягами и количеством встречаемых летом выводков, но и к этим наблюдениям надо относиться осторожно. Ежегодные весенние налеты меняются; из налетевших, на лето иногда остается больше птицы, иногда меньше. Это зависит от разнообразных причин: в нынешнем, например, году зима была снежная, весна холодная, и снег в больших, темных лесах лежал до половины апреля. Из вальдшнепов, налетавших и разместившихся по лесным окраинам и отдельным, находящимся среди полей рощам, т.-е. там, где снег растаял раньше, немногие, спарившиеся на пути, должны были остаться выводить детей на местах, где они выволоклись, остальные же улетели далее. В этих лесных островах, когда-то в старину, изредка встречались гнездящиеся длинноносики, но от шума и пастьбы они давно уже их покинули и стали выбирать себе более покойные и глухие места.
Где бывают выводки, там бывает и поздняя тяга и наоборот, —это знают все опытные охотники. Заметив, что несколько вальдшнепов тянут в давно забытых ими местах, старые мои товарищи возрадовались и вообразили, что вальдшнепов в этом году будет много. Ничуть не бывало: их было меньше, чем когда-либо, да и те молодые птицы, которые вывелись среди полей и имели счастье спастись от пастушков, конюшков и их собак, как только стали подрастать, перебрались в большие леса.
Тяги бывают двух родов: ранние — пролётные, и поздние — местовыя; в первых принимают участие и птицы, остановившиеся на время, и птицы, которые останутся гнездиться; во-вторых — только последние. Богатство или бедность тяг пролётных никакого понятия о будущих выводках нам дать не может. Другое дело-тяги местные: чем они обильнее, тем молодых птиц будет больше летом.
Сравнивая эти тяги за многое число лет, мы в состоянии приблизительно судить — уменьшилось или нет в нашей местности количество вальдшнепов.
К несчастию наблюдения мои в здешнем округе не заходят очень далеко. Когда мне случалось бывать в имении весной, лет 40 с лишним тому назад, пролётные тяги видал я чрезвычайно богатые; о мостовых же в то время трудно было судить. Площадь сплошного леса простиралась на громадное расстояние; насаждение было старое; деревья высокие; вальдшнеп тянул в разброд и стрелять его приходилось чуть не под небесами; поэтому и охотой на него в это время никто не занимался. Верстах же во ста пятидесяти подальше, в нашей же губернии, в Дорогобужском и Юхновском уездах, куда я ездил гостить к моему отцу, в тот же период времени мне пришлось видеть в мае тяги по истине замечательные, не хуже лучших пролетных.
Леса в этой местности, особенно по близости реки Угры, находили сбыт гораздо ранее, чем у нас, но вырубали их постепенно. Среди старинных дубрав попадались и сечи, и молодой лес; стрельба в этом последнем была в самую меру; было и по чем пострелять: голова уставала от беспрестанных поворотов то направо, то налево; и там кряхтит, и там цыкает… пока заряжаешь ружье, смотришь—один, два вальдшнепа пролетели над самой головой. Сердце волновалось, как в самые счастливые минуты жизни, и выстрелам и промахам не было числа.
В конце 50-х годов, после весенних охот по дупелям, мне случалось еще проводить такие же незабвенные вечера в лесах около Ильинского погоста, в Богородском уезде, Московской губернии, и на Волжской пойме, в 40 верстах ниже Нижнего, которые в то время были еще мало расчищены: молодой частый лес, пересекаемый лугами, болотами, озерами, занимал в этой местности всю ширину низменности и тянулся почти до Макарьева. Сколько разнообразной дичи было в сей дикой Палестине—теперь и вообразить себе трудно. Затем, я никогда уже на подобных праздниках не присутствовал.
В 60-х годах я посещал недурные, поздние тяги под Москвой, по Троицкой дороге, и в Подольском уезде, но это было не то. В 70-м году, в конце апреля пришлось мне побывать опять в Дорогобужских и Юхновских лесах: местность мало изменилась, но куда девались прежние вальдшнепы?
Лет 20 тому назад, наши вековые дремучие дебри потеряли уже несколько свой прежний характер: часть их исчезла и превратилась в сечи и луга: часть заменилась густым молодым лесом, и поздняя тяга сделалась доступной и довольно приятной. Верстах в 15-ти от меня и, позднее, в моих подраставших сечах, в хороший майский вечер, можно было выпустить 6—7 зарядов, а погорячась и более; за последние же 10 лет все пошло хуже и хуже. Я и соседи мои охотники посещаем еще покрытые молодой зеленью леса, при одном виде которых можно подумать, что они переполнены дичью, слушаем соловьев, отдаем себя на съедение комарам — и какой же бывает результат? При счастье выпалишь 2—3 патрона, а иной день и ни одного.
Бывшие обильные осенние налеты особенного влияния на выводное время, по-видимому, не имели. Когда они прекратились, лесные тяги некоторое время еще оставались в прежнем положении. Ухудшаться они начали лет восемь тому назад.
На основании этих моих, хотя и отрывочных наблюдений, мне кажется можно заключить, что количество вальдшнепов,—не говоря уже о пролетных, посещению которых мы были обязаны особым обстоятельством, но и остающихся у нас гнездиться, значительно сократилось за последнее время.
Уменьшение и почти совершенное исчезновение водяных и болотных птиц еще заметнее.
Я уже сказал несколько слов о том, сколько их было когда я начинал здесь охотиться. Еще мальчишками, я с покойным моим братом, приезжая летом на каникулы, почти ежедневно отправлялись на охоту, преимущественно на уток, и иногда с трудом могли донести убитых птиц домой. И выводных, и налётных, и пролётных, разных видов этой дичи было баснословное количество. Теперь же, если в окружности есть пять, шесть выводков, говорят: нынче уток много. До 90-го года, небольшие стайки, в августе и сентябре, ежедневно плавали на моем пруде. Так как пруд довольно широк, я купил даже нарочно ружьё, канардьерку; но с тех пор, как я сделал это приобретение, утки больше не показываются.
Причину, почему квакухи нас разлюбили, я ещё понимаю: некоторые из лучших прудов, в тростниках которых им было привольно жить, исчезли; многочисленные лужи, существовавшие здесь прежде среди болот, кустарников и почти на всех полях, пересохли или, лучше сказать, заплыли наносной с гор землею, так что теперь и следы их найти трудно; но почему же почти исчезла болотная дичь — постичь не могу.
Положим, что количество болот и крепей так же уменьшилось, но далеко не в той пропорции, как число их обитателей. Болота и крепи сократились, допустим, даже на половину, что будет очень преувеличено, дичи же нет и одной десятой того количества, какое бывало прежде.
Не говорю о кроншнепах, нетигелях и других куликах, присутствие и голоса которых хотя и оживляли первые охоты, но также иногда и надоедали; мне их вовсе не жаль; но когда подумаешь, сколько обитало на наших низинах дорогих всем охотникам дупелей и бекасов, и сколько их попадается теперь, просто щемит сердце.
Лет сорок тому назад, когда я собирался ехать в деревню, я всегда запасался громадным количеством пороха и дроби; теперь же 200 патронов служат мне уже два года и вероятно отслужат ещё третий.
Как я уже говорил, бекасами мы в то время даже пренебрегали; на всех болотах и на каждом, не только ржавом, но просто сыром, местечке этих болот, их можно было найти столько же, как в урожайный год грибов. В конце 50-х годов приехал ко мне в гости один знакомый охотник, курский помещик, и на другой же день, с утра, отправился с ружьем и собакой осмотреть наши ближайшие места. Не прошло двух часов времени, смотрю — приятель уже возвращается домой. Напав в полуверсте от усадьбы на бекасов, он вздумал по ним попрактиковаться и в самое короткое время расстрелял весь патронташ, 24 заряда.
При желании, подобное истребление зарядов можно было производить каждый день. Неурожаев на эту быструю птичку мы не знали; во время засух (в 59 году мы не видели дождя в течение 3 месяцев) стоило только подойти поближе к топям, которые и теперь местами непроходимы, и пали сколько душе угодно.
Дупелей также было довольно, но много менее, чем бекасов; изобилие этой птицы, как и куропаток, случалось годами. В самые однакож неблагоприятные времена, полазив подальше по болотам, можно было настрелять за день пары три-четыре. Особенно обильные сентябрьские высыпки дупелей, такие, какие я видал под Петербургом, здесь, как и вообще в средней полосе России, по крайней мере в тех её местностях, где мне случалось охотиться, всегда были неизвестны; иной год эти высыпки и вовсе отсутствовали. Случалось подбирать большею частью отсталых, в день пары четыре, пять, и когда мне удавалось за короткое время пролёта убить штук тридцать, я считал себя вполне удовлетворенным.
Один только раз мне пришлось, около 9-го сентября, наткнуться на большое количество дупелей в здешней местности. Это было в 1860-м году. Нашёл я их штук 40 или 50 на болотах, находящихся в 18 верстах от моего дома, и порядочно настрелял их. Переночевал я у соседа, не желая расстаться с таким богатством, но на следующий день охота была уже плохая. Проходя по тем же местам, подобрал я штуки три отсталых; затем прошёл ещё несколько шагов; собака начала прихватывать и не успела сделать стойку, как стадо дупелей штук в тридцать поднялось все сразу, потянуло низом и улетело не весть куда.
С 62 года по 76 я почти не посещал здешний край и охотился в других местностях России, преимущественно же под Москвой, где, как я уже сказал, все лучшие охотничьи места перешли в исключительное пользование моих сочленов Московского Общества Охоты. Поэтому я пропущу эти 14 лет и буду продолжать, начиная с 76 года. Приехал я сюда в этом году в половине июля, прожил здесь полторы недели и как раз попал на замечательное обилие дупелей.
Перед этим я только что перенёс тяжкую болезнь, парализовавшую мне отчасти и руки и ноги; слабость чувствовал ещё большую; но сердце не камень; с трудом, но обошёл все ближайшие и даже несколько отдалённые болота. Ходил плохо, стрелял еще хуже, и всё-таки в 10 дней набил штук 80 дупелей, а сколько их ушло—и сказать трудно.
Бекасов было так же много; мне показалось, однако же, что количество их против прежнего, давно прошедшего времени, уменьшилось. Вывали и тогда года, обильные дупелями, но бекасы численностью всегда их много превосходили; на этих же охотах мне трудно было решить, чего мне попадалось больше, тех или других.
После 1876 года, пять лет под ряд урожаи на дичь, особенно болотную, были весьма удовлетворительные. О вальдшнепах и о необыкновенных их высыпках в 79-м году я уже говорил. Дупелей попадалось, хотя и много меньше, чем в 76-м году, но вполне достаточно, чтобы сделать охоту приятной. Теперь, на старости лет, когда я стал менее жаден на дичь, я с удовольствием отказался бы от тех экстраординарных побоищ, которые мне случалось делать периодически в разных местностях России, чтобы иметь ежегодно, около дома, подобные охоты. Бекасов было также достаточно, более чем дупелей, но попадались они не повсюду, как в старое время, зато где уже нападешь на них, береги заряды!
Сын моего управляющего пристрастился в это время к охоте, а так как он стрелял в то время плохо, я посоветовал ему упражняться по бекасам. Каждый день он стал ходить на ближайшее болото, в самую топь, и такую там производил пальбу, что надо было удивляться, когда он успевал заряжать пистонное ружьё. Из моей усадьбы слышны были выстрел за выстрелом и так как пальба эта была очень неудачна, многие над ней потихоньку подсмеивались. Через месяц терпеливый юноша стал стрелять не хуже старого охотника.
Постоянные урожаи в течение нескольких лет на дупелей и уменьшение бекасов, которые я нашёл здесь после моего долгого отсутствия, я приписывал тому, что за это время местные болота немного изменились: в некоторых очень топких местах прорыли канавы, которые хотя не совсем их осушили, но сделали доступными и косарям и охотникам; там, где прежде выводились и кормились одни бекасы, мог приютиться и дупель. Затем, некоторые из прежних, обширных крепей частью совсем вырубили, частью проредили для сено коса. В непролазных чащах ни дупель и никакие другие птицы не живут и не гнездятся; любят они держаться около них, но в более редких, сырых кустарниках, среди которых можно косить траву.
Предположения мои впоследствии, однако же не оправдались. В настоящее время, хотя часть изрытых канавами болот усохла, но зато ещё порядочная часть крепей превратилась в тенистые мокрые луга. Мест удобных для дупеля пропасть, а самого его нет и нет.
1882 год, год несчастной Кукуевской катастрофы, был один из самых обильных болотной дичью в нашей местности. С половины мая и весь июнь, во всей средней и южной части России, жары стояли тропический; множество болот совсем пересохли, и надежды на хорошую охоту было мало 27-го июня стали заходить с запада чёрные тучи и в три дня налили такую массу воды, что все почти, плотины прорвало, железные дороги залило и попортило, что и было причиной кукуевскаго бедствия. Несмотря на бывшую перед тем засуху, воды набралось столько, что она не пересыхала до осени. С 10-го июля стали у нас показываться дупеля и с каждым днем количество их прибавлялось. Как нарочно в это время повадились посещать соседние мои болота новые охотники, но убытка от них не было, на всех дичи было достаточно.
Охотничья жадность увлекла меня, однако же, около 20 июля в Карачевский уезд, Орловской губернии, уезд, который, как я уже говорил, всегда был царством дупелей, и куда я, впрочем, ездил каждый год. От самого города Карачева, по направлению к Брянскому и Трубчевскому уездам, встречаются превосходные, особенно в дождливые года, болота; самое лучшее и самое обширное из них начинается между селом Покровом, деревнями Козинками, Старыми и Новыми Подосинками, и далее тянется, говорят, на 40 верст. Болота эти скупал когда-то известный охотник, И. В. Киреевский; затем перешли они в пользование Орловского Общества Охоты, в котором и я принимал участие; когда же Общество рассыпалось, двое из прежних членов, я, и один карачевский помещик, согласились лучшую и ближайшую часть болота (более 1000 десятин) оставить за собой, не в виду сохранения дичи и исключительного её пользования, стреляли её безнаказанно все соседние жители, а просто, чтоб избавиться от бесконечных притязаний владельцев крестьян на водку. Каково бы ни было лето, сухое или мокрое, неудачных охот на описываемой мною низменности быть не могло, так разнообразна была её местность и так много было родников, поддерживавших на ней сырость. Во время неурожая на какую-нибудь птицу только стоило заняться другими, разнообразить свою стрельбу и ягдташ всегда был полон.
Не мало видал я дупелей под Казинками и Покровом, но никогда, как в 82 году. К несчастию, охоту мою испортило непредвиденное и весьма неприятное для меня обстоятельство. Вышел я из Казинок около 9-ти часов утра и, как всегда, прежде всего занялся дупелями. День был невыносимо жаркий; температура доходила почти до 40°; солнце пекло как раскаленное железо; грозные тучи видны были в разных сторонах и отдаленные удары грома сменялись почти беспрерывно. Несмотря на это, к двум часам дня настрелял я 14 пар. Перешёл на луга покровских крестьян, где оказалась ещё масса дупелей. Немного утомленный от адской жары, прежде чем заняться ими, я пошел выкупаться в одном из ближних пенькомочьев (ямы, наполненные водой, где мочут пеньку), вырытых возле самых полей. Поболтавшись в холодной воде, я оделся, но только что стал надевать сапоги, как почувствовал в ногах ужасные судороги. Доползши босиком до сухого места с кустами, я лег в тени и пролежал два или три часа в самом неприятном положении. Лежу — ничего, но как только всуну ногу в сапог, опять судороги. Кое-как я, наконец, обулся, дошёл до телеги, которая меня ожидала невдалеке с запасными патронами, и вернулся в Козинки. Отдохнув вечером и ночью, на следующий день я отправился опять на те же места, которые покинул вчера. Погода стояла такая же тропическая, невыносимая Расстреляв все патроны, я должен был пройти лишних три версты по топкому месту, чтоб заменить их новыми, набил однакож 18 пар и больше не мог. Хотя я на этот раз не купался, но почувствовал опять судорожные боли в ногах; пришлось покинуть болото и выбираться на сухое место к моему вознице. Дупеля беспрестанно вылетали из-под ног, собака делала стойку за стойкой, но мне было уже не до стрельбы. Устав отзывать беспрестанно разгорячившегося пса, я принужден был взять его на свору и с трудом добрался до берега. В тот же вечер, с поездом, я вернулся домой. Не случись со мной неожиданной болезни, я бы за два дня настрелял не 64 штуки, а более 100 дупелей.
Бекасов в это время попадалось так же немало; стрелять я их мало стрелял, но на этот раз положительно могу сказать, что численностью они уступали дупелям.
Замечательно, что обилием дичи в 82-м году могли похвалиться только те местности, где были ливни в конце июня. Тучи, их породившие, взяли начало в Могилевской губернии, захватили наш уезд и затем прошли чрез Орловскую и Тульскую губернии; севернее в наших других уездах, в Московской губернии, и южней в Курской и Харьковской, не было ни капли дождя; все лето стояла засуха, болота пересохли и, по рассказам тамошних охотников, охоты были весьма плохие. Должно быть вся птица из этих, спаленных солнцем мест, перекочевала на линию, подвергшуюся наводнению.
В 83-м, 84-м и 85-м годах мы еще довольно удачно охотились на дупелей; в последнем, на некоторых болотах их было очень много, на других совсем мало; количество же выводных и налетных бекасов продолжало заметно уменьшаться. Затем, и те и другие длинноносики стали с каждым годом все более и более покидать нашу местность. В конце 80-х годов, натаскивая молодых собак, в июне, я мог еще показать им один-два, выводка, и позже—десяток другой дупелей. В 90-м году, в половине июня, после ливня, наводнившего болота, я нашел штук двадцать этих птиц, всяких возрастов (к удивлению, были и такие, которые почти равнялись со старыми), скопившихся в одном лугу, прилегающем к выводным кустам. Это возродило во мне надежды видеть опять прежние времена, но увы, надежды не сбылись. Старые и молодые продержались только три дня на том же месте, затем перекочевали не весть куда; в июле и августе охоты были самые плачевные. За последние 4 года, в июне дупелиных выводков я не видал; бекасов, которые гнездятся и выводятся у нас на открытых болотах, постаравшись можно было еще найти 5—6 семейств, но или в кочках, или в непролазной топи; поэтому самые молодые из моих псов натаскивались почти исключительно по весенним перепелам.
Гаршнепы, как известно, в средней полосе России детей не выводят; за все время моей охотничьей жизни я встретил летом только 2 выводка в одном лесном болоте, Покровского уезда: гнездятся они на далеком севере и посещают нас только весной и осенью. Хороших налетов этой маленькой птички я давно уже не видал. В сороковых годах, на петербургских болотах осенью их бывало множество. По рассказам одного знакомого инженера, служившего тогда на Ладожском канале, около Ладожского озера и канала их можно было настрелять сотнями. В окрестностях Москвы удобных для гаршнепа болот мало и похвалиться обильными охотами не случалось. В нашей же местности, в 50-х годах, во время пролета, их бывало столько же, как зимой воробьев; на каждой болотной мочежинке, окруженной травой, собака непременно делала стойку.
По большей части я этой мелюзгой пренебрегал, гоняясь за ожиревшими бекасами, которых в то время попадалось много; в 57-м же году приехал я из Москвы в деревню поздно, 1-го октября; холода были ранние; каждую ночь вода покрывалась ледком; другая дичь почти вся улетела и поневоле пришлось заняться гаршнепами. Дни стояли солнечные; вода на несколько часов оттаивала, и я пользовался этим кратким временем, чтоб побегать по болотам. Пробыл я здесь 10 дней и, охотясь не более 4-х часов в день, настрелял около 150 штук жирных, вкусных птичек, которыми лакомился ежедневно с посещавшими меня приятелями. Прибавлю, что побоища эти происходили на тех самых местах, где в нынешнем году я видел всего 8 штук.
Случилось мне порядочно охотиться на гаршнепов и впоследствии здесь и во Владимирской губернии, но подобного количества их я уже не встречал. Убьёшь 30—-40 штук за всю осень, а в последнем десятилетии и этим похвалиться нельзя.
Большинство охотников обыкновенно приписывают уменьшение дичи ранним истреблениям самок, их гнезд и яиц, и преждевременной охоте на молодых птиц. Это может быть совершенно справедливо, относительно местной дичи: рябчиков, тетеревей, куропаток, которые хотя иногда и перекочевывают на новые места, но вообще, любят придерживаться избранной ими местности, разумеется, пока в ней продолжают существовать удобства для их жизни. Раз вы уничтожите гнёзда, поберете из них яйца, передушите молодых пока их можно брать руками, выводков у вас не будет и напуганные матки, спасшиеся от смерти, после двух, трёх таких потерь, станут искать себе более покойных мест для вывода детей. В малонаселённых местностях, где птиц много, а потребителей мало, от таких преждевременных охот, практикуемых умеренно, как это всегда бывало и прежде, убыль летних подростов будет мало заметна: лисицы и другие хищные звери и птицы причиняли и причиняют не менее вреда. Все дело в размерах истребления. Вот почему тетеревей и куропаток трудно найти только там, где народ очень расплодился и всякого рода пастушки, и конюшки получили вкус к яичницам и жареным цыплятам; жаловаться же на уменьшение количества лесных, болотных и даже полевых куриных видов во всей России вообще, мне кажется, преждевременно. Некоторые прежние места, где мы привыкли охотиться, опустели, другие вновь населились, на третьих курочки по-прежнему размножаются и населяют землю.
Доказательством тому, что птиц этих не меньше, чем прежде, могут служить сравнительные цены на них в столицах. В 40-х и 50-х годах, удобные для еды рябчики, смотря по их качествам, продавались 30, 40 50 копеек за пару, с тех пор стоимость их слишком удвоилась. Заметим, однако же, что пропасть залежавших, полугнилых, предлагают на улицах по 10 копеек за штуку, что в общем уменьшает кажущуюся дороговизну. Такое же возвышение цен мы видим и на все другие товары, за исключением некоторых мануфактурных и хлеба.
Причиной тому просто падение ценности денег. Понижение стоимости хлеба зависит от особых обстоятельств, о которых здесь не место говорить, но я помню еще время, когда у нас, в Смоленской губернии, рожь продавалась по 2 руб. 85 коп. (10 руб. ассигнациями) за четверть, и все такую продажу находили выгодной; теперь же 4-х, 5-тирублевую цену считают разорительной. И за землю, и за рабочие руки2, и за рабочую лошадь, и за корову, и за земледельческие орудия, и за постройки, за все приходится платить более чем вдвое — барыша никакого и нет. Район, из которого привозится лесная дичь в столицы, правда за последнее время расширился, но только по железным дорогам, которых у нас ещё весьма немного, и не более, как на 50-ти- вёрстное от них расстояние. Положим, товару доставляется втрое, вчетверо больше прежнего, но потребление возросло не в меньшей пропорции. Русская земля велика; есть пропасть местностей, куда столичные покупатели дичи еще не заезжают. В нашей даже губернии, смежной с Московской, в ста и более верстах от железных дорог, в Бельском и Порецком уездах, существуют обширные и обильные тетеревами и белыми куропатками леса, сечи и болота, обитатели которых вовсе незнакомы с московскими рынками.
Наполеон I как-то сказал, что одна парижская ночь возвратит ему всю убыль солдат, погибших в сражении под Аустерлицем; большинство же животных и птиц размножаются быстрее человека. Куриные виды, тетерева и в особенности рябчики и куропатки необыкновенно плодовиты; на местах, удобных для их жительства, они в одно лето могут не только пополнить, но и удесятерить количество жертв, попавших в желудки, не только столичных, но и провинциальных гастрономов. Удобные же местности для размножения этих птиц, особенно косачей, во второй половине нашего столетия значительно расширились; одним только глухарям стало теснее. Полевой тетерев не живет в дремучих, темных лесах, где, за недостатком света, и ягоды не родятся; на севере он предпочитает моховые болота, покрытые мелким лесом и изобилующие клюквой, брусникой и голубицей; в средней же России любит больше всего новые сечи, внутри которых находятся небольшие свежие лужки.
С расширением сети железных дорог и сопровождавшей их постройку вырубкой лесов, сечи эти размножились повсюду; часть их превратилась в поля и луга: на многих успел уже вырасти молодой лес, но так как топор продолжает свое дело, несмотря на запретительные законы, тетерева не унывают. Птица эта, как и всякая дичь, избегает мест многолюдных, первые же колонизации человека, напротив, ее привлекают. На новых яровых полях она находит возможность подбирать зерна овса, ячменя и гречихи, которые вкусней и сытней семян березы и ольхи.
Рябчик встречается и в старых лесах, но почти всегда около речек, лужков и по близости окраин, молодые же заросли, где больше света и ягод, для него приятней и, если эти новые рощи выросли неподалеку от прежних мест его жительства, он мало-помалу в них перебирается.
Моховые тундры, пристанища белых куропаток, за невозможностью что-нибудь из них сделать, остались большей частью в прежнем положении. Ценность этой птицы малая, охота на нее трудная, распложается же она очень быстро. По близости железных дорог и там, где много охотников-любителей, количество куропаток, по всей вероятности, уменьшилось, но есть еще такие для неё притоны, куда и-проникнуть невозможно.
С превращением некоторых лесных местностей в полевые, площадь жительства серой куропатки также расширилась. Где четвёртого года я находил выводки этих птиц, в начале столетия стоял сплошной лес и о подобной охоте понятия не имели. В нашей местности любят они также небольшие сечи, окружённые полями, число которых с каждым годом прибавляется. Говорят, количество куропаток уменьшилось в степях, зато они проникли далее к северу и в особенности на запад. Петербургские и новгородские охотники стали хвалиться весьма удачными на них охотами, а в западных окраинах и в Польше их так много, что и желать больше нельзя.
Пока народонаселение России не удвоится, местной дичи хватит и на нас, и на наших детей, только её придётся искать на новых местах, куда ещё нескоро проникнет цивилизация. К несчастию нельзя того же сказать о птицах кочующих и пролетных. Прогрессивное уменьшение количества этих временных наших гостей, или по крайней мере некоторых из них, начинает, кажется, чувствоваться повсюду. Судить о том, что происходит на огромных пространствах русской земли по местности, в которой мы живем, было бы ошибочно. Дикие утки, например, стали нас покидать, но по рассказам охотников других губерний, есть еще реки, пруды и болота, где встречаются большие их стада и охотятся на них не хуже прежнего. Тоже можно сказать о турухтанах и некоторых других голенастых.
Более общие жалобы касаются бекасиных видов. Приписывать исчезновение этих куликов незаконным ловлям и охотам, по моему мнению, нет никакого основания. Неоспоримо, что лучше было бы, если б стража следила за исполнением закона, но и сам закон в этом случае есть не более как средство паллиативное, могущее только временно облегчить страдания весьма немногих больных: в общем, отступления от него вовсе не так велики, как кажется.
Некоторые охотники жалуются, что много вылавливают дупелей силками на токах; но ведь эта ловля практикуется только в местностях исключительных, по близости столиц и больших городов, где эта дичь имеет сбыт и ценность. Весеннюю и летнюю птицу сохранять и перевозить на далёкие расстояния даже по железным дорогам невозможно. Посещающие нас покупатели рябчиков для столиц начинают свои объезды по деревням только по первому снежному пути. Чтоб птица не испортилась, к этому времени ее замораживают, а если нет морозов, то подсушивают на гумнах. Ни весеннюю, ни осеннюю пролетную птицу подобным операциям подвергать невозможно. В нашей губернии дупелиные тока страдают только по близости губернского города; в Рославльском и других уездах заниматься ловлей дупеля не стоит труда: цена ему 5—10 копеек, да и то еще надо поискать любителя.
Бекасов и вальдшнепов убить весной в большом количестве невозможно: напасть на вальдшнепят и с легавой собакой удается редко, маленький же, едва летающий бекасик никому не нужен. Есть, положим, еще и охотники-любители, которые не постыдятся убить матку с гнезда, но все эти преступления так ничтожны числом, что и говорить об них не стоит. Сколько существует в Европейской России, особенно на севере, громадных болот и лесов, где ни токующих, ни гнездящихся, ни молодых дупелей, бекасов и вальдшнепов никто не беспокоит. Могли бы эти птицы за излишеством, от времени до времени, переселяться к нам, или по крайней мере посещать нас во время пролетов, как это бывало прежде.
Я помню в старину, в Московском уезде, вся болотная дичь избивалась, можно сказать, поголовно, и это не мешало ей на следующий год появляться вновь в таком же, а иногда и в большем количестве. Почему же, наконец, высыпки гаршнепов с каждым годом становятся бедней и бедней? Птицу эту, во время пребывания её на дальнем севере, кроме хищных птиц никто не уничтожает, да и когда она налетает к нам, ей достается гораздо менее зарядов, чем более крупным её товаркам. Весной гаршнеп останавливается у нас ненадолго, осенью появляется вместе с холодами и морозами, или с ветрами, дождями и снегом. В такую погоду любители, кроме самых отчаянных, редко рискуют купаться в топях, где пребывает миниатюрный бекасик; промышленники же, в виду малой его ценности, совершенно им пренебрегают. Кажется жить бы ему припеваючи и плодиться, как воробьи. Нет, и над ним тяготеет рука судьбы и его род подкашивает коса смерти.
В одной из моих прежних статей я говорил о преследованиях, которым подвергаются пролётные пернатые, в том числе и многие виды европейских бекасов, на узких полосах земли, избираемых ими для своего пути на юг, чтоб избежать широких пространств Средиземного моря, где более ленивые из них остаются зимовать. В Испании, Сицилии, Италии и на Балканском полуострове, несчастных птиц избивают иногда беспощадно; множество их, говорят, погибает также между Каспийским и Черным морями, на Кавказе, в Грузии и Армении. Беспощадные охоты жителей этих местностей, конечно, приносят много вреда путешественникам и могли бы быть причиной конечного исчезновения их с лица земли, если б они производились постоянно и на всех местах отдыха уставших птиц. К счастию, этого нет: в теплое время вальдшнепы спасаются на неприступных горах; во время морозов, бекасы и гаршнепы задерживаются недолго и стремятся поскорей по пасть в более южные местности.
Недавно в „Охотничьей Газете“ были описаны охоты армян на возвращающихся весенних дупелей, которых ненасытные даже солят, чтоб обжираться ими в летнее время.
Далее на запад весенние и осенние пролеты дупелей проходят почти незаметно: в Европе дупеля нигде не зимуют. Из Италии, где эта птица гнездится, осенью она улетает ещё в конце сентября и затем новых не прибывает; весенние выволоки заметней, но кратковременны. На тех узких пространствах, где временно должны скопляться несчастные странники, не во всех же местностях живут охотники, и сколько птиц вовсе на них не останавливаются или останавливается только на несколько часов, торопясь поскорей добраться до более удобных и гостеприимных зимних квартир в Африке или Южной Азии. Там по крайней мере они будут в безопасности и покойно проживут до весны. Полудикие обитатели теплых стран не познали еще наслаждения охот с легавыми собаками и не раскусили гастрономической прелести вкусных длинноносиков, пресных и соленых; изредка разве какой-нибудь заезжий европеец напомнит бедным птичкам о существовании огнестрельного оружия.
Предположим даже, что во время пролетов и зимовки погибает третья часть выведшихся у нас, разных видов бекасов; две остальные трети, вернувшись назад, в одно лето могут удвоиться и почти утроиться числом, так что к осени окажется еще большой излишек.
Не зная, чему приписать оскудение наших болот, я остановился на мысли, что причиной этого оскудения есть размножение народонаселения и, в особенности, домашних животных, которых, за недостатком выгонов, приучили гулять по трясинам и искать себе пищу, где прежде кормились исключительно дупеля и бекасы. Лошади и коровы пугают дичь, перегоняют ее беспрестанно с места на место, а главное выедают до чиста отаву, служащую ей защитой от хищников.
Длинноносики, думал я, может быть существуют еще и в большом количестве, но лишаемые все более и более прежнего спокойствия и удобств жизни, они покинули наши слишком шумные низины, избрали другие пути для пролета и нашли себе более тихие места для жительства, где-нибудь далее от цивилизации, на дальнем Востоке, за Уральским хребтом, в обетованной стране, куда стремятся и люди, которым становится тесно и голодно на родине. Засухи, продолжавшиеся у нас несколько лет подряд, может быть также способствовали этому переселению.
По вот, читаю я в 38-м „Охотничьей Газеты“ весьма любопытную корреспонденцию из Томской губернии, подписанную г-ном Н. Яблонским. Хотя мы можем только позавидовать результатам охот автора корреспонденции, оказывается, однако же, что и в Сибири начинают слышаться жалобы на уменьшение дичи, в особенности дупелей. На болотах, которые поражали покойного Черкасова и Брэма большим обилием этих птиц, не оказалось ни одного, или очень мало из их потомков. Странно, что Брэм в свей «Жизни животных», описывая жизнь различных бекасиных видов, даже не упоминает о дупеле, как будто он вовсе не знал о его существовании, но это к делу не идёт: главное, что есть уже признаки умаления количества этих птиц даже в Сибири.
Г-н Яблонский предполагает, что сети и пленки, истребляющие дупелиные токи, составляют главную причину такого прискорбного для барнаульских охотников явления. Я уже говорил выше, что сети и пленки появляются только там, где птица имеет сбыт и ценность. Положим, что в Томской губернии живет много гастрономов, неужели они расплодились во множестве и во всей Сибири? Неужели все бесконечные болота Северной Азии усыпаны силками? Если, как мы привыкли предполагать, трясины эти, за малыми исключениями, не только никогда не видали пленок и сетей, но некоторые даже и самого человека, куда же девается ежегодный избыток их дупелиного населения? Заметим при этом, что пролётные птицы Сибири, во время своих путешествий и на зимних своих квартирах, не подвергаются тем опасностям, которые встречают европейские уроженцы.
Если точно уменьшение бекасиных видов чувствуется не только в Европе, но и в Азии, явление, охватившее две страны света, не может быть объясняемо какими-нибудь местными условиями; оно должно иметь общую причину. Вы может быть пожелаете меня спросить, какая же это причина? На это я откровенно отвечу: не знаю. Надобно еще несколько десятков лет тщательных, обдуманных наблюдений в разнообразных местностях, чтоб получить ответ на подобный вопрос.
Мне приходит иногда на ум весьма грустная мысль. Всем известно, что каждый животный вид, как и каждый живой индивидуум, имеет только временное существование: вначале он растет, размножается, затем начинает стареть, болеть и умирает. Недра земли наполнены остатками животных, которых более не существует; на наших глазах исчезает крупнейший из представителей бычачьих родов, — зубр, несмотря на все старания поддержать и продлить его угасающую жизнь. Не началось ди также естественное вымирание и бекасиных видов? Нет, я не хочу и останавливаться на этой мысли: будем надеяться, что горе наше временное и мы доживем еще до лучших дней.
С. Пенский.
Если вам нравится этот проект, то по возможности, поддержите финансово. И тогда сможете получить ссылку на книгу «THE IRISH RED SETTER» АВТОР RAYMOND O’DWYER на английском языке в подарок. Условия получения книги на странице “Поддержать блог”
- Исключение составляли — из ближних: Лахта графа Орлова-Денисова; из более отдаленных — комендантские имения (номинально), дачи откупленные обществом Осиновой рощи, за Парголовом, и имение Чоглокова вверх по Неве, в 25 верстах от города. ↩︎
- Так называемый даровой крепостной труд также имел ценность. Ценность эта — был процент с суммы, которую платили за души. ↩︎