“Природа и Охота” 1894.1
Необъяснимый случай
«Есть так много вещей естественных, превосходящих разум человека; что же надо сказать о мире невидимом, о предметах сверхъестественных?..»
Ласкал
Охота была более чем удачна. Утомленные до невозможности, утомленные так, как может быть утомлен только охотник, проходивший подряд три дня по болотным кочкам, мы прошли в отведенное нам нашим любезным хозяином помещение, чтобы переодеться в более приличный костюм и привести себя в надлежащий вид. С понятным наслаждением были сняты болотные сапоги, в каждом из которых, как нам казалось, было не меньше пуда; мы умылись, переоделись и пошли ужинать.
Наш дорогой хозяин, Алексей Степаныч Наумов, в богатом имении которого, охотясь напропалую, наша охотничья компания проживала уже пятый день, переодетый и свежий, встретил нас на пороге столовой, любезно приглашая утолить голод.
Ну, и утолили же мы его! Если бы в это время чудом перенеслись сюда наши городские дамы и взглянули бы на нас, пожирающих, то очень много потерял бы чрез это в их прелестных глазках Володя Тарханский, мой приятель и великий сердцеед!..
Ужин был изысканный, вполне гастрономический.
Когда мы насытились так, что едва могли двигаться, то все перешли в кабинет хозяина, где были отворены двери на балкон и все окна. Сюда же нам принесли кофе, ликеры, коньяк и другие жидкости, служащие для услады сердец человеческих. Даже Володя, предвкушая эту усладу, присоединился к нам несмотря на то, что из зала уже неслись призывные звуки рояли, на котором очень недурно играла старшая дочь хозяина.
Физиономия Володи, прислушивающегося к этим звукам, напоминала физиономию моего выжлеца Докучая, отслушавшего стаю, вдруг услышавшего жаркий гон и готового сию секунду ринуться «к нему».
Алексей Степаныч, тихо покачиваясь в мягкой качалке, сидел у самой двери балкона, откуда, освежающе действуя на нас, лились свежесть и благовоние южной летней ночи. .
Комната была освещена только одной небольшой висячей лампой, под голубоватым матовым колпаком, и десятки жучков и ночных бабочек, налетевших из сада, вились вокруг огня, стукаясь о стекло, отлетая прочь и снова приближаясь.
Ночь была хотя тихая, но темная; кое-где проглядывали звезды из-за густых, еще с вечера заволокших небо туч; вдали вспыхивала молния и едва слышные раскаты грома доносились до нас.
Начавшийся было оживленный разговор о предшествовавшей трехдневной охоте и о счастливчике Косте Хвостине, сильно обстрелявшем всех нас, затих, и мы молча сидели, попыхивая сигарами. Я выразительно зевнул раза два.
— Да, господа, —заговорил, все тихо покачиваясь,
Алексей Степаныч, —место, где мы охотились, замечательное место; можно сказать — таинственное!.. Сколько раз я давал себе зарок не ездить туда и, если бы не вы, соблазнители, я ни за что не поехал бы!..
— Что так? —спросил все время молчавший член нашей охотничьей компании, известный под именем «деда».
— А то, Иван Никифорыч, что ни одна поездка на этот проклятый «Лиман» не прошла мне даром: каждый раз непременно случалось со мной какое-нибудь несчастье! Жена даже слово с меня взяла, что я никогда, там не буду охотиться, да вот вы соблазнили! — вставая и закуривая потухшую сигару, сказал Алексей Степаныч.
— Что же такое случалось с вами на Лимане? —спросил я.
— Многое. Раз, ружьё разорвало без всякой причины, и вот вам результат разрыва! – Алексей Степаныч показал нам то место на своей левой руке,, где должен был быть большой палец, которого у него совсем не было.— Другой раз, любимая собака ногу сломала… Да мало-ли что!.. Такие случаи бывали не со мной одним. Мой дядя, так тот даже жизнью поплатился за этот «Лиман»!
— Как так! «Застрелился что ли?» —спросил заинтересованный Володя.
— И не думал! Жаль уже поздно и вы все устали, а то я бы рассказал вам эту историю, которую почтив все здесь знают!
— Расскажите, расскажите, Алексей Степаныч! —завертелся около него вскочивший с места Володя.
— Да долго, господа, рассказывать, лучше после как-нибудь! — заметил Алексей Степаныч, хотя по всему было видно, что ему самому хотелось рассказать.
— Что же что поздно! Ведь завтра рано мы уедем; а. когда еще придется свидеться, Бог знает! — сказал дед, охотник до всяких историй.
— Ну, пусть будет по-вашему, расскажу.
— Надо вам сказать, что мой дядя по матери, Илья Иваныч Гулин, был страстный охотник и, живя постоянно в деревне, исключительно занимался охотою во всех её видах. Лучших собак, как лягавых, так борзых и гончих, ни у кого не бывало; а какие у него были ружья—вы можете судить по моей коллекции, так как после его смерти она целиком перешла ко мне. Теперь, наверное, уже нет таких охотников, да и быть их не может: другие настали времена и никогда больше не выработаться такому охотничьему типу!.. Дяде я исключительно обязан теми минутами счастья, которые я теперь получаю от охоты; под его разумным руководством я и начал своё охотничье поприще.
«Андреевский Лиман», где мы с вами охотились, окрестные болота и озера, были его излюбленными местами; да и действительно, как вы сами видели, трудно при думать лучшее охотничье эльдорадо: от гуся до бекаса — все что угодно! Чаще всего он ездил на эти места. С ним постоянно ходил андреевский мужик Михей, который и сейчас еще жив, но уже устарел и совершенно бросил охоту. У этого-то Михея, приезжая на Лиман на охоту, всегда останавливался мой дядя, и уже отсюда вместе с ним делал набеги на окрестности.
Однажды, в конце августа месяца, перед вечером, к хате Михея подъехала знакомая ему нетычанка, в которой сидел Илья Иваныч и из которой выглядывала голова сеттера «Боя». Кто его знает, господа, какой породы был этот Бой; но ходил он, я вам доложу, так, как я никогда ни раньше, ни после не видывал! Такая была подводка, что, бывало, забудешь и про то, что ружьё в руках, и про охоту забудешь, а только и глядел-бы на него!.. Про стойку я уже и не говорю, стал— умер!..
Михей выскочил из хаты встречать дорогого гостя. — Есть дичь? —спросил прежде всего Илья Иваныч, вылезая из нетычанки.
— Сила, батюшка Илья Иваныч, сила! Что гуся, что утвы, и все больше крыжней1 так табунами и снуют тебе! Я вчерася ещё пар с семь зашиб!
Илья Иваныч вышел в хату и, напившись чаю, по решил так: сейчас залечь спать, а за час до света отправиться с Михеем в лодке стрелять гусей и уток по Лиману.
— Я, быть может, просплю, так ты разбуди меня пораньше, чтоб на перелёт нам не опоздать с тобою! — наказывал он Михею, укладываясь на внесенном свежем сене.
— Будьте покойны, батюшка, разбужу, разбужу! — успокаивал его Михей и, потушивши свечу, вышел.
Сразу ли заснул Илья Иваныч и как вообще он провел ночь — не знаю, но только слышит он сквозь сон, что Михей трясет его за плечо, говоря, что давно уже пора отправляться и что скоро уже рассветёт.
Живо вскочил Илья Иванович, оделся, схватил своего знаменитого Мортимера, который вон и теперь висит у меня на стене и которым вы все любовались и, сопровождаемый Михеем и Боем, вышел из хаты. Странным ему одно показалось: Михей говорит, что светать скоро будет, а когда он вышел из хаты и взглянул на небо, то по его мнению — ещё стояла глубокая ночь.
Ярко горели звезды на тёмном, безлунном небе, когда охотники вышли из села и направились к берегу лимана; по пути, они взбудоражили целый табун пасшихся лошадей, шарахнувшихся от них в сторону; прохладой тянуло от лимана; стеной темнели его густые, непролазные камыши; где-то крякала потревоженная утка; чуть слышно, как-бы переговариваясь, гоготали гуси; без перерыва посвистывали погоныши, да позади, в селе, перекликались петухи…
Приближались к берегу; место пошло топкое и из под ног то и дело начали срываться бекасы.
«Постреляю на обратном пути!» подумал Илья Иванычъ и, пославши Боя к ноге, начал, вслед за Михеем, осторожно перебираться с кочки на кочку.
Еще немного прошли они болотом и вступили в область камышей, которыми до лодки нужно было пройти ещё саженей полтораста. Здесь темнота стояла страшная, так что Илья Иваныч едва видел молча шагавшего впереди Михея, и ему невольно почему-то сделалось жутко.
— Далеко еще до лодки? — спросил он Михея, желая звуком голоса прогнать свой беспричинный страх.
Михей повернулся к нему, молча погрозил пальцем и затем прижал его к губам, давая тем знак, что говорить не следует, так как гуси могут сидеть у самого берега и разговаривая они вспугнут их.
Показалось ли Илье Иванычу, или нет, но только у Михея, когда он повернулся к нему и погрозил пальцем, как будто глаза блеснули странным фосфорическим блеском, как у волка, и оскалились зубы; да и сам Михей, как будто не он, а кто-то чужой, совершенно незнакомый человек.
«Должно быть показалось!» — решил Илья Иваныч.
Они дошли до воды, осторожно раздвинули густые камыши и сели в лодку: Илья Иваныч, как и всегда, сел на носу лицом вперёд, чтобы стрелять было поудобней; а Михей, с длинным веслом в руках, поместился на корме; привычный к подобным поездкам Бой улегся посреди лодки. Лодку эту скорее можно было назвать «душегубкой», нежели лодкой; но Илья Иваныч не боялся: он не в первый раз ехал на ней с Михеем и знал, что более искусного правильщика трудно было найти.
Лодка тихо и медленно скользила по темной, при ночном мраке, воде у самого камыша; только изредка шуршала она, задевая обильно растущий лотатник, с его красивыми белеющими цветами; да временем тихо всплескивала вода от выбросившейся рыбы, или от неосторожно опущенного весла правящего Михея.
Теперь уж и Илья Иваныч, сидящий на носу, с ружьем наготове, и зорко всматривающийся вперёд, видел, что дело идёт к рассвету: ясней стал обрисовываться берег, весь заросший лесом камышей, не смотря на то, что густой туман, как хлопья дыма, поднялся над спокойной водной поверхностью. Он оглянулся назад, желая проверить впечатление, произведенное на него Михеем, когда они шли к лодке камышом; но он не успел хорошенько всмотреться в его согнутую, усиленно гребущую веслом, фигуру, как привычным ухом уже уловил тихое гусиное гоготанье впереди. Илья Иваныч снова повернулся лицом вперёд, сильнее сжал в руках ружьё и, весь предавшись сладостному ожиданию, напряженно начал всматриваться в чуть видневшиеся предметы.
А гусиное гоготанье всё ближе и ближе, всё слышней и слышней.
— Заметят, проклятые! — шепчут губы Ильи Иваныча, и он пригибается, как можно ниже.
«Вон впереди едва виднеются какие-то кочки; зачем они попали сюда, на воду; да их и не было здесь раньше!» — думает Илья Иваныч в то время, как эти, не известно откуда взявшиеся кочки выделяются все ясней и определенней на посветлевшей воде; шевелятся они, движутся, принимают иное очертание,—превращаясь в большой табун гусей…
Один за другим грянули два, почти слившиеся в один, выстрела—и пошла потеха.
Чем дальше подвигалась лодка, тем больше и больше попадалось дичи, тем чаще и чаще раздавались выстрелы охотника.
Илью Иваныча всего охватила охотничья лихорадка: лицо его горело, руки дрожали, едва справляясь с заряжанием ружья; просыпался-то порох, то дробь из патронов… а он все стрелял и стрелял, почти не пере ставая…
Пар с десять гусей и чуть ли не вдвое больше уток уже лежало на дне лодки.
Вот прямо на лодку, почти над самой водой, усиленно махая крыльями, быстро несется громадный табун гусей. Совсем приготовился достойно их встретить Илья Иваныч: ружье у плеча, палец замер на спуске…только и ждет он, чтобы ближе подлетели они…
— Но тут, господа, хотите верьте, хотите — нет, произошло с ним невероятное событие. Я и сам не поверил бы ему, если бы слышал это не от умирающего человека…
— В тот самый момент, как он уже хотел нажать спуск, до его слуха донесся отдаленный звон колокола в церкви села. Что случилось с ним дальше — он не помнит; но только он совершенно пришёл в себя от охватившего его вдруг холода, раскрыл глаза и огляделся…
Заря чуть-чуть занималась; он стоял по плечи в воде, в совершенно незнакомом ему месте, среди ка кого-то чистого плёса, заросшего вокруг камышами и кочками; около него на воде тихо колыхались убитые им гуси и утки; на одной из ближайших кочек сидел и жалобно выл Бой; руки Ильи Иваныча все еще судорожно сжимали Мортимера, приложенного к плечу, как бы для выстрела; просыпалось и щебетало птичье население камышей; над головой поминутно во все стороны суетливо носились утки; с редким гоготанием сбоку протянула стайка гусей, а колокол сельской церкви всё звонил и звонил, призывая людей на молитву.
Первое мгновение Илья Иваныч не мог ничего сообразить, но когда он припомнил все случившееся, ужас объял его душу; он едва выбрался из болота и, побросавши там всю дичь, пустился бежать к селу, откуда до него, не переставая, все доносились мерные удары колокола.
Он никак не мог объяснить, что было с ним и как случилось, что он очутился по горло в воде, совершенно в стороне от лимана, в озере, куда он никогда и не ходил раньше.
— Позвольте, Алексей Степаныч, это очень просто объясняется…—перебил рассказчика Володя.
— Погодите, дайте мне докончить, тогда сколько угодно можете объяснять! —остановил его Алексей Степанычъ и продолжал свой рассказ:
— Еще Илья Иваныч и до села не добежал, как ему встретился Михей.
— А я, Илья Иваныч, целое утро вас разыскиваю; выстрелы-то слышу, а вас найти никак не потрафлю!… Да что с вами, батюшка, Илья Иваныч? —вскрикнул он, рассмотревши, что тот весь мокрый, хоть выжми, и лицо у него какое-то чудное, бледно-зеленое, а глаза хоть и глядят, да как бы не видят ничего.
Очнулся Илья Иваныч, пристально вгляделся в Михея и рассказал ему все случившееся.
Испуганный Михей только крестился и все повторял. — «Господи, помилуй! наваждение! Наваждение. С нами крестная сила!…»
Оказалось, что он немного проспал и когда, проснувшись, пошёл будить моего дядю, то его уже не оказалось там, где он спал. Тогда Михей, недовольно ворча и думая, что его гость ушёл один на охоту, взял свою одностволку и отправился его разыскивать; это ему тем более казалось легко, что, еще подходя к лиману, он слышал довольно частые выстрелы; но ему все казалось странным, что звук их раздавался не в одном месте, а как бы переносился с одного конца лимана на другой.
Илья Иваныч тотчас же уехал домой, бросивши всякую охоту, и в тот же день слег в постель: у него открылась горячка. Испуг ли так сильно подействовал на него, простудился ли он. Бог весть! Я думаю, что и то, и другое соединилось вместе, но только он уже не вставал более, и за день до своей смерти, чувствуя её присутствие около себя, послал за мной, раз сказал мне все, что я вам сейчас рассказывал и по дарил мне всю свою охоту.
Пережитое мучило его, и даже в своем предсмертном бреду он все звал Михея на охоту и все спрашивал его: кто он такой?
Так-то, господа! Вот пусть ваши там известные философы, решающие мировые вопросы, объяснят мне этот случай… Недаром такой великий человек, как Шекспир сказал:
Земля и небо, друг Горацио, не мало, В себе хранят таких великих тайн, Что и не снилось философам учёным!
— А убитые-то гуси и утки так и пропали? —спросил Володя при общем смехе.
— И здесь даже жадничает! — язвительно заметил. Костя Хвостин.
— Нет, Михей в тот же день собрал их всех и скушал на здоровье! —невольно улыбаясь, ответил Алексей Степаныч.
— Не страдал ли ваш дядюшка припадками лунатизма? — спросил дед.
— Никогда в жизни! Да и как он в припадке лунатизма стрелять-то мог?
— Странно, — заметил дед и все замолчали.
А из саду, через балкон, целой волной уже несся запах душистого летнего утра; щебетанье проснувшихся птиц доносилось до нас; раньше прошел небольшой дождь; разогнало собравшиеся было с вечера тучи, и день обещал быть хорошим.
Дед подошел к балкону и взглянул на посветлевшее небо.
— Пора. Прикажите, Алексей Степаныч, запрягать нам лошадей! —попросил он, возвращаясь оттуда.
— Чего вы спешите, господа? оставайтесь еще денька на два; на «Лебяжье» съездим, поохотимся, времечко проведем! Успеете ещё в городе насидеться! — уговаривал нас любезный хозяин.
Но нам нельзя было потерять больше ни одного дня: каждого из нас призывала или служба, или другие не менее важные дела.
— Я останусь! —мрачно проговорил Володя.
— А служба-то как? —спросил его служивший с ним в одном ведомстве Костя Хвостин.
— Ну, скажи там, что заболел я, что ли! Раз выпадет счастье поохотиться и то нельзя! —сердясь, ответил Володя.
Я знал, что не охота, а Зинаида Алексеевна, старшая дочь нашего гостеприимного хозяина, заставляет Володеньку-сердцееда остаться здесь и, выходя из кабинета Алексея Степаныча, чтобы уложиться, шепнул деду свое мнение.
— Я знал, что ты, мое дитя, очень наблюдателен и всегда предсказывал, что ты далеко пойдешь! Пусть его остается, —для нас лучше, на свадьбе погуляем!
Еще через час мы катили в город и дремали, клюя носами, в большом покойном тарантасе.
Подъезжая уже к самому городу, мы все очнулись.
— Боюсь я, как бы Володю там тоже в болото не завели! —проговорил, закуривая папиросу, Костя Хвостин.
— И завели уже, да только болото другое! —ответил ему дед в то время, как наш тарантас запрыгал по кочковатой мостовой города.
Н. Яблонский.
Картина художника И. Прянишникова “Охота с собакой”
Если вам нравится этот проект, то по возможности, поддержите финансово. И тогда сможете получить ссылку на книгу «THE IRISH RED SETTER» АВТОР RAYMOND O’DWYER на английском языке в подарок. Условия получения книги на странице “Поддержать блог”
- Так в Малороссии навивают обыкновенную кряковную утку ↩︎