“Природа и Охота” 1893.1
В БАКИНСКОЙ И ЕЛИЗАВЕТГРАДСКОЙ ГУБЕРНИИ.
Мюсюсли—Шамхоры.
Неимоверно долго тянулось время летом 1892 года, так казалось мне, как это всегда бывает, когда с большим нетерпением чего-либо ожидаешь. Казалось, что и конца ему не будет, и что 1-е октября, на которое возлагалось столько надежд и от которого предвиделось столько удовольствия, никогда не придёт.
Дело в том, что с 1-го октября разрешается охота на турачей (Francolinus Vulgaris Steph.) и я был приглашен Великим Князем Николаем Михайловичем принять участие, как 1-го октября, так и в последующие дни, в охотах на фазанов и турачей в Бакинской и Елизаветпольской губерниях, и притом в местах, славящихся изобилием этой драгоценной дичи.
Если взять во внимание, что мне впервые представлялся случай видеть турачей в диком состоянии, на их родине, на воле, что все лето я провел без охоты, что предвиделась охота во всех отношениях превосходная, что под влиянием ожидания вновь и с прежнею силою пробудилась во мне охотничья страсть, начавшая было успокаиваться за последние годы, вследствие отсутствия возможности ее удовлетворять, то мое нетерпение и моё волнение в ожидании 1-го октября станет конечно понятным.
Лето 1892 года я имел счастие провести в Боржоме, этом прелестном имении Е. И. В. Великого Князя Михаила Николаевича, по приглашению Великого Князя Николая Михайловича. Говорить о радушии и милостивом внимании нашего Августейшего хозяина (нас было несколько человек) я не стану — все это само собою разумеется.
В нашей небольшой компании разговор об охоте стоял конечно на первом плане, но, увы, в самом Боржоме охоты по перу почти никакой нет, а на зверя летом охотиться не приходится; ездить же в дальние охотничьи экскурсии не представлялось удобным, как по случаю слишком большой жары, так и по случаю всюду свирепствовавшей эпидемии и учрежденных всюду дезинфекционных пунктов. Приходилось довольствоваться разговорами о любимом предмете, чтением «Природы и Охоты» и «Охотничьей Газеты», разговором с Ф. О. Кратким, заведующим Боржомскою и Караязскою охотами Их Императорских Высочеств, да ещё жить надеждою дождаться благополучно 1-го октября. 1
Время, однако же, подвигалось; прошёл август, начался сентябрь. Пришло известие, что и ещё кой-кто из приглашенных Его Императорским Высочеством съезжаются в Боржом к предстоящим охотам. Значит давно желанное уже не так далеко, как было. А тут и ещё радость: милостивейшее приглашение от Августейшего хозяина Боржома на охоту в Караязском лесу на кабанов и оленей, назначаемую на октябрь.
Знакомый с этою охотою по интересному и увлекательному описанию Караязского леса в апрельской книжке «Природы и Охоты» за 1892 год, мог ли я не быть вполне счастливым, получив подобное приглашение!
30 го сентября выехали мы из Боржома в экипажах и быстро достигли станции Михайлово, где нас ожидал экстренный поезд, долженствовавший не только довести нас до земли обетованной—до станции Мюсюсли, но и служить нам там жилищем на все время охоты на фазанов и турачеи.
На Тифлисском вокзале, где был сервирован обед, присоединились к нам ещё несколько лиц, приглашенных на ту же охоту, и поезд двинулся по направлению к Баку.
В Елизаветполе к нам присоединился Елизаветпольский губернатор, князь Александр Давидович Накашидзе. Князь — большой любитель охоты, хорошо знающий местности не только управляемой им губернии, но и смежной с нею Бакинской — был главным виновником того, что мы теперь ехали в Мюсюсли и Шахморы. Благодаря ему, владельцы обоих этих имений предложили свои охоты Великому Князю и, конечно, в немалой степени, благодаря попечению и ревностному наблюдению за строгим охранением дичи князем Накашидзе, последняя не скоро здесь переведется, а напротив обещает доставлять в будущем ещё много наслаждения, как Великому
Князю, так и тем лицам, которые будут иметь счастие сопровождать сюда Его Высочество.
В 6 часов утра столь нетерпеливо жданного мною 1-го октября, поезд наш подъехал к станции Мюсюсли, в Бакинской губернии, недалеко от границы губернии Елизаветпольской.
Не доезжая нескольких верст до станции, глядя в окно вагона на ровную, поросшую полынью местность, шагах в 40 от полотна железной дороги, увидел я поднявшуюся и тут же вновь опустившуюся птицу, незнакомую мне ни по полёту, ни по окраске, по которую я по мог не признать тотчас же за турача.
На меня всегда производило, да и теперь производит сильное впечатление первое знакомство с животным, будь то дичь, рыба, змея, насекомое и т. и., с которым я до того был знаком только по описаниям или даже вовсе не знал. Так было и на этот раз.
Поезд остановился; все охотники стали собираться в вагоне-столовой к утреннему чаю. На платформе станции стояли приехавшие встретить Великого Князя и его гостей. Между ними находился и Ага-Бек Султанов, хозяин той земли, где должны мы были начать охоту.
Имение Ага-Бек Султанова расположено верстах в 17–18 на север от станции Мюсюсли. У самой усадьбы расположены сады, кустарники, а главное-камыши и колючка, занимающие около 1,000 десятин земли, которые переполнены фазанами. Окружающие эту местность бурьяны (главным образом полынь) служат убежищем турачам, по и сюда, далеко в степь, заходят фазаны, вероятно только на днёвку.
Хозяин этого чудного уголка не только не допускает истребления у себя дичи, но ревностно смотрит за её сбережением и достигает в этом блестящих результатов. Только очень недавно предложил Ага-Бек Султанов свою чудную охоту в полное распоряжение Е. И. В. Великого Князя Николая Михайловича. Не более раза в год производится здесь охота, которая, несмотря на значительное количество убиваемой дичи, ущерба общему количеству имеющихся здесь фазанов и турачей нанести не может, как я это постараюсь доказать ниже. Здесь же замечу, что до начала охоты Его Императорское Высочество дает деликатно попять своим приглашенным, что чем меньше будет убито самок, тем лучше. Сказать правду, намёк этот имеет, если и не абсолютное, то все же очень большое влияние, даже на тех, которые не вполне разделяют мнение, что самок следует щадить.
Пора и в дорогу, —уже 7 часов, а езды до места охоты более часа, так как шедшие здесь в течение почти двух недель дожди только что прекратились, глинистая почва очень намокла и дорога тяжела.
Разместились охотники в фаэтонах, захватили собак и, сопровождаемые хозяином, его родственниками и целой свитой разных всадников, двинулись в путь.
Погода была превосходная. Мне, как уроженцу степной местности, в которой провел я большую часть жизни, дышалось свободно и легко на этой плоской равнине, поросшей полынью, мелким тамариском и местами ужасной колючкой—Paliurus.
Хотя дорога была грязна, переезд совершился благополучно и почти незаметно. Проехали мы и рисовые поля и какое-то татарское селение, и скоро очутились у места, где должна была начаться охота.
Вышли из экипажей, приготовили ружья, решили кому с кем ходить, и двинулись таким образом, чтобы понемногу приближаться к видневшейся верстах в двух усадьбе, где, к часу дня, должен был нас ожидать завтрак, Так как у меня не было своей собаки, то и было решено, что мой добрый приятель, Ф. Ф. Кегелер, и я пойдём с егерем Е. В. Тюриным, имевшим при себе двух собак — немецкую легавую и другую суку, которая тоже недурно работала, но определить породы которой не берусь.
Остальные охотники тоже разбились на группы (всех было 12 или 14 человек), а немногие пошли в одиночку, и скоро вся компания разбрелась. Скоро послышались и выстрелы. Наша же компания, т. е. Ф. Ф. Кегелер, Тюрин и я, с самого начала сделала ужасную ошибку, много повредившую результату нашей охоты в утреннее поле. Увы, ошибка была непоправима.
Вот что случилось.
Пройдя без выстрела площадку много обещавшего бурьяна, на котором поднялось лишь несколько самок, мы свернули в заросли высокой травы, перемешанной с камышом, ежевикой и ужасною, ненавистною колючкою — Paliurus.
Сначала движения наши были довольно свободны, но с каждым шагом чаща становилась все рослее, гуще и непроницаемее. В одном месте (мы шли шагах в 20 один от другого), взорвалось с треском несколько фазанов петухов, и трое из них тут же, перекувырнувшись красиво в воздухе, упали обратно в чащу, чтобы навсегда в ней остаться, так как найти их было в этом сплетении растений невозможно. Собаки хотя были и близко, но пользы нам принести не могли: их движения были ещё больше стеснены, чем наши, да и заставить их искать убитых было невозможно, так как все их внимание было поглощено фазанами живыми, которых здесь было огромное число.
Было грустью с первых же шагов потерпеть такую неудачу, и предвиделось, что тоже должно будет случиться и с будущей добычей в этой непроходимой чаще. Следовало бы вернуться назад, а мы двинулись вперёд и скоро выбились из сил и потеряли всякую охоту стрелять, хотя фазаны вылетали часто. Промучившись часа два в этих колючках и убивши всего 4 или 5 фазанов (которых с трудом удалось отыскать, потеряв при этом ещё нескольких), мы, наконец, выбрались на свет Божий, Тюрин и я — ещё бодрыми, а Ф. Ф. Кегелер уже очень утомленным.
Такой густой заросли мне давно не приходилось видеть. Растянулась она на большое пространство и дает защиту огромному количеству фазанов. Место это может надолго служить рассадником этой дичи для всей окрестности. В этой же заросли есть немало и кабанов, и мы то и дело натыкались на их тропы, пока выбирались из этого недоступного для ходьбы места.
Выбравшись на чистое место, поросшее невысокою полынью, мы с наслаждением закурили и несколько мгновении постояли, чтобы вздохнуть свободно и поговорить как о постигшей пас неудаче, так и о слышанных нами за это потерянное время выстрелах других охотников, которым мы не могли не завидовать.
Я забыл сказать, что при нас был татарин проводник, которого роль, по крайней мере на этот раз, ограничивалась ношением тех немногих петухов, которых нам удалось-таки отыскать.
Отдохнув не более 2—3-х минут, мы двинулись дальше по полыни и тут, на совершенно ровной голой лысинке, среди её, я наткнулся на лежавшего убитого красавца фазана, ещё теплого.
Как потом оказалось, это был один из петухов, убитых здесь дублетом Его Императорским Высочеством, незадолго до нас прошедшим и не отыскавшим его.
Перед нами лежала глубокая канава, до половины наполненная грязною, беловатою, дождевою водою, через которую мы и решили перейти, так как местность по ту её сторону казалась нам крайне соблазнительной. Невысокая, пожелтевшая трава окаймлена была на значительном расстоянии тем самым камышом с колючкою, из которого мы только Что вышли с одной стороны, а дальше, полукругом, тем леском, за которым должна была находиться усадьба.
Перейдя канаву, мы разошлись цепью и зашагали по траве, вправо. Собаки тотчас же потянули. Порвался петух, и Ф. Ф. Кегелер его уложил красивым выстрелом, от которого взлетело сразу несколько самок. Вылетел петух и из-под Тюрина и тоже сейчас же шлёпнулся оземь. Пока Тюрин его подымал, посчастливилось и мне, шедшему средним. Как ракеты поднялись кверху, сверкая своими золотистыми перьями, ярко освещенными солнцем, два петуха, и красиво тут же свернулись от моих выстрелов, оставив в воздухе длинный след из своих чудных мелких перышек.
Смотря на фазана при известном освещении яркого солнца, действительно нельзя сомневаться, что он, а не кто другой, есть та жар-птица, которая проникла в народные русские сказки. Не то совсем впечатление производит фазан в пасмурную погоду, или если при вылете его стрелок стоит лицом к солнцу: и половины той красоты в нем тогда не найдешь.
Охота началась, наконец, и для нас; стрельба шла вполне успешно, так как на всем этом местечке промахов мы не сделали ни одного, а ноша нашего провожатого стала принимать для него не совсем-то приятные размеры. Обойдя площадь эту полукругом, вдоль камышовой стены, мы начали огибать ее, имея уже, вместо камыша, лес по правой стороне, и… Но здесь я должен чистосердечно покаяться в неохотничьем деянии. Собака повела от меня в сторону довольно быстро. Не выдержав стойки, шагах в 20 передо мною взорвалась фазанка, но с таким грохотом, притом же почти прямо против солнца, что я принял её за петуха и… вместе с падением её услыхал далеко неприятный для меня возглас Тюрина: „Курица“! Как ни сконфужен я был, мне все-таки ничего не оставалось сделать, как передать добычу нашему проводнику. Молчаливый и угрюмый при начале охоты и предубежденный, вероятно, против возможности хорошей стрельбы с нашей стороны, проводник наш теперь переменил о нас мнение и начинал высказывать сильное оживление и широкую улыбку при каждом падении новой жертвы. Дальше-же, когда ему удалось передать свою ношу подъехавшему верховому, он окончательно повеселела, и радостно стал восклицать браво и якши и т. и. слова при каждой новой жертве, а к вечеру был кажется не менее нашего увлечен охотою и уже тогда дал нам несколько хороших советов куда направиться, так как хорошо знал места. Утром же мы от него ничего подобного добиться не могли.
Только что мною был совершен этот неохотничий подвиг, вдали показался Великий Князь, с которым мы вскоре и сошлись, убив по пути ещё по фазану на человека
Великий Князь был в отличном настроении духа. Теплая, чудная, летняя погода, веселая охота и притом очень удачная, прелестная местность и обстановка, всё это не могло не отражаться в этот день па участниках охоты.
Великий Князь нас каждого в отдельности в это утро обстрелял.
Поговорив немного, причем мое сознание об убиении курицы было не столько оплакано, сколько наоборот, — мы двинулись дальше очень широкою цепью.
Количество самок, поднятых нами на этой площади, было громадно. Я, наверное, не ошибусь, если скажу, что на каждого петуха, который подымался, вылетало 20 самок.
Охота шла успешно, и мы скоро все направились — было давно пора—к усадьбе, к которой мы постепенно уже порядочно приблизились. Большинство охотников уже были па месте. На штреке, перед террасой, лежали ряды красивых петухов и, увы, лежали также и самки! Правда, последних было немного, но все же они имелись на лицо.
Все были более или менее утомлены утренней прогулкой, так как день был действительно жаркий и все с удовольствием сели за стол и плотно позавтракали массою яств всевозможных сочетаний и вкусов. После завтрака разлеглись на террасе пить кофе и покурить сигары.
Воспользовавшись этим перерывом в охоте, я пошёл побродить в садике перед домом и был удивлён тому количеству черепах, которых здесь нашел. Все принадлежали к виду Testudo Ibera Pall., которых мне в диком состоянии видеть ещё не приходилось.
Часа в 21/2 снова двинулись на охоту. На этот раз моя компания направилась в место противоположное тому, где мы ходили утром. Местность шла у опушки леса по густому бурьяну, но ходьба там была не столь тяжела, как того можно было ожидать. Кусты же ежевики и колючки мы бережно обходили. Самок подымали огромное количество, а петухов, сравнительно с утренним — мало. Стреляли очень удачно и к 5 часам направились через степь, поросшую полынью, к месту, где был назначен сбор охотникам и где должны были стоять экипажи.
По дороге к сбору я увидел бежавшую в полыни птицу впереди стоявшей собаки. Турач, — мелькнуло у меня в голове. В то же время со своеобразным шумом поднялась птица — старый петух, своим плавным и ровным полётом. Выстрел был боковой и через мгновение красивая птица, впервые мною убиваемая, была в моих руках. Кроме моего турача, было их убито и ещё несколько штук другими охотниками в этот день.
Вернулись мы к нашим вагонам при полной темноте. Здесь нас ожидал обед.
Общий результат охоты этого дня, считая дичь привезенную,—так как убитую, Но не найденную, которой было очень и очень много, решено было не считать,—был следующий: фазанов—146; турачей—13; заяц—1 и, если не ошибаюсь, несколько перепелов.
Хорошо спалось в эту ночь.
На следующий день, т. е. 2 Октября, „пыл“ некоторых из охотников, по-видимому, поостыл, однако в 8 часов мы уже снова все катили по той же, но уже несколько подсохшей дороге, в те же места. День был солнечный и очень жаркий. Начав охоту, как и в первый день, мы снова находили много фазанов и огромное количество самок. Собаки от жары скоро приустали и работали не так, как накануне. Самки фазанов то и дело вылетали из-под наших ног.
Постреляв до часа дня, мы снова собрались у гостеприимного хозяина к завтраку, после которого некоторые из охотников, найдя количество своей добычи достаточным, продолжать охоты не пожелали, остальные же, в том числе и я с своими товарищами, отправились снова.
Не помню ни одного случая в жизни, когда бы я оставил добровольно охоту, в особенности охоту хорошую. Разве нездоровье, полное изнеможение, или равносильная им причина могли заставить меня бросить охоту в те времена, когда я ей предавался всецело, всем своим существом. Не помню я также, чтобы при удачной, изобильной дичью охоте, я когда-либо почувствовал пресыщение о котором часто читал и слыхал от охотников, как о явлении обыкновенном. Это, конечно, дело темперамента человека и вкуса, и зависит, конечно, от той степени страсти, какая действительно у охотника имеется к этому занятию. Мне кажется, что слово страсть само собою исключает всякое понятие об ограничении. Недаром же существует слово—страстишка, которое и выражает, что имеешь дело не с настоящей страстью, а с ограниченною. По моему личному убеждению, страстный охотник, а их в сравнении со всей массой охотников далеко не столько, как то вообще принято думать, может всегда обуздать свою страсть благоразумием, например видя вред, который полная страсть может принести тому предмету, к которому страсть имеется и т. д., по. чтобы почувствовать пресыщение в самый разгар, когда страсть может себе найти удовлетворение ничем нестесняемое — это для меня более, чем непонятно, и я подобного рода страсть страстью не называю.
Поэтому я и теперь пошел с полною надеждою- сделать хорошее вечернее поле, но с первых же шагов потерпел неудачу.
Порвался из-под ног один фазан и сейчас же другой. Первый убит, —второй живет, вероятию, и поныне. Сделал я вчера за весь день лишь один промах, да и то при неудобной обстановке, теперь же уходил третий петух в этот день, а до конца охоты ещё далеко!
Дурное предзнаменование, а вышло ещё хуже, чем мог я ожидать. Шли мы садом, в котором ещё не были, и скоро дошли до места, поросшего камышом, за которым виднелись деревья. Мы рассчитывали пробиться сквозь камыш до вчерашней поляны, где так удачно поохотились и где я убил фазанку, но оказалось, что мы забрали слишком влево и вновь забрели в непроглядную трущобу. Нам то и дело слышались выстрелы наших более счастливых охотников и, казалось, недалеко от нас. Мы думали выйти на выстрел, но, увы, с каждым шагом все более и более углублялись в непролазную чащу. Снова появилась колючка, ежевика и все то, что мы испытали в такой же местности вчера утром. Наконец, нам стало ясно, что мы забрались в ту же местность, где заблудились вчера, только с другой стороны. Я же понял, что охота на этот день для меня кончена. Дорога, проходившая этой чащей, и на которую мы, к счастью, наткнулись, была нам большим утешением в нашем горе. Мы пошли попей, зная, что куда-нибудь она нас да доведет. И действительно, она нас вывела на ту большую дорогу, по которой мы приехали к месту охоту с вокзала, —но, когда?! После двухчасовой ходьбы и когда была пора собираться у экипажей, чтобы уезжать совсем из этого чудного охотничьего уголка.
Не потеряй мы в этой трущобе вчерашнего утра и сегодняшнего вечера, добыча наша была бы несравненно большая и наслаждение от охоты получилось бы ещё более сильное.
При данных же обстоятельствах нам оставалось лишь радоваться, что мы поспели вовремя к отъезду и не отстали от всей компании.
Общий результат этого дня был таков: фазанов 75, турачей 10, что со вчерашними составило 221 фазана, 23 турача, 1 зайца и 2 или 3 перепелки. Результат, конечно, хороший, но о котором хочу сказать несколько слов.
Героями охоты были Е. И. В. Великий Князь Николай Михайлович и тифлисский известный охотник и очень хороший стрелок, А. С. Мезенцов. Ими было убито по 41 петуху и по нескольку турачей. Потом на мою долю выпало наибольшее число: именно 22 фазана и 3 турача (двух турачей я убил 2 октября).
В число этих 22 фазанов включена и та курица, о которой я уже говорил. Несколько меньшее число приходилось на долю каждого из остальных охотников, и лишь двое ничего не убили, благодаря тому, вероятно, что один имел невозможную собаку, другой же никакой собаки не имел и убитых нескольких петухов потерял в колючке.
Во всяком случае процент убитой и не найденной птицы был очень велик.
При том громадном количестве дичи, какое мы видели в эти два дня, достигнутый результат охоты весьма не велик, и я постараюсь объяснить, почему это так вышло.
Главная причина заключалась в том, что нас было слишком много охотников и что не все хорошо знали места, иные же, как например я, совершенно их не знали. Знай я места, как знаю их теперь, я, конечно, не проходил бы напрасно столько времени в этой трущобе для охоты непригодной, не потерял бы столько драгоценного времени и убил бы, вероятно, в два раза больше дичи, чем убил теперь. Далее: разбившиеся компании и одиночные стрелки не имели общего плана хода охоты, т. е. все шли куда попало и часто направляясь к намеченному месту, где ожидалось много дичи, одна компания натыкалась на другую, шедшую к тому же пункту со стороны противоположной, и приходилось одной из них уступать место другой, или, что ещё хуже, обе компании уходили от этого места, оставляя его нетронутым, и теряя много времени на отыскание других мест. Другими словами, при более систематическом ходе охоты, при меньшей потере времени и при лучшем и более тщательном осмотре тех уголков, где действительно было много дичи и где много её оставалось неподнятой, результат мог бы получиться несравненно более блестящий.
Далее, имея в виду написать всю правду про эту охоту, сделавшую на меня приятнейшее впечатление и оставившую во мне дорогое воспоминание, не могу не сказать нескольких слов о собаках, участвовавших в ней.
В общей сложности собаки эти были ниже критики, не только по породности, которая вполне в них отсутствовала, но также и по полевым качествам.
Кроме одной породистой, но уже старой суки (желто-пегий пойнтер), принадлежавшей г. Мезенцову, работавшей хорошо, хотя и медленно на мой вкус, остальные собаки были таковы, что лучше о них и не говорить, тем более, что мне вовсе не хочется сделать своею критикою неудовольствия их обладателям. Скажу только, что виденное мною и слышанное про собак на Кавказе вполне убедило меня в том, что большинство тамошних охотников придает мало значения породности собак, что они даже как бы не верят (опять-таки в большинстве случаев) в ту неизмеримую разницу, какая существует между собакой кровной и теми жалкими представителями охотничьих собак, которых мне удалось там видеть.
Нет сомнений в том, что три чистокровных и хорошо натасканных собаки могли бы легко выставить в Мюсюсли в эти два дня больше дичи на охотников, чем те 11 или 12 собачек, которые участвовали в этой прелестной охоте.
Будь притом ещё один или два коккера для таких кустов и колючек, куда ни одна из этих собак и не думала входить, число выставленной дичи было бы ещё несравненно значительнее. Невольно вспоминалась мне одна собачка коккер (правда, не совсем чистокровная), с которой я охотился в дни молодости и которая делала чудеса в почти непроходимых тернах наших степей; невольно вспоминал я и быстрых кровных пойнтеров, с которыми приходилось мне когда то охотиться, и невольно явилось сожаление, что их нет при мне. Плохо пришлось бы в эти дни фазанам с такими помощниками!
Многим из читателей нашего журнала приведенное мною число убитых фазанов покажется, вероятию, очень большим и не один из них может быть подумает:
„Как же не уменьшаться дичи, когда допускается такое её истребление!“
Чтобы успокоить таких читателей-алармистов скажу следующее: то число, которое нами было убито, положительно ничтожно в сравнении с общей массой птицы, живущей не только на всем протяжении земли Ага-Бек Султанова, но и на той незначительной части её, где мы успели „потоптаться“ в эти два дня.
Несравненно большее число фазанов, чем мы видели, было нами игнорировано, —а мы ими. В той колючке, в которой мы с товарищами заблудились дважды, живёт такая бездна фазанов, что подобное количество и представить себе трудно, там не побывав. Если к этому повторить ещё раз, что никому, кроме Великого Князя Николая Михайловича, здесь охота не разрешена, что она здесь производится не более двух дней в году, и что во все остальное время дичь здесь строго охраняется, то можно быть вполне уверенным в том, что никакого ущерба этому естественному фазаннику наша охота не причинила, да и причинить не могла, если бы далее было убито вдвое большее количество птицы.
Читатель, может быть, удивится, что я в настоящей статейке столько говорил о фазанах и почти ничего не сказал о турачах, которых немало не только в имении Ага-Бек Султанова, по и по всей прилегающей к нему степи, а равно и вдоль железно-дорожного полотна;—поговорить о турачах я буду иметь случай в следующий раз, так как охота специально на турачеи назначена была на следующий день в Шамхорах, куда скоро и должен был доставить нас наш поезд—домой.
С.-Петербург. Декабрь 1892 г.
Если вам нравится этот проект, то по возможности, поддержите финансово. И тогда сможете получить ссылку на книгу «THE IRISH RED SETTER» АВТОР RAYMOND O’DWYER на английском языке в подарок. Условия получения книги на странице “Поддержать блог”
- Во время таких разговоров, конечно, приходится слышать не мало, если и не нового, то такого, чего прежде не знал. Между прочим я хочу здесь сказать несколько слов о тяге вальдшнепов, тем более что не далее как в ноябрьской книжке этого журнала (за 1892 год) появилась интересная статья под заглавием «Закон об охоте в применении к Кавказскому краю», в которой уважаемый автор, г. Васильев, сообщает много интересных сведений о различных явлениях в жизни некоторых птиц. Между прочим, автор приходит к тому выводу, что вальдшнеп на Кавказе не гнездится, что единичные примеры его там гнездования суть случайные исключения из общего правила и т. д.
Но прежде, чем прийти к этому заключению, г. Васильев приводит выписку из известной работы д-ра Радде «Ornis Caueasica», в которой д-р Радде самым положительным образом утверждает, что «многие вальдшнепы гнездятся в Кавказских лесах». Подтверждает он это как наблюдениями Нордманна, так и своими личными, и нет ни малейшего основания в верности этих наблюдений сомневаться.
Мы приехали в этом году в Боржом 4 июня и на следующий же день узнал я, что и сейчас вальдшнепы кой-где тянут, и что тянут в одних и тех же местах ежедневно.
Из расспросов Ф. О. Краткого я узнал, что действительно тяга в Боржоме из года в год бывает, хотя и не особенно обильная, и что она продолжается весь апрель и май. Тоже повторял мне неоднократно и д-р Радде, с которым я часто об этом говорил и который, несомненно, хорошо знает Боржом.
В июле 1892 года нам был доставлен молодой, ещё не вполне оперившийся вальдшнеп, пойманный вблизи шоссе, ведущего в Ахалцих, и не далее двух вёрст от дворца Великого Князя. Вальдшнеп этот, которого мы старались выкормить, околел на третий день. Все эти данные, по-моему, довольно ясно доказывают, что вальдшнепы гнездятся на Кавказе и, вероятно, в значительном числе в иных местах; но, при обширности Кавказских лесов, это явление может легко ускользать от наблюдателя, в особенности же если наблюдения делаются случайные, а не специальные с целью исследования вопроса. Тем не менее я вполне верю показанию г. Васильева (с которым я имел удовольствие познакомиться в Боржоме в 1888 году), что, собственно, в Боржоме вальдшнепы гнездятся в малом сравнительно числе, как и вообще гнездится там немного птиц в лесах, что, по-моему, объясняется весьма просто тем, что горы, среди которых находится и Боржомское имение, скудно орошены. Ключей значительных немного. Сама Кура, на том протяжении, на каком я имел случай ее видеть, в районе Боржомского имения п дальше вверх по течению, удобств для гнездовья вальдшнепов не представляет. Если весной и в первой половине лета и выпадает много дождей в этой местности, то я все же не думаю, чтобы этого рода влаги было достаточно для привольного житья вальдшнепа в период вывода детей.
По нижнему течению горных ручьев, пли речек, где лучше всего должно было бы житься вальдшнепам, поселились люди, занялись хлебопашеством, пасут своих буйволов, быков, коров, свиней, баранов и т. д.
Что вальдшнепы гнездятся и на северном склоне главного Кавказского хребта — я узнал ещё в 1874 году, когда посетил Железноводск, где знакомый мне промышленник предлагал сводить меня и показать мне вальдшнепов, которые, по его словам, ежегодно гнездились в нескольких знакомых ему кустарниках на горе Бештау. А раз вальдшнепы гнездятся па Бештау — то нет никакого сомнения в том, что и там должна иметь место тяга. ↩︎