“Природа и Охота” 1891.2
Так ли ловко владеем ружьем и извлекаем ли из него всё то, что оно способно нам дать? Вопросы эти часто занимали меня, но за недостатком точных, положительных данных, я не мог решить его более или менее удовлетворительно, на основании же собственного опыта пришел к заключению, что стреляем мы довольно посредственно. Собственный опыт, как единичный, конечно, не может привести к положительным выводам и заключениям, но все же имеет некоторое значение, потому что поверялся и поверяется стрельбою других товарищей по охотам, разумеется, без собрания точных цифр успешности их стрельбы, цифр, при помощи коих и можно только выяснить трактуемый вопрос и поставить его на бесспорную, твёрдую почву. Ведь известно, что и без всяких цифр и каких бы то ни было исследований, среди охотников твёрдо устанавливаются взгляды на своих собратий: про одного говорят, что он отличный стрелок, другого называют хорошим, третьего посредственным, а четвёртого плохим. Для определения этих градаций служит непосредственное наблюдение, часто очень продолжительное, а потому, в большинстве случаев, довольно верное действительности. Нельзя, однако, не заметить, что такая градация носит относительный характер, а не абсолютный, потому что сравниваются между собою стрелки охотники только известной местности, а иногда известного кружка. Такие наблюдения и выводы дают нам указания только на то. что такой то стрелок занимает такое то место в среде московских стрелков, а такой то в среде саратовских и так далее.
Затем нужно полагать, что оценка стрельбы в разных местностях существует разная, что зависит отчасти от местных условий, отчасти от обычаев и взглядов на искусство стрельбы. Очень возможно, что стрелок, считающийся, например, хорошим под Москвою, окажется посредственным по сравнению с петербургским или кавказским, и наоборот. Некоторые смутные сведения указывают на то, что лучшие европейские стрелки — англичане; если так, то насколько они лучше русских? где данные для этого сравнения, данные точные, неопровержимые? Кажется, что их нет; а между тем иметь их было бы не только интересно, но и положительно необходимо для охотников. Таблица оценки охотничьей стрельбы дала бы охотникам разных местностей возможность делать оценку собственной стрельбы, и если бы она оказалась неблагоприятною, то поработать над усовершенствованием, потому что греть воздух пустыми выстрелами не только не удовольствие, но и большой вред.
Какую стрельбу нужно считать хорошею стрельбою и какую плохою? Очевидно, что хорошая стрельба та, при которой добыто- наибольшее число дичи при наименьшем числе выстрелов. На это мне могут возразить, что при такой оценке лучшим стрелком окажется крестьянин, бьющий сидячую птицу на озерах и разливах, стреляющий в кучи, да еще по головам, с расчётом убить на заряд побольше. Без всякого сомнения, он хороший стрелок, если добывает много, но хороший только для этого вида охоты, в других же родах охоты и стрельбы он, может быть, и ничего не понимает. Таких охотников я не беру в расчёт. Я беру охотника — стрелка, практикующего всевозможные виды стрельбы и охоты, а не специальные только, беру охотника в Аксаковском смысле. Такой охотник, стреляя из-под легавой собаки, из-под гончих, на перелётах и прочее, никогда не откажется и от мужицкого выстрела, если тому представится удачный случай, а на охоте по гусям на озерах и песчаных косах, сам будет разыскивать такой именно случай и обязательно пустит «мужицкий» выстрел по стае. Если он подобного не будет делать исключительно только из презрения к мужицкому выстрелу, как выстрелу не благородному (как будто стрельба, например, из шалаша тетеревей на току и на чучела благороднее!), то он отойдёт в разряд стрелков односторонних, более или менее специальных. Таковы, например, любители исключительно болотной дичи, лесной и пр. Подобные односторонние охотники не могут иметь решающего значения в выработке таблицы оценки охотничьей стрельбы, как не имеют они этого значения в выработке наивыгоднейшего типа ружья. Если бы слушались одних «бекасятников», то остались бы при лёгких, коротких двухстволках большого калибра — оружии, наивыгоднейшем для стрельбы бекаса и вальдшнепа и бывшем в большом употреблении лет двадцать тому назад, когда дичь делилась на благородную и неблагородную… Если в настоящее время требуются ружья с кучным и далеким боем, то очевидно, что охотники специальные отходят на задний план, не задают тона всем, а на сцену выступает охотник в Аксаковском смысле, всеохотник, так сказать, стреляющий и бекаса, и волка, дудака и перепёлку.
Для нас интересно выработать данные для оценки искусства стрельбы именно такого охотника, хотя не будут лишними данные и для оценки успешности стрельбы и для специальных охот, например, стрельбы бекаса и дупеля, куропаток, по тетеревиным выводкам и проч. Принадлежа сам к отделу охотников, стреляющих всевозможную дичь, я далёк от мысли относиться с предубеждением к охотникам, любящим только известный род дичи, во-первых, потому что «все охоты хороши», как сказал Аксаков, а во-вторых — о вкусах не спорят. Специальные охоты, давая нам высшие нормы искусства стрельбы, ни в каком случае не выбьют у нас оружия из рук.
По оценке искусства стрельбы дробью у нас имеются данные только по специальным отделам, каковы стрельба: садочная, стрельба болотной дичи и прочее. Сколько известно, отличные садочные стрелки достигают до 8070, при условии сотен выстрелов, выпускаемых ежегодно. Ваксель в своей известной «Карманной книжке» говорит: «Для определения хорошей и дурной стрельбы возьмем июльского бекаса, как пробный камень. Кто, в сложности, из 10 выстрелов убивает три бекаса, того можно считать посредственным стрелком; охотник, убивающий шесть штук из 10, справедливо заслуживает название хорошего стрел- ко; а если вы делаете только два промаха, то лучше этого и стрелять невозможно» . Переведя в проценты приведенные данные. получаем: для посредственного стрелка 30%, для хорошего 60% и для отличного 80%.
Помню, что имеются и еще подобные же данные, но не имею возможности подыскать их, а потому остановлюсь на этих.
Мне кажется, что садочная стрельба, как стрельба специальная, не может доставить данных для оценки охотничьей стрельбы дробью по всевозможным родам и видам дичи, потому что она обставляется так, что приучает стрелка только к известным движениям, к известным дистанциям, к достижению известных целей, имеющих мало общего с охотою. Ведь не редкость, что хорошие садочные стрелки весьма плохо стреляют на охоте, как и первоклассные стрелки из военной винтовки, владеющие казенными призами и знаками отличия за стрельбу, часто не могут попасть в кабана и на 25 шагов. Отличие стрельбы садочной от стрельбы чисто охотничьей заключается в однообразии первой и в бесконечном разнообразии второй. Садочный стрелок знает только юркого голубя, по которому, впрочем, уже сделал не одну сотню выстрелов, стало быть, более или менее применился к нему; знает короткую дистанцию, назначенную для падения убитого голубя, а отсюда краткость времени для выстрела иногда встречается с неудачным освещением, с ветром, в России с холодом и прочее. Но и к этим, во-первых — немногим, а во-вторых — не особенно уже и неблагоприятным условиям, опытный садочный стрелок давно уже привык, или, по крайней мере, обязан привыкнуть, если желает попасть в первый разряд, о котором я и веду речь, как дающем нам высшую норму искусства стрельбы. Однако, несмотря на все это, первоклассный садочный стрелок, если стреляет, может быть, на садке лучше хорошего стрелка на охоте, то не особенно. Дело в том, что на садках принимается в расчёт число выпущенной птицы и число битой, число же выстрелов не считается, а потому стрелки преимущественно дублетируют по голубю, пуская первый выстрел чуть не в сидячего, или, во всяком случае на подъёме, что значительно упрощает стрельбу, так как при этом углов пересечения полёта снаряда и птицы или не существует вовсе, или они не особенно мудреные. А между тем эти-то углы и важны в стрельбе в лет; на изучение их охотнику-стрелку приходится тратить много внимания и упражнений, а особенно при стрельбе на одной и той же охоте разной дичи. Таким образом выходит, что садочная стрельба, рассчитанная по охотничьи, т. е. по числу выстрелов и по числу битой птицы, дает довольно низкий процент, далеко не идеальный, и вообще садочная стрельба, развивающая только быстроту выстрела, по своим приемам не заслуживает ни поклонения, ни подражания со стороны охотников.
Если бы садочная стрельба была поставлена иначе, она могла бы оказать большую услугу охотникам и несомненно заслужила бы общую симпатию. Уничтожьте вы короткую дистанцию, назначенную для падения убитого голубя, дистанцию, развивающую в стрелке вредную, бессознательную стрельбу в накидку, дайте возможность голубям взлетать не в одном направлении (практикуемый взлет голубей с четверти круга не более как детская забава), а вокруг стрелка, и на разных дистанциях, от 5 до 40 шагов, дайте стрелку по одному заряду на голубя, для затруднения стрельбы посадите на платформе траву, кусты и даже деревья, заставьте стрелка не стоять, а ходить и т. п., вы можете создать не менее трудную садочную стрельбу, но безусловно полезную для охотника-стрелка. Такая садка будет подходить под условия охотничьей стрельбы и даст стрелку много очень полезных уроков. Но так как подобный совет, конечно, не будет принят садочными стрелками, потому что им мало дела до наших охотничьих интересов, то и толковать с ними нечего. Высказываемое предположение, может быть, будет иметь значение только тогда, когда мы додумаемся до школ стрельбы, в виде общественных тиров и т. п. Но до этого, кажется, еще далеко.
Мне скажут, что «дублетирование по одной птице возможно и на охоте, где считать патроны не следует; если вам жалко патронов, то можете елозить брюхом по траве и бить уток по головам» и тому подобное. Сказать можно многое и притом в разных стилях, но будет ли это справедливо и соответствовать сути дела? Экономическую сторону охоты я не принимаю в расчёт, но жалеть, или вернее беречь патроны следует не потому, что они денег стоят, а для успешности самой охоты. Дублетировать на охоте по одной и той же птице можно и даже должно, но необходимо вести это дело с большим толком, чтобы не уподобиться беспутной митральезе, поражающей не столько дичь, сколько безвинный воздух. Опытный охотник знает когда это можно сделать и когда нельзя, т. е. прямо невыгодно поправлять первый промах вторым выстрелом. Такие случаи слишком разнообразны, чтобы перечислить хоть часть их; замечу только, что второй выстрел, в большинстве случаев, бывает труднее первого: мешает дым, птица изменяет быстроту и направление своего полета, меняется дистанция, и со всем этим и угол прицела, с чем не всегда можно справиться удовлетворительно по краткости времени, находящегося в вашем распоряжении, а особенно по пополугонной птице с быстрым и вертким полетом. Если вы усвоите себе дурную привычку надеяться на второй выстрел, то, наверное, будете убивать значительно меньше охотника, бьющего первым выстрелом, и таким образом отступите во второй разряд. Кроме этого, надежда на первый выстрел особенно важна при стрельбе по выводкам, по стайкам, на высыпках и т. и., когда имеется несомненная надежда застрелить дублетом двух птиц, а не одну. При подъёме двух птиц охотник нравственно обязан стрелять в одну и ту же птицу второй раз только в том случае, если он заметил, что первым выстрелом он ранил ее, отчего она должна пропасть бесполезно. Если же этого нет, то что вам за надобность непременно преследовать ее вторым выстрелом? Ведь были же какие-нибудь неблагоприятные причины, повлиявшие на первый промах? При втором выстреле к этим неблагоприятным причинам присоединяется часто еще несколько других, которые нужно устранить в слишком быстрое время для обдумывания их и таким образом недостаточно соображенный второй выстрел выходит уже промахом, недостойным порядочного стрелка. Второй выстрел есть выстрел запасной, резервный, а потому, как резерв, и притом последний в данную минуту, должен расходоваться с расчётом, обдуманно. Мне могут возразить, что думать тут некогда. Пожалуй, но только для стрелка, у которого и перепелка так взъерошивает нервы, что ему и небо кажется с овчинку… В момент вскидки ружья для прицела и самого выстрела, не думает только самый несообразный сеятель дроби; хороший же охотник соображает каждый свой выстрел, но это соображение, т. е. в сущности тоже обдумывание, совершается очень быстро, что для некоторых неуловимо. Чем вы, например, объясните, как не размышлением, такой прием: целый день выстреляли, положим, куропаток в поле, стреляли с задержкою, с расчётом, словом, по охотничьи; вдруг в кустах, к которым вы подошли, позади вас, не выдержав стойки, взрывается шумовой вальдшнеп; вы быстро оборачиваетесь и в то же мгновение бросаете выстрел в накидку в птицу, мелькнувшую между деревьями? Если соображать все это человеку непривычному, то, пожалуй, выйдет длинная история; привычному же охотнику требуется всего несколько секунд и он радостно кладёт птицу в сетку; радостно потому, что он сознает трудность выстрела, по быстроте решения задачи не глазом и рукою, а головою, которая направила руку и глаз в быстро и неожиданно мелькнувшую цель, и направила не так, как направляла целый день в стрельбе по куропаткам, а именно так, как того требовали обстоятельства дела. Если в подобной умственной работе некоторые охотники-стрелки и не отдают себе отчета, то только от непривычки обдумывать, резюмировать свою стрельбу, не более.
Как же можно не думать при дублетном выстреле по птицам, появления которых вы ожидаете и к этому имеете возможность подготовиться? Выстрелы необдуманные, нерасчётливые, «легкомысленные» выстрелы, случаются и у опытного охотника-стрелка, по сравнительно редко и происходят большею частью от недостаточно серьезного отношения к своей стрельбе, что вызывается болезненным состоянием, усталостью, рассеянностью и прочее. При появлении таких признаков охотнику лучше прекратить на время стрельбу, потому что она требует самосознания, строгой дисциплины и обдуманности движений, и контроля за собою. В этом кроется секрет успеха хорошей стрельбы, а особенно при стрельбе трудной, по птице строгой и вёрткой, а также при частой перемене птиц в одно и то же июле. Серьёзное отношение к стрельбе и строгая дисциплина её спасут охотника, как от неправильных дублетов, так и вообще от излишних промахов. Если я поднял птицу, которую, по какой бы то ни было причине, не желаю упустить, то, промахнувшись раз, сделаю по ней и второй выстрел, несмотря ни на что. Но это будет уже моё личное дело, мой личный каприз, не более. Такие случаи на охоте редки и имеют свое основание; неосновательное же самодурство обыкновенно жестоко наказывается товарищами по охоте, которые мало того, что «оборвут с ушей», а еще насмеются, или же будут приставать с старушечьими соболезнованиями, или же наконец замалчивать вашу неудачу… Поверьте, что служить пробным оселком для остроумия или мягкости душевной, или, наконец, строгой, благовоспитанной вежливости, не для всех завидная доля…
Выше я привел цифры Вакселя, определенные им по летнему бекасу, для хорошего стрелка в 60% и для отличного в 80%. Такое определение более подходило бы к действительности, чем цифры стрельбы садочной, если бы не страдало односторонностью и не было выведено для одного, более или менее специального вида стрельбы, и не давало такой огромной разницы между стрелком хорошим и стрелком отличным (в 20%). Для охотника-стрелка, бьющего всевозможную дичь в разные времена года, летний бекас ни в каком случае не может служить пробным камнем. Для такого охотника, в годовой, трёхлетний или даже десятилетний периоды зачисляемого в разряд отличных, 60% полагаю мало и 80% много. Впрочем, на свете многое возможно. Если охотник в трактуемом мною смысле, т. е. всеохотник, достигнет даже в годовой период 80% удачи, то… венок ему на голову из осоки и тростника, с цветком болотной лилии вместо кокарды… Он по заслугам получит эпитет отличного охотника-стрелка и будет служить путеводною звездою для других.
Но достигнуть такого успеха даже в годовую охоту с 800–1000 выстрелов, мне кажется, очень и очень трудно. Наметавшись бить недурно летнего бекаса, несмотря на адскую ходьбу по нашим рисовым полям, и мне удавалось, причем успешность переходила 75%, при сотне почти выстрелов в одну охоту; но в том то и дело, что случалось это редко, а в этом вся суть. Такие удачные охоты производились обыкновенно при особенно благоприятных условиях в отношении чисто нравственного состояния. В следующую же охоту начнешь стрельбу, кажется, удачно, погода хорошая и прочее, но вот подвернулся какой-нибудь куличишка, или стайка уток, или кочка под ногу, смотришь — годовой то процент и съезжает на 50%, а то и того ниже…. Происходит же это от того, что и дичь разная, и местность другая, и у самого охотника день на день не приходится, потому что человек не машина, его не заведешь ключиком и не пустишь ходить с точностью хронометра, или штамповального прибора…
В начале статьи я упомянул, что убеждение в нашей плохой стрельбе я вывожу из наблюдения над другими охотниками, товарищами по охотам, главным же образом, из собственного опыта, основанного на достоверных цифрах. Подчёркиваю слово достоверных, потому что у многих охотников есть невольное стремление скрывать число выпущенных патронов, а хвастаться только числом убитой дичи. Почему это делается, каждому понятно: лишняя пустая гильза задевает самолюбие стрелка, унижая достоинство его стрельбы, а стало быть, и реноме охотника… Личные мои наблюдения и исследования привели меня к заключению, что я, считающийся в первом разряде по охотничьей стрельбе в нашей местности, в течение только трех лет наделал такую массу промахов, что, право, стыдно становится… Особенно обидно и неутешительно еще то, что мои товарищи по первому разряду, которых на сотню ташкентских охотников наберется не более 12-15 человек, пуделяют, может быть, и меньше меня, но не особенно…
Спешу, однако, оговориться. Называя себя стрелком первого разряда, я вовсе не желаю этим похвалиться, а только для установления точки зрения, так сказать. Да и хвалиться этим, во-первых — опасно, ибо наши перворазрядные то кой-что почитывают и даже пописывают, и во-вторых — и нечем, потому что результаты стрельбы перворазрядного не ахти какие, как указывают сухие, «противные» цифры… Для меня лично, да и для моих товарищей, конечно, было бы весьма интересно убедиться в том, что наши местные понятия о стрельбе довольно низки, что мы и в подметки не годимся например, петербургским стрелкам и прочее. Это повело бы только к усовершенствованию технической части нашей стрельбы, к соревнованию, а на нас глядя, и еще кто-нибудь оглянулся бы на себя и таким образом, наше посрамление принесло бы некую долю пользы развитию и усовершенствованию отечественного искусства охотничьей стрельбы. А то стреляешь, кажется, недурно, ну и почиваешь на лаврах, потому что нет под руками данных для сравнения и подражания, а между тем лавры то, может быть, вовсе и не лавры, а просто дрянная рогожа…
В течение почти четырех лет я, с немецкою аккуратностью, достойною лучшей участи, записывал после каждой охоты число убитой дичи и число выпущенных патронов, со скромною целью усчитать себя и посмотреть, что я за стрелок такой и не требует ли моя стрельба усовершенствования, или же и так ладно… Запись велась по недостаточно обдуманному плану, почему не дает безусловно правильных выводов. Дело в том, что мною считалась только птица взятая, т. е. попавшая в ягдташ, птица же, подраненная и почему либо недобытая, в запись не вошла1.
Затем счет выпущенных выстрелов записывался по пустым гильзам, причем выстрелы, сделанные из баловства по воронам, пичужкам, ястребам (хищных я не стреляю специально), сорокам и прочее, не выделялись, и убитая птица не записывалась. В таком баловстве, подлежащем строжайшему обличению и каранию со стороны моралистов à la гр. Толстой и Ч—в, повинны почти все охотники и от него не убережешься, стреляя в обществе; разве только г.г. философы — моралисты проймут сильно, или патронов будет мало…
Записи за три полных года, с января по январь, дали следующие результаты.
В 1884 году сделано 898 выстрелов; ими убито 514 раз ной дичи.
В 1885 году сделано 1320 выстрелов, убито 679 штук. В 1886 году сделано 1042 выстрела, убито 593 штуки. А всего за три полных года выпущено 3260 выстрелов и убито 1786 штук разной дичи.
Процентное отношение числа удачных выстрелов к числу неудачных выходит следующее: для 1883 г. 57,22%, для 1885 года 51,43% и для 1886 г. 56,95%, а средний из трехлетия получается 56,2%.
Был на охоте в три года 82 раза, но числа дней точно не записано; на каждую охоту приходится 39,75 выстрелов, убитой дичи 21,78 штук.
Под «охотою» у меня подразумевается всякий выезд из города, когда бралось с собою ружьё: на пикник, на рыбалку, в командировку в уезд, или же в область за тысячу верст. Именно такие-то поездки, имеющие мало общего с выездом на настоящую охоту, и дают удивительные цифры удачи, от которых становишься в тупик…. На таких-то «охотах» выстрелы делаются часто без всякого соображения, а часто и без надобности, на дальние дистанции, и при таких условиях, при каких на охоте настоящей стрелять не будешь. Собственно говоря, такие охоты следовало бы выбросить из общего счета, но теперь сделать этого уже нельзя. Охот совершенно неудачных записано две с восемью промахами. Охот, на которых убито от 1 до 5 штук, было 22 — преимущественно в городских садах за вальдшнепами, которых здесь весьма мало, на перелетах у города и т. подобное.
Охот, на которых убито более 25 штук в каждую, было 35; охота, на которой убито более 100 штук, одна.
Внимательное рассмотрение записей указывает на следующий любопытный факт: большое число убитой дичи уменьшает число промахов, т. е. удачная охота благотворно влияет на успех стрельбы. Приведу несколько более выдающихся тому примеров: 1884 года, 1 Июня убито 6 уток 32 выстрелами2, 15 Июня убит один степной рябок 30 выстрелами, (изумительно удачно!..); 1885 года, 2 Марта, 24 выстрелами убито 7 бекасов; 9 Июня выстрелов сделано 42, убито 7 степных рябчиков и тушканчик (как он сюда затесался?!.); 1886 года, 3 Января, 12 выстрелами убита одна утка, 6 Декабря 16 выстрелами убит бекас и болотная курочка… Итак далее все в этом же роде, доказывающем, очевидно, самую беспутную пальбу или от скуки, или по воронам, и прочей не дичи. Совсем другое говорят записи удачных охот, а именно: 30 Августа .1884 года сделано 76 выстрелов и убито 52 бекаса и гаршнеп (73,3%); 1 Октября 1885 года 77 выстрелами убито 53 фазана и 3 утки (72.7%); 5 Сентября 1886 года 136 выстрелами убито 91 бекас, 10 уток, гаршнеп и перепёлка, всего 103 штуки (75,7%), 30 Июля того-же года убито 46 степных рябков 72 выстрелами (до 64%) и т. д.
Для меня совершенно непонятно, почему в один из годов, именно в 1885, процент успешности сразу понизился слишком на 5%. Все три года собака у меня была одна и работала одинаково; если объяснить это переменою ружья, то тоже не выходит. С января по апрель 1884 г. я стрелял из ружья 12 калибра; оно имело весьма хороший бой, но жестоко расшаталось и его пришлось переменить. В мае я получил «Диану» 16 калибра с двумя чоками, ружьё бившее кучно и далеко. К нему, разумеется, потребовалась привычка, тем более что оно оказалось мне не совсем прикладного. Как раз к этому времени относятся упоминаемые выше два случая удивительных охот: 1 июня на 32 выстрела 6 уток и 15 Июня на 30 выстрелов один рябок (ещё лучше) !.. Но помню, что к этому ружью я привык довольно скоро, что доказывается последующими удачными охотами. Следовательно причины большого числа промахов нужно искать в чем-нибудь другом в: скорее всего в самом охотнике в силу непреложного правила: дичь бьётся не оружием, а охотником.
Для увеличения данных для оценки, приведенных выше результатов стрельбы будет нелишним сообщить еще следующие сведения.
В числе дичи, убитой в три года, преобладают бекасы и фазаны, породы дичи, встречающиеся здесь чаще других, исключая уток: бекасов убито 1042 штуки и фазанов 437 штук. Стрельба тех и других довольно трудна и для привычного охотника. Особенно трудна стрельба весенних бекасов в марте, когда к небольшому числу зимующих здесь, начинают присоединяться высыпки прилетающих из более южных стран. Бекасы пролетные не токуют; высыпки держатся на местах недолго; в половине же апреля все исчезают до осени. Мартовские бекасы очень строги, стойки не выдерживают, полёт вертлявый и быстрый, стрелять приходится от 30 до 60 шагов. По мартовскому бекасу никто из наших охотников не выбивает и 50%; по крайней мере, я не видел и сам не испытал такой удачи. Трудна охота и на осеннего бекаса, но не в техническом отношении стрельбы, а по местным климатическим и почвенным условиям. В августовские и сентябрьские дни бекасы довольно смирны, летают вполне прилично, выдерживают стойку и прочее, но стрелять их приходится в сильный жар и преимущественно, но рисовым полям, ходить по которым весьма тяжело: на ровных площадях нога тонет по колено в липкую грязь; на высоких межах скользит; в воздухе духота от испарений болот. В это время искусство стрельбы не играет большой роли, а требуется выносливость, привычка к климату, уменье балансировать на межах и кочках, т. е. в этом последнем на первый план выступают достоинства не столько стрелковые, сколько эквилибристические в некотором роде…
Стрельба фазанов легче, но опять-таки для привычного охотника. В августе и сентябре тот же жар и духота в камышах и кустарниковых зарослях (тугай); в Октябре и зимою лучше. Но ни по какой дичи я не делал и не видал более постыдных промахов, как по фазанам, а особенно по петухам!.. Между тем фазан — птица крупная, вылетает близко, полет не особенно быстрый и прямой, из заросли вырывается с треском, криком, звоном… Ну, и прозвонишь!.. Виноваты в этом, разумеется, нервы, получающие слишком сильный толчок от взлёта птицы, сопровождаемого резкими звуками, действующими на человека, кажется, вроде того, как действует на некоторых скрипенье по стеклу и тому под.
Остальную застреленную мною дичь представляют утки, степные рябчики (две породы), гаршнепы, перепелки и проч. Дупелей здесь нет, куропаток тоже; перепелов и гаршнепов много, но их стрелять как-то не принято, а потому они бились мною мало, или случайно, или же от нечего делать. Стрельба степных рябчиков никаких трудностей не представляет, но обязательно требует очень хорошего боя ружья: птица эта необыкновенно крепка на рану, значительно превосходя в этом домашнего или дикого голубя. К благоприятным условиям нашей природы, значительно облегчающим стрельбу, относится небольшое число ветряных дней, дождливых или пасмурных, и яркое солнце, горящее на красивом темно-синем небе с марта по ноябрь.
Охотникам известно, какое огромное значение для стрельбы имеет сильное, ровное освещение. Этого блага у нас даже сверх потребности, а особенно в период бездождия: с июля по сентябрь. Благодаря этому прекрасному освещению, наши стрелковые и линейные батальоны из года в год обстреливают чуть не всю российскую армию…
Итак, вот результаты трёхлетних охот и стрельбы охотника, считающегося у нас в первом разряде по искусству стрельбы!.. Приведенные общие цифры указывают на крайне ненормальное явление, хотя и оправдываемое некоторыми смягчающими вину обстоятельствами, а именно: на 3260 выстрелов получилось 1474 промаха. Цифра огромная и, поистине обидная!.. И такую массу промахов откатывает еще споенный стрелок!.. Сколько же их насадит стрелок послабее?.. По истине мы коптим небо и переводим порох и свинец сверх всякой потребности!..
Прочитает «российский» охотник все сказанное выше и только плечами пожмет, так много в его голове зреет возражений, опровержений и тому подобного, потому что же «российский человек» может принимать без возражений? разве команду «глаза направо!». Возражения прежде всего зреют личного характера, так сказать, как более лёгкого стиля… Ваши цифры, господин перворазрядный (о!..) стрелок, прежде всего доказывают, что туркестанские стрелки, — стрелки слабые и репутации у них создаются весьма легкомысленно. Вот у нас Иванов стреляет бекасов без промаха, а Петров бьет куропаток так, что смотреть даже страшно: на заряд по две, а то и больше… Затем, позвольте спросить, к чему вы стремитесь? Ведь охотник не «презренный» промышленник, чтобы бить каждую птицу и жадничать зарядами!.. Охотник стреляет для своего удовольствия! И никому нет дела до того, сколько он тратит на это зарядов, достаточно того, что он убивает много, или вообще не ворочается с пустыми руками.
Что касается ташкентских, или вообще туркестанских, охотников, большинство которых я знаю, то в защиту их я не выступаю, если же унижаю, может быть, некоторых сравнением с собою, то прошу доказать это цифровыми и притом достоверными данными. Позволяю же себе утверждать то, что всеохотникистреляют слабовато, не только на основании собственного опыта, но и на основании внимательного наблюдения за другими, и не только в Туркестане, но и в России, где я охотился и стрелял не один год. Наблюдаемый мною низкий процент стрельбы таких охотников объясняется многими причинами, из коих главнейшие следующие:
а) учимся стрелять мы преимущественно самоучкою, почему усваиваем много неправильных приемов и взглядов на стрельбу;
б) у нас, стрелков в лёт, нет еще правильно выработанного наставления охотничьей стрельбы, точных правил её; в охотничьих же книжках мы встречаемся иногда с разными курьезами, из коих приведу хоть один, благо книжка под руками. Ваксель говорит, что он «всегда целил в самую птицу, и если брал верно (что легко видеть самому), то всегда убивал» … В других же «книжках» даются наставления до того неясные, что все они забываются очень быстро, и охотник, чтобы научиться стрелять, должен сам вырабатывать себе правила эмпирическим путём, затрачивая на это массу труда и времени. Аксаков своим частным правилам стрельбы предпосылает такой совет: «Стреляй постоянно, стреляй как можно больше — и будешь стрелять хорошо, т. е. попадать в цель метко. Это истина, не подверженная сомнению; исключения чрезвычайно редки». Да, разумеется, — истина, но напоминающая, по своему характеру приложения её к делу, наставление обучающего грамоте по славянской азбучке: «Чаще читай, навались злее, и будешь грамотный!..» Если бы мы обучались не по такой допотопной системе, то, очевидно, стреляли бы лучше, а особенно если бы смотрели на охоту с более гуманной точки зрения. Благие указания правильного обучения стрельбе дают нам войска: парень самый деревенский, охрам-лапотник, от сохи взятый, в полтора года обучается владеть винтовкой так, что выбивает проценты учебной стрельбы, проценты весьма немалые. А много ли из нас научаются стрелять в лёт в такое время, хотя бы и так, чтобы выбивать 30–40% по одной какой-либо дичи? Так как вопрос о необходимости обучения охотничьей стрельбе в лёт может быть разработан и решен нашими потомками в будущем столетии, то оставим пока его в стороне, а теперь займемся подготовительными работами, из коих главнейшая должна заключаться в правильном решении во проса: какую стрельбу нужно считать достижимою на практике при теперешнем виде оружия, и какую стрельбу идеальною, к которой и должны стремиться. Я сказал уже выше, что цифры стрельбы садочной и цифры стрельбы по какой-нибудь одной дичи не разрешат вопроса, как цифры специальных, односторонних видов стрельбы, а нужны цифры стрельбы по всякой дичи; но откуда же нам их взять? Полагаю, что взять их неоткуда, а необходимо собрать вновь; собранный материал разработать и установить норму общей стрельбы, т. е. по всякой птице, и нормы частные, то есть по родам дичи. Такие данные, основанные не на голословных цифрах, вроде вакселевских, который все «целил в самую птицу» и «всегда убивал», а на подлинных, добытых практикою, принесут делу усовершенствования охотничьей стрельбы огромную пользу, выбросят из головы охотников фантастические представления об искусстве стрельбы, представления, сбивающие только с толку, а потому и не побуждающие охотников к подражанию и соревнованию. Кроме того, может быть, эти нормы поведут и к установлению в среде охотников и более правильных взглядов и на самую охоту.
Выше я уже говорил о необходимости беречь патроны на охоте не ради их стоимости, а ради успешности самой охоты и разумности этого удовольствия. Настоящий охотник не ребёнок, забавляющийся игрушкою, и не полупьяный мещанин, вырвавшийся за город с гармоникою, полуштофом и ружьем, с криком и гамом свершающий полудикую оргию, палящий в сороку, ворону, до белой лебеди включительно, и заканчивающий охотничий день в части за решеткой… Хотя, конечно, и не в такой мере, но нечто похожее допускается и в среде охотников, принадлежащих к породе людей очень порядочных в смысле благовоспитанности. Не говоря уже о стрельбе по сорокам и воронам, как о шалости, я укажу на самую охотничью стрельбу, при которой выпускается множество самых легкомысленных выстрелов, совершенно ненужных, вредных, потому что они мешают стрельбе в обществе и ранят и распугивают дичь. Ведь каждый необдуманный выстрел невольно тянет за собою другой такой же, за ним третий, и так далее без конца, и предела. Справиться с этим довольно трудно охотнику молодому, неопытному, но дело то в том, что в разряде беспутных палил числятся люди, стреляющие уже десятки лет. Наши охотничьи обычаи ничем не карают таких господ, как будто то, что они делают, так и должно быть. Между тем, для правильного хода охоты и для дичи такие господа вреднее самого «презренного» промышленника, берегущего патроны и бьющего с малым числом промахов, а следовательно, убивающего много. Охотник, стреляющий без соображения, невольно горячит других, и хотя не убьет ничего, или очень мало, но дичь разгонит вполне основательно, а главнее, переранит её множество и наготовит корма для ястребов, хорьков и прочей нищенствующей братии. Таких господ, ухитряющихся в течение десяти лет практики оставаться при детских понятиях о бое ружья и дистанциях, об основных правилах охотничьей стрельбы и прочее, вовсе не следовало бы пускать в поле, так как, очевидно это народ безнадежный, бездарный. Промах, сделанный на близкую дистанцию, по большей части только горячит стрелка; промах же на дальней дистанции, превосходящей нормальный бой ружья, весьма часто ведет к бесполезной гибели дичи: она получает тяжелые раны, от которых и гибнет в большом числе, потому что у ней нет ни врачей, ни больниц. Если получается подранок на дистанцию нормального боя, то это несчастье как для птицы, так и для охотника, который может устранить его повторение более внимательной и обдуманной стрельбой; подранок же, получившийся на дистанции, превосходящей нормальный бой, лежит уже на нравственной ответственности охотника и ничем, кроме дурных качеств его натуры, объяснен быть не может. Мне скажут, что приходится убивать на огромные дистанции, что такие выстрелы очень приятны и долго остаются в памяти. Не спорю; но убивать-то приходится слишком уже редко при расходе огромного же числа патронов на очевидные промахи. Выходит, что стрельба на большие дистанции есть баловство, а для охотника мыслящего, серьёзного, такое вредное баловство следует допускать возможно пореже. Сами же мы все толкуем о мерах сохранения дичи, льем слезы об уничтожении её и тому подобное, а между тем сами не только не удерживаем меньшую братию, но еще с тщательностью, достойною лучшей участи, из палилок, бьющих на 40—50 шагов, решаемся стрелять на 80 шагов, выбиваем глаз какой-нибудь несчастной утке, наносим мучительную рану в живот, портим крылья, ноги… Говорю все это по собственному опыту, потому что Homo sum et nihil humanum alienun puto… Плохо нас отделал гр. Толстой, вытолкнувший в свет г. Ч—ва с его укорительно – философски-моралистическим фугасом!.. Не так бы следовало, не за охоту, конечно, в принципиальном смысле — это уж они там как хотят! А за наше легкомыслие, жестокость, за пустопорожнюю пальбу, зато, что мы, стреляя по двадцати лет, не устанавливаем себе твердых и определенных взглядов на охоту, хотя бы с точки зрения указанных моралистов: поменьше пугать и вообще мучить охотничьих животных и птиц. Посильнее и покрасноречивее пророков бы надо, авось, мы скорее выработали бы принципы правильных охот и стрельбы на них, а отсюда получше бы и стрелять стали…
Что касается промышленников «презренных», стреляющих дичь и живущих этим, то, во-первых, я не могу понять сложившегося презрения к ним, а во-вторых, убеждения в том, что они стреляют уже так хорошо, что до неприличия доходит. Человек, пропитывающий себя собственным трудом и трудом, нисколько не позорным, ничего, кроме уважения, не заслуживает. Что касается технического совершенства их стрельбы, то никаких феноменов я не видел: стреляют они очень хорошо, но не идеально; патроны берегут; на невероятные дистанции их не разбрасывают, отчасти потому, что они им денег стоят, а главное потому, что это вредит успеху охоты; дичи не терзают, ибо растерзанная дешевле стоит и проч. Вообще, ведут себя на охоте значительно лучше очень и очень многих охотников, а потому позволяют себе, при случае, бахвалиться над ними. Это вот, пожалуй, черта неприятная для многих. Если же промышленники бьют много, то вовсе не выдающимся искусством стрельбы, а бьют вот чем: знанием места, ногами, временем, часто каторжным трудом, выносливостью, подвергая частой опасности свое здоровье, а иногда и жизнь. Ездил я с ними на охоты иногда случайно, а часто из любопытства и всегда сбивал спесь с бахвалов, ведущих свои речи об охотниках в таком, примерно, тоне: — «Были вот эта в тех камышах господишки, да что! убили всего никак штук несколько, а пальбы было!» — Кроме собственного опыта, укажу на посторонний: один из перворазрядных ташкентских охотников-стрелков В. А. Кр—вский очень часто ездил на охоту с промышленниками и не видать, чтобы они его обстреливали, а, напротив, преимущественно он их. А между тем это промышленники, живущие на охоте не менее 6 месяцев в году, рассчитывающие каждый выстрел, дающий им и хлебъ, и платье, и выпивку. Откуда же произошло следующее презрительное выражение: «он стреляет, как промышленник!», т. е. стреляет непременно расчётливо, непременно сдержанно и непременно удачно. Но позвольте спросить, что же неприличного во всем этом? что неприличного в удачной стрельбе? Неужели для охотника-любителя, бьющего дичь только из удовольствия охоты, приличнее разбрасывать выстрелы на ветер, как бы бахвалясь тем, что на заряды де мне наплевать, а я стреляю в своё собственное удовольствие… Для получения такого удовольствия нечего и беспокоиться ездить в лес, в поле, в болота, а вышел в сад или огород и пали в луну. Право, это даже занимательно; луна—цель прекрасная, а особенно когда полная, да ещё в облаках ныряет. Сам испытал… разряжая в это время шомполки при возвращении с охоты.
Есть также обыкновение приравнивать охотника к промышленнику за? то, что он убивает помногу. Но кто же может определить, что значит мало и что значит много? В этом отношении охотник руководствуется исключительно присущим ему, индивидуальным чувством «сытости» охотничьей и чувством «голода», и пределы этого весьма разнообразны. Мои наблюдения…над собою указывают на следующее: на охоте неудачной я едва ли выдержу четыре дня, на охоте удачной больше двух дней не выдержу, потому что просто скучно становится: стрельба и охота надоедает, стало быть, наступает период «сытости». Затем чувство голода и чувство сытости зависит от количества известной дичи в данной местности. Например, ташкентский охотник вполне удовлетворяется, если он в целый день охоты убьёт одного вальдшнепа, а в осень и зиму убьет 15–20 штук, посещая окрестные леса-сады раза два в неделю. Лично для меня совершенно достаточно застрелить в полтора—два дня 40—50 фазанов; на шестом десятке является уже пресыщение, но убить 20—25 штук в день летних бекасов уже маловато, потому что обилие этой дичи установило в среде охотников норму в 40—50 штук в охотничий день. Аппетиты, значит, разные и обусловливаются они чисто местными условиями недостатка пли обилия дичи; они же определяют и понятия об удачной и неудачной охоте. Если охотников упрекать в жадности, то для этого нужно иметь много данных, да и те сначала внимательно обдумать. Лично я не видал «жадных» охотников, то есть слишком уже растяжимым понятием о чувстве «сытости». У нас, например, очень много гаршнепов и перепелок, а степных рябков (мургаков) целые тучи (сбиваются стаи в десятки тысяч особей), но много ли их стреляют? Перепелок и гаршнепов весьма мало, рябков больше, но исключительно на водопое в июне и июле, когда никакой другой охоты нет. Если бы охотники были жадны абсолютно, то они могли бы избивать перепелок и рябков сотнями, потому что это легко и очень добычливо.
Затем у настоящего охотника чувство сытости часто является и по другому случаю: он не убил много, т. е. достаточно много по собственному аппетиту, но зато стрелял хорошо. Такие охоты, хотя бы и с результатом 5—10 штук дичи, часто встречающейся, всегда приятны и оставляют хорошее впечатление. Не думаю, чтобы кто-либо из настоящих охотников, могущих ценить хорошую стрельбу, не испытал этого. В данном случае количество дичи отходит уже на задний план, а чувство «сытости» охотничьей удовлетворяется другим требованием от охоты, как удовольствия, именно искусством стрельбы и сознанием такого достоинства в себе самом и только самим собою. Такие охоты как раз противоположны другим, на которых вы убили и много дичи, но при этом наделали и массу промахов, что производит неприятное впечатление и надолго оставляет тяжелое воспоминание. Сравнивая указанные два вида охот и производимые ими впечатления на охотника, мы невольно приходим к таким выводам: безусловно приятна та охота, на которой стреляют хорошо, а если так, то стрелять хорошо обязательно для охотника, потому что это увеличивает удовольствие охоты. Из такого круга посылок, выводов и заключений никак не выйдешь…
Но что же значит стрелять хорошо? Ответить можно быстро и коротко: стреляй без промаха… Но так как это физически невозможно, то и необходимо определить точные нормы искусства практической охотничьей стрельбы; на основании точных данных и исследований. При этом сами собою выяснятся условия и приемы охотничьей стрельбы, выяснятся и редко побеждаемые трудности, встретившись с которыми мы часто горячимся совсем напрасно; выяснятся и качества охотника-стрелка, без изучения которых охотник никогда не будет охотником, а только таскающим ружье; выяснятся качества оружия и т. под.
Заканчивая настоящую статью, обращаюсь к гг. охотникам, практикам и теоретикам с просьбой — поработать немного для общего дела, выяснив, совокупными силами, практически достижимые требования от охотничьей стрельбы, и требования идеальные, к которым мы и должны, конечно, стремиться, потому что отсутствие идеалов ведёт к застою, к отупелости. Данные, не фантастические, а настоящие, живые, для оценки охотничьей стрельбы принесут несомненную и большую пользу не только молодым, начинающим охотникам, но и охотникам опытным уже. Мы хлопочем об усовершенствовании нашего оружия, если не часто пишем, то часто читаем о том, как нужно стрелять, пустили в ход геометрию и алгебру для изучения «проклятых» углов прицела и прочее, но до какого же предела должно и обязано доходить искусство стрельбы хотя бы у нас, в России? где критериум для этого? Не бьются ли многие из нас понапрасну, стараясь достигнуть недостижимого, «объять необъятное», по выражению гениального всероссийского философа — Козьмы Пруткова?
Е. Т. Смирнов.
Если вам нравится этот проект, то по возможности, поддержите финансово. И тогда сможете получить ссылку на книгу «THE IRISH RED SETTER» АВТОР RAYMOND O’DWYER на английском языке в подарок. Условия получения книги на странице “Поддержать блог”
- Птица раненая, упавшая после выстрела, не добывалась только в случаях исключительных, а потому особенного значения это не имеет. ↩︎
- Охота у нас разрешается 1 июня ↩︎