“Природа и Охота” 1888.8
— Знаете ли вы Николая Алексеевича? Впрочем, что я! Кто же не знает Николая Алексеевича? По крайней мере он решительно всех знает. О ком бы ни зашла при нём речь,— будь то известный литератор, знаменитый полководец, художник, банкир, артист, или просто знатная особа с громким титулом, все оказываются его короткими знакомыми и приятелями. Где не бывал Николай Алексеевич, чего не переделал, за что не брался! Между прочим, страстный охотник до лошадей, он, в интересах конского спорта, не раз обскакал всю Европу; изучил спорт в совершенстве, потерял на ипподроме состояние, но до сих пор предан ему всей душой. Ещё недавно я прочел в журнале „Коннозаводства“ его блестящую статейку, под заглавием, кажется: „Взгляд и нечто“. Почтенный автор трактует в ней, «о применении искусства к коневодству и конским ристалищам всякого рода». Вообще, Николай Алексеевич милейший старичок. Какой он приятный собеседник в мужской компании, какой элегантный кавалер в дамском обществе! Никто лучше не сумеет устроить роскошного банкета, или какой-нибудь затейливой, увеселительной прогулки. И везде-то первый Николай Алексеевич, несмотря на свои седые волосы и солидное брюшко. Везде затмит любезностью и веселостью самого модного молодого франтика. Да удивительно ли? Что такое провинциальный франтик? А Николай Алексеевич образован, умён, был некогда настоящим столичным львом. Природа, не обидев его наружностью, наделила ещё завидными талантами. Николай Алексеевич отлично танцует, божественно ездит верхом, восхитительно поёт шансонетки. При случае, с неимоверной грацией и настоящим парижским шиком может шевельнуть, вполне благовоспитанный впрочем, канканчик… Словом, обладает всем, чтобы блистать даже и не в провинциальной глуши.
Одно только можно поставить в укор добру молодцу, но ведь и на солнце есть пятна,—хандрит он очень, когда бывают пусты карманы. В это время Николай Алексеевич уж не балагурит, не поёт веселых пьесок, а напротив тяжко вздыхает, брюзжит, морщит брови и становится вполне разочарованным героем, на манер лермонтовского Печорина. Не беда бы, конечно, если б Николай Алексеевич только изредка бывал в таком мрачном состоянии, об этом и говорить бы не, стоило. Но, к сожалению, оно повторяется довольно часто, и главным образом, благодаря его же собственной удали и поэтически беспечному нраву. Случается Николаю Алексеевичу получать довольно крупные суммы, но они редко ночуют у него. Сейчас же, с получением денег, понадобится Николаю Алексеевичу поехать куда-нибудь подальше, хоть за тем только, чтобы полакомиться устрицами; понадобятся вовсе ненужные вещи, (раз, к слову сказать, он даже выписал для чего-то из заграницы пару, дорого стоящих, каких-то особенно породистых свиней), и живо вновь шансонетка сменяется тяжкими вздохами, весёлое выражение голубых очей омрачается насупившимися бровями, словом, наступает период горького разочарования.
Я хочу рассказать, как Николай Алексеевич, неожиданно для самого себя, сделался ружейным охотником и что из этого потом произошло. Начну по порядку.
Раз, во время прихода пассажирского поезда изъ-заграницы (дело происходит на рубеже с Горной Силезией), чинно прогуливались мы с Николаем Алексеевичем по перрону станции. Из вагона третьего класса, вместе с другими пассажирами, вышел невзрачный немчик, судя по характерному серо-зеленому костюму, какой-нибудь лесничий частного владельца, и ведя на цепочке чёрного сеттера-гордона, направился в «ревизионный зал» для таможенного досмотра.
— Николай Алексеевич, посмотрите, что за чудный пёс у немца.
— Да, хорош! Что это комнатная собака?
— Это охотничий пёс.
— Какой породы?
— Сеттер.
Чудная собака. Ноги грудь точно вызолочены, а сам как уголь чёрный. Прелестное животное.
Поглазев на пассажиров, я ушёл со станции и скоро, разумеется, забыл о немце с собакой. Каково же было мое удивление, когда в вечер того же дня, я встретил Николая Алексеевича, прогуливающегося с красавцем гордоном.
— Что это, вы купили собаку?
— Ну, разумеется, батюшка, не даром-же мне её дали.
— Да на что же она нам?
— Вот те раз. Вы рассуждаете, как какой-нибудь буржуа, а не охотник. Разве часто встретите что-нибудь подобное? А как она дрессирована, сколько штук разных знает! Немец заставлял её по мухам стойку делать. Стоит как мёртвая. По мухам! Что же будет по птице!
— Ого, да немец вас научил кое-чему.
— Да, он основательно объяснил кое-что, касающееся до ружейной охоты.
— И дорого взял за урок?
— За урок нет, а вот за собаку… Впрочем, бесспорно стоит. Заметьте, немец говорит, что это от собак Бисмарка.
— Да? Я ничего не слышал о бисмарковских собаках.
— Ну, как это возможно. Бисмарк известный охотник. Мы с ним не раз на медведей езжали в Новгород. Он даже железное кольцо носит с надписью, по-русски, «ничего».
— Это что-же такое за символ!
— Кольцо это сделал князь на память из железного шкворня, которым убил в России первого медведя.
— Шкворнем?
— Да… не то приколотил мужика на охоте, хорошенько уж не помню. Давно читал где-то, т. е. давно мне князь разсказывал.
— Так «ничего» верно имеет тот смысл, что мужик сдачи не дал сердитому барину; при чем-же тут собаки?
— Какие собаки? Ах, да… ну, извините однако; Граор мой целый день сидел на цепи, я должен погулять с ним. До свидания. Граор, вперед!
Должно быть, немец дорого взял за Граора. На другой день Николай Алексеевич был пасмурен, а грустное настроение, неразрывно связанное с горькими жалобами на судьбу и людскую несправедливость, не покидало его целую неделю.
Вскоре после приобретения своего Граора, услышал от кого-то Николай Алексеевич, что охотничья собака портится без практики: делается сонливой, затем утрачивает чутьё и даже самый инстинкт.
— Правда-ли это?— спрашивает меня.
— Очень возможно.
— Гм. Что тут делать? До седых волос дожил человек, не помышляя об охоте, а тут, вдруг… Гм… гм… Собака чутьё утратит, обратившись в сонную тетерю.
— Посылайте его с кем-нибудь на охоту.
— Что вы, батюшка, Боже упаси. Немец говорит, что собака не должна никого знать, кроме хозяина. Нет, надо, коли так, другое придумать.
Подумал, подумал Николай Алексеевич, да, при первой возможности, выписал себе из Праги превосходное ружье специально для охоты по перу. Затем пришлось конечно, по местным условиям охоты, арендовать охотничий участок земли, а пришло время, принялся бедный Николай Алексеевич, на старости лет, развлекать своего любимца, таскаясь с ним по полям, в тихие погожие вечера. Но дело шло плохо. Выучиться стрелять оказалось труднее, чем ожидал Николай Алексеевич, а при неудачной стрельбе собаке мало удовольствия. Раз отправились мы с Николаем Алексеевичем на охоту за куропатками. Боясь, чтобы Граор не позаимствовал чего-нибудь неподходящего от моего шалая Баяна, Николай Алексеевич, под благовидным предлогом, ушёл далеко в сторону. Охота была особенно удачна. Куропаток попадалось много, собака работала с благородным пылом, мы поминутно пуделяли направо и налево. Но вот, Николай Алексеевич пропал куда-то. Нигде его невидно и неслышно. Проходивши с час, или более, нечаянно натыкаюсь на него, покойно сидящего на меже и грустно посматривающего на Граора.
— Что вы тут притихли?
— Не могу, батюшка,—говорит, — очень горячусь. Надо остыть.
— Вас уж давно неслышно. — Да я уж третий раз сажусь, все сладить не могу с горячкой. Как вылетят куропатки,—белого света не вижу и луплю без прицела, куда ни попало. Ни одной ещё не убил.
Посидели. Остыл Николай Алексеевич, пошли дальше. Некоторое время все шло благополучно. Наконец, юному гордону, делающему мертвые стойки по мухам, надоело усердствовать понапрасну. Разгоряченный до крайних пределов, он не выдержал и после одного, обычно несчастного, выстрела своего господина, с громким визгом и отчаянным лаем понесся вслед за улетавшим стадом. Мой ирландец обрадовался случаю и поспешил па помощь к приятелю. Вдвоем они подняли такую кутерьму, что тошно было смотреть. На наши отчаянные вопли и свистки, собаки не обращали ни малейшего внимания и добровольно уж вернулись к нам, когда всё разогнали с поля и набегались до одури.
Нужно было видеть огорчение Николая Алексеевича: он и сердился, и чуть не плакал с горя.
— Это чёрт знает, что такое. Долго ли так дорогую собаку испортить. А, все, батюшка, ваш рыжий осёл!
— Помилуйте, ваша первая понеслась.
— Это ничего не значит; я вернул бы его, если бы не ваша. Немец говорил-таки мне, чтоб я остерегался дурного товарищества.
— Стрелять надо было поучиться у немца, Николай Алексеевич.
— Ну, это мы как-нибудь уладим; а на охоту с вами уж не пойду больше ни за что на свете. Ходить с таким чёртом не радость.
— За что вы ругаетесь, Николай Алексеевич?
— Я не вас; что вы, батюшка, придираетесь; и без того обидно.
Изобретательный Николай Алексеевич не мог не придумать, как помочь горю и придумал очень скоро. Решил он найти охотника, который бы не охотился с его собакой. Как это можно! Но стрелял бы за него на охотах. Случай помог ему. Прослышал о затее барина один отставной по старости лет, контрабандист и браконьер, продукт местной культуры и нравов, по имени Пётр. Скучно ему было служить сторожем на какой-то фабрике и тем охотнее явился он к Николаю Алексеевичу с предложением своих услуг. Ветерана подвергли строгому испытанию. Оказалось, что Пётр хорошо ещё стреляет, по старой памяти; два, три часа может ходить без устали; умеет чистить собаку конским прибором и вообще удовлетворяет всем требованиям.
Поступил Пётр к Николаю Алексеевичу, и дела пошли блестящим образом. Их часто можно было видеть потом, рано утром, или под вечер, едущими на охоту. Пётр, обыкновенно молодцом, сидел вместе с кучером; Николай Алексеевич, в охотничьем уборе, даже с каким-то пёрышком в шляпе и ружьём в руках, помещался на подобающем месте; а рядом гордо восседал, заваривший всю эту кутерьму, красавец гордон. В поле Николай Алексеевич передаёт ружьё Петру и посылает собаку на поиски. Собака ищет; Петр стреляет; Николай Алексеевич, любуясь своим фаворитом, прогуливается с хлыстиком в руках и потихоньку посвистывает что-нибудь из «корневильских колоколов», или «Прекрасной Елены»… Все довольны и счастливы, не исключая сделавшего завидный гешефт…
Но эта идиллия продолжалась недолго. Непостоянный Николай Алексеевич нуждается в частой перемене удовольствий и развлечений. К концу осени, поездки любопытного трио становились реже и реже и наконец совсем прекратились.
— Что поделывает ваш Граор? спрашиваю однажды у Николая Алексеевича.
— Граор! Да разве вы не знаете? Ведь я уж давно променял его.
— Кому, на что?
— Помещику тут одному. Я взял за него прелестный, патентованный аппарат для высиживания яиц, Какое изящество, какая работа, какие результаты… Зайдите посмотреть, батюшка,— стоит.
Заметив, что я стою, разинув рот. Николай Алексеевич, насмешливо улыбаясь, снисходительно потрепал меня по плечу.
— Какой вы странный человек,—продолжал он—По вашему, коли завел раз собаку, то и нянчайся с нею всю жизнь. Это, батюшка, рутина, китайщина. Современный человек всем должен уметь пользоваться и из всего извлекать выгоду. Вот послушаем, что-то вы запоёте, как на моем дворе, целыми тысячами, закопошатся пернатые птенцы.
Агарков.
Если вам нравится этот проект, то по возможности, поддержите финансово. И тогда сможете получить ссылку на книгу «THE IRISH RED SETTER» АВТОР RAYMOND O’DWYER на английском языке в подарок. Условия получения книги на странице “Поддержать блог”