“Природа и Охота” 1884.11
ГЛАВА III.
Какая стая требуется для здешней лесной охоты.
Всё, что я сказал об охоте с гончими в Судакской, Карагачской и соседних доли́нах, применяется и к остальным лесным местностям Феодосийского уезда, также как Ялтинского и Симферопольского. По общему характеру эти местности совершенно одинаковы: те же крутые горы, те же глубокие балки, те же изломанные и пересечённые хребты. В двух из этих уездов (кроме Ялтинского) я охотился много и долго; леса и горы Феодосийского уезда, не исключая и казённых дач, исходил вдоль и поперёк; в Симферопольском уезде охочусь 12 лет во всех дозволенных для охоты[1] и доступных дачах, и пришёл к такому заключению, что в Крыму, по местным условиям, для успешной охоты за зайцем, лисицею, козой, и даже оленем, совершенно достаточно трёх и maximum четырёх смычков, но гончих мастеров, и таких, которые были бы одной ноги, словом совершенно однопородных.
По-моему, даже лучше меньше собак, чем больше, так как при относительно меньшем, в сравнении с прежними временами, обилии зверя, три, четыре собаки будут гонять вместе, поверяя одна другую, а пять, шесть большею частью врозь, перекрещиваясь и сбивая друг друга. Положим, если они мастера, то перерывы будут короткие: стерявшая, спустя минуту, две, выправит след, но легко ли сладить стаю, в которой все гонцы были бы мастера? И если я допускаю maximum в восемь собак, то лишь для поочередной смены одних другими, что, при утомительности здешних охот, бывает необходимо, если время и обстоятельства позволяют охотиться по несколько дней кряду.
Затем второе условие: тихоходы, также как и слишком быстрые собаки здесь положительно не годятся: первые обыкновенно очень вязкие и нестомчивые, будут слишком долго копаться на одном месте. Коза из-под них идёт лёгкой рысцой, часто останавливается, вслушивается, внюхивается и, так как обоняние и слух у неё очень развиты, то, зачуяв близость человека, уже не пойдёт в его сторону, а если, при неблагоприятном для неё ветре, и выйдет на него, то тут не жди красивого выстрела на полном ходу. Её приходится стрелять или стоячею, или на самом тихом беге, как телёнка. Случается, что под такими копуньями она пасётся на ходу или даже залегает, предоставляя им разыскать и поднять себя снова.
С очень быстрыми гонцами происходит совершенно обратное: они, не давая козе долго кружить, уводят её сразу в другие дачи, куда не всегда бывает возможность следовать за ними. За то, если на первых кругах она налетит на охотника, выстрел (или промах) бывает божественный, после которого она летит через голову и катится кубарем, или так наддаёт после промаха, птицей перелетая через саженные кусты, что, забыв промах, стоишь и любуешься. Но если вы пропустили этот момент, то прощайтесь и с козой, и с собаками, или ждите их обратно только через большой промежуток времени. Зная это, опытный охотник, из-под быстрых собак, никогда не станет ждать козу в гущаке, где она мелькнёт мимо него таким махом что не успеешь и ружья поднять, а выберет место более открытое, с прогалинами, просекой или полянкой вблизи. Чтобы дать понятие, какие скачки́ делают козы, приведу пример.
Стоял я в опушке на пологом холме, направо и налево крутые, лесистые скаты, впереди поляна с кустом заросли на середине, из которого высились рядом два небольшие дубка. Я только что убил козу, вышедшую из балки слева, не допустив её скрыться в противоположном яру, как вслед за нею вылетела другая и, заметив меня, стала как вкопанная за двумя дубками, повернув ко мне мордочку. Мне виден был только лох с рожками и пара чёрных быстрых глаз. Расстояние было шагов 50, но для полукартечного заряда, который оставался у меня в левом стволе, мишень была слишком мала. Я рассчитал, что успею перехватить её в чистом месте, на пути к скату, до которого, как мне казалось, было сажени две, три. Но расчёт оказался неверным. Постояв с минутку, коза с места, одним невероятным прыжком отделилась от земли и исчезла за кустами опушки. Когда я смерил расстояние прыжка, оно оказалось в 6 больших шагов, т. е. более двух сажен.
На месте, с которого последовал прыжок, след всех четырёх копыт был вместе на пространстве ладони, значит, остановившись за прикрытием куста, она уже готовилась к прыжку, собираясь только с силами. Какая же должна быть невероятная сила в задних ногах этого небольшого животного для такого скачка? А на бегу коза делает ещё не такие скачки́!
Многое можно было бы сказать ещё о лесной охоте в Крыму и привести не один эпизод из неё, но, боюсь, не слишком ли длинно уже и то, что сказано.
Итак, самые подходящие для здешней местности, собаки средней паратости, какими были наши местные Кокташские, которых теперь весьма трудно найти даже на самом месте в Кок-Таше.
С ними можно было охотиться по двое, по трое суток и дав день передышки, начинать сначала.
ГЛАВА IV.
Охота по перу.— Перепела.—Вальдшнепы.
Не подумайте однако, собратья-товарищи, что для леса и гончих я забросил легавую и пернатых друзей, изменив своей первой страсти. — Нет, никогда! Правда, я полюбил охоту с гончими, я увлекался ею, но при всякой возможности бросал шерсть для пера и с новым упоением бросался в объятия моей первой любви. Судак нечасто баловал меня этими свиданиями, но тем более я дорожил ими, и ещё задолго до пролёта перепелов принимался проваживать залежавшуюся собаку, запасать мелкую дробь, готовить патроны. Наступало 15 августа, и я аккуратно начинал следить за пролётом. Для этого у меня были особые приметы. Пройдусь, бывало, рано утром по известным мне местам своего виноградника, загляну в соседние, и если подыму пару другую перепелов, то значит, надежда есть. Тогда вылезаю на горку за домом и внимательно осматриваю горизонт и верхушки рассеянных по доли́не дерев, и если замечу двух-трёх перепелятников, которые неизменно конвоируют перепелов, то значит, пролёт начался серьёзный, если же нет, то приходится ждать ещё день, два, три, а то и неделю. Но несмотря на это, я каждый день наведываюсь и в сад, и на горку. В саду с каждым днём больше и больше попадается пролётных гостей, а там, глядишь, показались и ястребки, и пошли валить перепёлки, периодически высыпками. Сегодня в два — три часа расстрелял все патроны, а завтра, на том же месте, выходит вдвое более, поднял 5-6. Через несколько дней опять валовой пролёт и опять перерыв, а там снова высыпки и так до 2-й половины сентября. С этого времени пролёт идёт, постепенно уменьшаясь, смотря по состоянию погоды, до первых чисел, и даже до половины октября. Затем пролёт кончается, но пока я подбираю последние его остатки, уже прилетели вальдшнепы. Но о них речь будет впереди, а пока два-три слова о пролёте перепелов в других частях Крыма. В степях они показываются раньше, около 10-го августа, летят постояннее, но не так густо, как в прибрежных местах на юге полуострова. Особенно много их скучивается около Ялты и Балаклавы. Здесь, около Казанской Божьей Матери, именно в том месте, откуда в злосчастную крымскую кампанию лорд Кардиган нёсся в безумную атаку со своими гусарами на наши войска, расположенные в Инкерманском ущелье, этих бедных птичек в пасмурную погоду и при противном ветре с моря набирается такая масса, что стрелять их становится противно. Прекращается правильная охота с собакой и начинается бойня из-под ног, полузарядами, и ловля сеткой. Если дурная погода задерживает их надолго у этой нелёгкой переправы через Чёрное море, то храбрые балаклавские греки[2], мещане и Севастопольские промышленники, кроме сбыта живых по 5 коп. за пару, насаливают их впрок целые бочонки. Тут и в окрестностях Ялты не дают покою бедным перепёлкам и ночью, охотясь за ними с огнём и с сеткой. Этой ловлей занимаются местные татары. Один идёт впереди с жаровней, на довольно длинной рукоятке, с пылающими в ней щепками или сосновыми шишками, а другой, пригибаясь к земле, высматривает перепелок и покрывает их сеткой. Я был поражён, когда, не зная о существовании этой охоты, приехал в Ялту и увидел вечером сотни блуждающих огней по всем окрестным холмам и садам, окружающим город. Оказалось, что это татары и греки из Аутки подбирают сонных перепелов. Ослеплённые ярким светом, птички сидят так смирно, что их с некоторой осторожностью можно взять и без сетки, просто руками.
Вальдшнепы, как я упомянул уже, являлись на смену перепелам. Как здесь в Судаке, так и вообще в Крыму, ранний или поздний пролёт их обусловливается состоянием погоды. Если осень дождливая, они появляются уже к Покрову, сперва в одиночку, потом высыпками, и держатся, часто в большом количестве, до самых заморозков, которые наступают здесь нередко только к концу ноября. В сухую же осень пролёт не только запаздывает, но бывает недружный и непродолжительный, принимая, по всей вероятности, другое направление. Первые вальдшнепы всегда оказываются в садах и виноградниках, вдоль плетней, живых изгородей, канав и речек. Бывают иногда в таких местах и высыпки, но очень редко. Раз только 1-го октября, я, преследуя, от нечего делать, больших серых дроздов, которые в октябре налетают в Судак и в другие виноградные доли́ны полакомиться виноградом и рябиной и, сильно отъедаясь этими лакомыми блюдами, крепко жиреют и делаются необыкновенно вкусными, я напал на такую высыпку. Расстреляв в полчаса все патроны, я вернулся домой, запасся новыми, и только к вечеру прекратил пальбу, частью перестреляв, частью разогнав высыпку.
На другой день с утра я опять наведался на это место, обошёл и другие, подобные, но такого обилия вальдшнепов уже не нашёл. В лесах же они держались довольно густо и до этого, и позже. Вообще же, в садах и виноградниках они держатся с прилёта неделю-другую, а затем перебираются в опушки и мелколесье, держась преимущественно в кизильнике, орешнике, терновнике и других густорастущих подседах и зарослях. Стрелять их в таких местах труднее, чем в садах. Здесь нужна вежливая, нестомчивая и умная собака. Но об этой охоте я распространяться не буду, так как она производится здесь, как и всюду, одним и тем же способом, с той только разницею, что она в Крыму утомительнее, чем в России, требует крепких ног и здоровых лёгких, благодаря гористой местности, на которой расположены наши леса, даже мелколесье и немногие отъёмные урочища. Скажу честно, что вблизи Евпатории и на Керченском безлесном полуострове высыпки бывают на совершенно открытых местах, по побережью, в какой-нибудь каменистой балке или овраге, где бедные долгоносики залегают между камнями или в бурьяне. Тут понятно, стрельба их не представляет ни той трудности, ни той прелести, как в лесу, но наткнуться на такие высыпки можно только случайно, так как в таких непригодных для них местах они долго не держатся. Просидят ночь, другую, и в поход через море.
Бывает у нас и тяга вальдшнепов осенью, но она не имеет ничего общего с весенней тягой. Нет тут ни цыканья, ни хорканья, ни поединков между самцами. Это просто вечерняя жировка, длящаяся, вероятно, всю ночь до утренней зари. В этом я убедился однажды, проследив вальдшнепа, опустившегося на срубе у самой дороги, пролегавшей в глубоком ровчике. Я заметил точно деревцо, около которого сел вальдшнеп, мне удалось пробраться к нему вплотную и убить на взлёте, почти в потёмках. Вальдшнеп был один без подруги жизни, нос у него оказался запачканным в навозной земле, в которой он рылся, а в зобу несколько только что проглоченных жучков и один червяк. Видимо, он ужинал. Но тяга это или нет, мы ею не брезгаем, а закончив вечернюю охоту, размещаемся по полянкам, прогалинам, лесным дорогам или просекам, и ждём. Как только станут надвигаться сумерки, начинается лёт. Сначала он идёт сла́бо, потом сильнее, затем опять ослабевает, а минут через десять и совершенно прекращается[3]. Летят вальдшнепы чрезвычайно быстро, иногда по 2 и по 3, но я не заметил, чтобы они гнались один за другим или схватывались на воздухе и опускались на землю. Замечательно, что направление полёта, на одной и той же поляне или прогалине, почти всегда одно и то же, точно он совершается по невидимым воздушным дорогам. На одной полянке в 3-м году я в два вечера кряду убил 2-х вальдшнепов, которые вылетев из просеки за мной, не только летели по одному направлению, но даже после выстрела упали на одном и том же месте. На той же полянке другая пара постоянно пролетала справа от меня, поперёк неосвещённой стороной опушки, и я тоже два вечера кряду давал по ним промах. Когда я обратил на это обстоятельство внимание других охотников, то они после нескольких наблюдений подтвердили моё замечание.
Стрелять на этих тягах приходится нечасто. Если в вечернюю зорю сделаешь выстрела три, четыре, и убьёшь пару или даже одного, то и довольно. Зато бывают чрезвычайно красивые выстрелы, а о прелести тихих осенних вечеров, которые бывают только в благодатном Крыму, трудно себе составить и понятие, не видав их и не насладившись ими.
В иные года, как, например, 79, 80 и 81, пролёты вальдшнепов в окрестностях Симферополя бывают продолжительные и чрезвычайно обильные. Так что хорошему охотнику, охотясь раза 2 в неделю, и только по после-обедам удаётся убить в осень пар 40 и более. Но особенно удачные по результатам охоты бывают в одиночных степных садах северной части полуострова, как, например, Шубашском и Шейх-Мамайском, садах Айвазовского, в бывшем имении Шатилова, при впадении Салгира в Сиваш, в имении князя Воронцова, (ныне гр. Шувалова) на северо-западной оконечности Крыма, у Акмечетской бухты, во фруктовых садах, расположенных отдельными островками по нижнему течению речки Малой Карасовки и в некоторых других. Тут вальдшнепы с пролёта в первой половине октября скучиваются в огромном количестве.
В Судакской доли́не, кроме случая о котором я говорил, мне не приходилось замечать особенно обильных пролётов, хотя я следил за ними 8 осеней кряду, и притом там нет удобных мест для охоты. Приходится стрелять или по садам и виноградникам, где это не всегда безопасно, или по сплошному мелколесью, в котором они держатся врассыпную, и где ходьба и стрельба и утомительнее, и неудобнее. Если убьёшь, бывало, пар 10—12 за всю осень, то и доволен, а приходилось довольствоваться и 5-ю парами.
Весенние пролёты в Крыму идут как-то недружно, очень небольшими высыпками, и длятся недолго, так что и специальной охоты по вальдшнепам в это время не бывает.
ГЛАВА V.
Зимняя охота в Судаке. Дрофы. Весенний валовой пролёт дичи. По феодосийскому уезду.
Но возвратимся в Судак. Как ни ничтожна тамошняя зима, с её средней температурой +5о Р., с редким снегом в палец толщины, который редко остаётся до другого дня, часто сменяется тёплыми, солнечными днями, но вальдшнепы признаю́т её за настоящую зиму и с наступлением её улетают. Тогда здесь нечего делать охотнику с легавой, если не считать делом прогулок по доли́не вдоль ручьёв, канав и редко замерзающих речек, где во всю зиму держатся небольшие станички крыжней. Но вот задул северян, окрестные горы покрылись снегами и даже в доли́не натрусило его на полвершка, и потянули из степей, покрывшихся сплошным снегом, целые табуны дроф. Тут Судак оживает. У всех татар, вместо лопат, появляются в руках ружья, и подымается такая канонада, что бедные гости не успевают и присесть поудобнее.
Из Таракташа их гонят в Айсавскую доли́ну, из Айсавы в Судак, отсюда в Капсель и т. д. до тех пор, пока в степи не потеплеет и они, несолоно хлебавши, не вернутся восвояси, заплатив немалую дань натурой местным Немвродам. Но если в степи падают частые и глубокие снега, и бедным птицам негде деваться, то преследование их продолжается, с небольшими перерывами в дни оттепели, во всю зиму.
С прилёта дрофы бывают и сыты, и не особенно сторожки. Благодаря множеству прикрытий, из-за которых к ним можно подобраться, подпускают даже на близкий выстрел, но скоро их напугивают так, что они боятся долго оставаться на одном и том же месте и, посидев немного, без всякой видимой причины снимаются и, то и дело, перелетают с одного конца доли́ны в другой. Тут их бьют на перепутье, залегая по балкам и оврагам или карауля на какой-нибудь возвышенности, за камнем, стенкой или кустом.
Наступил март месяц. Зима кончилась. Дрофы улетели. Я стою на горке, под которой ютится моя хата и любуюсь тихим вечером. На крыше её два орловских мужичка чинят черепицу. Вдруг один из них чему-то несказанно обрадовался, обратился ко мне: «барин, а барин, глянь — ко, наши журавли!» Гляжу, и точно, вижу пару больших русских журавлей (не водящихся в Крыму), которые кружат невдалеке и ищут места для отдыха. Вот сделали круг, другой и опустились на пустыре, среди одного виноградника за речкой и недалеко от живой изгороди, окаймляющей с двух сторон дорогу между садами. Схватить ружьё и патронташ, через полчаса подползать уже вдоль плетня к хорошо замеченному месту, было для меня делом нетрудным. Осторожно просунув ружьё в отверстие изгороди, я положил на месте одного журавля и догнал вторым выстрелом его товарища. Связав шеями этих великанов и закинув их через плечо, я, торжествующий и счастливый удачным дуплетом, направился в обратный путь прямо через сад. Шёл я вдоль речки, и, подходя уже к своему саду, наткнулся на табунок чирят, из которых убил пару, а немного далее, на канаве, пропуделял крупной дробью по паре бекасов. Что это? Не пролёт ли? Глянул на запад, недавно ещё горевший яркими красками заката. Он теперь темнел тяжёлыми синими тучами. Видимо, собиралось что-то неладное. И действительно, ночью разразилась равноденственная буря. После полуночи она утихла, а к утру превратилась в один из тех деньков, когда в одно и то же время хлопьями валит снег, переходя то в дождь, то в крупу, а не улёгшийся ещё ветер вертит и крутит эту дрянь во все стороны. Редкий, дорого́й денёк для залежавшегося охотника в Судаке. В эту ночь дичи нагнало со всех концов света. Надо было не зевать, и я не зевал.
С рассветом, проглотив наскоро стакан чаю и начинив побольше патронов, в больших болотных сапогах, я уже сновала, по доли́не во всех направлениях и палил, палил, палил! Боже, чего тут не было в этот памятный день! Утки всевозможных пород, бекасы, кулики, сивки, гуси, стрепета и лысухи! Нельзя было подобрать подходящей дроби для каждой дичи и приходилось стрелять то крупной дробью бекаса, то бекасинником утку.
Было много промахов, но всё же я три раза возвращался домой выпоражнивать ягдташ и начинять новые патроны. К ночи погода немного улеглась, но ветер по временам срывался и завывал, точно плача, при прощании с зимой. Море шумело. Утром другого дня я был опять во всеоружии, но бо́льшая часть дичи за ночь слетела. Остались только утки и мелкие кулики, да изредка, по лужам в винограднике, попадались станичками сторожкие бекасы. На третий день засияло яркое весеннее солнце, и пролёта как не бывало. Проходив целый день, я убил только пару вальдшнепов и крыжня.
К сожалению, такие увертюры весны разыгрывались не каждый год. За 8 лет пребывания в Судаке я насчитал их только три, но последняя повторилась в течение 10 дней два раза.
Наступил славный 1861 год. По роду моих занятий мне пришлось сформировать добрый четверик и по 2, по 3 недели в месяц колесить во все концы Феодосийского уезда, возвращаясь в Судак лишь для отдыха, а так как ружьё и собака были неразлучными моими спутниками во всех поездках, то круг моей охотничьей деятельности расширился. В течение 4-х лет, строго держась правила, «делу время и потехе — час», я не упускал ни одного случая поохотиться. Просидев, бывало, 3—4 дня где-нибудь в Кармыш-Келичи (имение Остроградского под Керчью) за не всегда приятным делом и с людьми, и с бумагами, и окончив его, сейчас, в виде награды за свой труд, хватаешься за ружьё и берёшь вечернее поле по куропаткам, а там, заложив четверик, закатил на всю ночь в другой конец уезда. Случалось, бывало, что под утро и сам задремлешь, а по примеру твоему и кучер, и усталые кони. Разбудит утренний холодок. Глядишь, свернули куда-то с дороги, и стоим в степи. Велишь кучеру дать лошадям торбы, а сам за ружьё и пошёл будто разыскивать дорогу, а вместо неё набрёл на стрепетов или дроф. Тут уже лошади успеют и отдохнуть, и поесть не только овса, но и сена, а кучер умудрится даже выспаться, и тогда только усталый от бессонной ночи и голодный, тащишься к своей бричке и спешишь наверстать потерянное время, и благодаря добрым крымским лошадкам, не знавшим устали, всегда поспеешь вовремя куда следует.
И так все четыре года: дело, охота и езда е vice versa.— Эта кочевая цыганская жизнь в Феодосийском уезде, а затем 12-ти летняя служба, тоже сопряжённая с разъездами по Симферопольскому, Ялтинскому, Евпаторийскому и Перекопскому уездам, дали мне возможность познакомиться со всеми пернатыми обитателями Крымского полуострова и излюбленными их местами.
О горах и горной охоте я уже говорил. Перейду теперь к степям и предгорьям, но постараюсь быть кратким, так как я и без того уже слишком растянул свои воспоминания и заметки, которые поначалу предполагал уместить в одну небольшую тетрадку. Но вспоминать доброе старое время тоже, что переживать его сизнова. А это так соблазнительно. Да не посетуют на меня за это мои терпеливые читатели.
За описанием предгорий, гор и степей отсылаю читателей к «Очеркам Крыма» г. Евг. Маркова, у которого в этих очерках местами больше поэзии, чем правды, но только местами, затем есть и правда, которой не замаскируешь даже цветами поэзии. И так прямо к делу. Хоть под конец своей болтовни постараюсь быть сдержанным и систематичным.
ГЛАВА VI.
Болотная дичь.
О жалких крымских болотах и болотной дичи придется сказать немного. Болот на всем полуострове два, три и обчелся. И какие это болота? Самые обширные из них Мескичинское на Керченском полуострове у южного берега Азовского моря, в Феодосийском уезде, Донузловское, и Камышлынское по западному побережью Крыма в Евпаторийском уезде. У Черного моря составляют только соленые засухи, переполняемые весной и осенью стоками пресной воды, и бекасы в значительном количестве появляются здесь только в то именно время, когда преобладает пресная вода над соленой, т. е. весной и осенью, но, по неудобству этих болот, почти лишенных растительности, бывают чрезвычайно сторожки. Попадаются по топким окраинам этих болот и гаршнепы, но дупеля отсутствуют. Главное же население этих болот — разнообразных пород утки, преимущественно морянки, а также всевозможных пород кулики. Охота здесь и трудна и недобычлива, за исключением Камышлынского болота, где в очень дождливые годы бывает более бекасов, чем на других болотах, но так как болото это лежит в расстоянии 40 верст от Симферополя и в 28-ми от Евпатории, то попасть на хороший пролет удается очень редко. Большею же частью прокатишь 30–40 верст и после 5—6 часов тяжелой ходьбы по топкой грязи болота, утыканного остатками острого скошенного камыша и изобилующего еще окошками, в которые легко нырнуть с головой, возвращаешься с 5-ю, 6-ю парами бекасов, если не пожелаешь просидеть несколько часов в мокрой яме, (заседка) чтобы прибавить к этим жалким трофеям двух, трех уток.
Из пресноводных болот самые обширные — Шатиловское, в бывшем имении всем известного Шатилова, при спадении Салгира в Гнилое море, и заливные луговые места, в нижнем течении Чёрной речки Севастополя.
Первое из этих болот, по положению своему лежит, так сказать, на пути весенних, и особенно осенних перелетов всех пород уток, с ночлега, с Сиваша на утреннюю кормежку и обратно с хлебных полей на Сиваш. Перелеты эти для некоторых пород совершаются два раза в сутки с замечательной правильностью, как в отношении времени дня, так и направлении лета.
Так, например, красивые пеганки (А. еadorna летят прямолинейными, точно вытянутыми в струну, стадами с Юга на Север между 8—9 часами утра и возвращаются в противоположном направлении в 1—2 часа пополудни. Карагатки (An. ruеila) каждый день, еще до восхода солнца, появляясь всегда с востока, направляются сначала небольшими вереницами, в 7—15 штук, на хлебные поля, предпочитая просяные всем остальным. Через несколько минут за этими разведчиками следуют уже несметные стаи этих уток, оглашая сонные еще окрестности жалобными трубными звуками самцов, странно перемешивающимися с гусиным гоготаньем самок. В 9 часу утра эти полчища летят обратно уже небольшими эскадронами в 10—30 шт., держатся на Сиваше до 2-х часов дня, и вторично летят кормиться на проса, где остаются до сумерек.
Высота полета зависит от состояния погоды. В ясную и тихую лет идет на 50—80 шагов, в ветреную или туманную над само́й водой. В такие деньки, засев хорошо в прибрежные камыши, нетрудно свалить пару, другую этих красивых уток, мало уступающих по величине гусю казарке (Ans. Albifrons.)
Остальные породы уток, как то : свищи, широконоски и пр., летят с меньшей правильностью, но более или менее в одно время и в том же направлении, но кряквы и в особенности чирки появляются как редкое исключение.
По берегам этого болота, или вернее озерца, весной и осенью держатся в достаточном количестве бекасы и изредка дупеля, а на грязных отмелях соседнего Сиваша бесчисленные станицы всевозможных куликов.
Болота по разливам Черной речки, кроме разных пород уток, изобилуют бекасами и посещаются дупелями, но эти дорогие гости благоразумно размещаются по бесчисленным островкам, разъединенным множеством протоков и рукавов, образуемых разливом, через которые приходится перебираться чуть не вплавь, вследствие чего и преследование их в самый разгар пролета, совпадающего с наибольшим уровнем воды, почти невозможно, а с уменьшением её по незначительности добычи уже не стоит труда. Остальные болотца, как ближние и дальние камыши, в 7-ми и 15-ти верстах от Феодосии по пути в Керчь, образуемые стоком весенней и осенней дождевой воды, и по разливам Бельбека, Алмы и речонки Мамака, хотя посещаются бекасами и изредка дупелями, но вследствие частых засух только в редкие годы и в незначительном количестве.
Вот и все наши болота наперечет и вся охота на них вполне исчерпана этим коротким очерком.
ГЛАВА VII.
Степная дичь. Куропатки. Дрофы. Охота нагоном. Стрепета. Охота с подъезда. Летняя охота на стрепета.
О крымских степях и их обитателях, можно сказать, поболее, так как эти степи, начинаясь от Перекопского перешейка, тянутся непрерывной плоской равниной во все стороны, доходя на Юге до предгорий Яйлы, начинающихся за Карасубазаром, на востоке до Сиваша и Керченского пролива, и на западе до впадения р. Бурлюка в Чёрное море. На таком пространстве есть где расселиться немногочисленным местным видам наших степных обитателей — куропаткам и дрофам. И они селятся, плодятся и множатся, пока какая-нибудь жестокая зима не загонит их в слишком близкое соседство с человеком, этим злейшим врагом всего живущего, или не истощит их голодом и не заметёт их трупов необычным в Крыму глубоким снегом.
О куропатках я уже говорил мимоходом в начале этих заметок, вспоминая о первых моих охотничьих подвигах,— Это повсеместные обитатели наших степей и безлесных предгорий, это, так сказать, фонд нашей охоты. Они водятся всюду, хотя, по-видимому, и предпочитают холмистые местности, прорезываемые небольшими ручьями, соседство садов и кустарников. Но они положительно избегают чисто лесных мест, где если и появляются, то ненадолго, делаясь легко добычею лисиц, хорьков и куниц. Поэтому в лесной части Феодосийского уезда, начиная от Старого Крыма, во всём Ялтинском уезде и в южной части Симферопольского они не встречаются вовсе и охоты там на них не существует. Более же всего они держатся по доли́нам речек и речонок Алмы, Вурлюка и Булганака, по течению Салгира, большой и малой Карасовки, и особенно по балкам и кустарникам Тараханкутского полуострова в Евпаторийском уезде. Здесь в благоприятные годы с хорошей собакой можно поднять в течение дня десятки табунов и настреляться вволю до отвала.
Охота на куропаток начинается у нас со 2-й половины июля, когда в хвосту у молодых покажутся красные пёрышки. До этого-же времени они ещё очень малы, и сколько-нибудь путные охотники щадят их, предпочитая в это время (с Петра и Павла по 20-е июля) молодых стрепетов и дроф, которые после благоприятной весны бывают иногда в полматки. Август месяц самое лучшее время для этой охоты, а к половине сентября выводки куропаток уже делаются построже, не разбиваются, как летом. С первых выстрелов, а то и вовсе далеко залетают, ещё долее бегут, чтобы подняться вторично на крыло. И часто скрываются так, что хоть брось да отправляйся искать нового выводка, который, пожалуй, проделает с тобой ту же штуку, да ещё не даст и выстрелить с подъёма, порвавшись шагов на сто перед самой вежливой собакой.
Такие куропатки чистое горе для горячего охотника и неопытной собаки. С надёжным же псом, в открытой степи здесь удаётся следующий фортель. Как только собака причует куропаток, остановите её, не давая ей тянуть, оставьте на стойке, заставьте, пожалуй, лечь, а сами, сделав большой полукруг, заходите напротив неё и тогда уже осторожно подвигайтесь вперёд.
Тут куропатки, поставленные, так сказать, между двух огней, перестают бежать, залегают и подпускают гораздо ближе, и часто, в тихую, безветренную погоду, после первых удачных выстрелов разбиваются если и не по-летнему, врассыпную, то всё же на 2, на 3 табунка, которые уже лежат смирнее. Только тут уже надо не зевать и, заметив хорошо место пересадки, торопиться поднять поочерёдно отбившиеся косячки, прежде чем они успеют скликаться. Но и при этих условиях, всё-таки в такое осеннее поле вы редко, к концу, уже недлинного, дня, насчитаете в своём ягдташе более 3—4 пар куропаток. Зато такая поздняя куропатка далеко не чета летней, которую вы, подняв из-под ног, валите как тряпку в угоне, отпустив её на 20—30 шагов. Эта и не подпустит вас ближе 30 на чистом месте, а если, застигнутая в кусте, и сорвётся близко, то затрещит ракетой, как фазан, прямо вверх, или так шмыгнет через голову, что только шапка слетит с головы после выстрела. И какие же тут выдаются выстрелы! Не хуже как по вальдшнепу в молодом высоком лесу. А возьмёте убитую в руки и не отличите от старки. Это уж не perdreau, а настоящая perdrix en еouеe orme, и не французская, выкормленная в парке, а наша вольная степнячка, часто не видавшая ни охотника, ни собаки, или уж до того бывалая и наторелая, что не поддаётся даже на тот фортель, о котором я говорил выше, и который мне часто удавался с моими лучшими собаками,
О способе охоты на куропаток я говорить не буду, потому что он везде один и тот же, — ружьё и легавая. Охота без собаки практикуется только промышленниками в многоснежные зимы, когда куропаток можно выследить и, усмотрев издали залёгших где-нибудь в борозде, на пахоте, съехать и одним выстрелом разорить в пух и прах.
[1] Грешный человек — заглядывал и в заказные.
[2] Которые, говоря о себе, выражаются, что они все «капитаны и немножко дворяне».
[3] По крайней мере, за наступающей темнотой, его уже не видно.
Картина Чумакова-Орлеанского “Дама приехала.”
Если вам нравится этот проект, то по возможности, поддержите финансово. “Поддержать”