“Природа и Охота” 1884.6
Г. Редактор. Позвольте через посредство Вашего уважаемого журнала поделиться с друзьями-молодыми охотниками рассказом о счастливом случае приобретения мною собаки и о ней само́й.
Всякому охотнику хорошо известно, сколько труда, времени, неприятностей и денег стоит, чтобы приобрести хорошую легавую собаку, следовательно, некоторые данные к уменьшению всего этого будут небесполезны. А с другой стороны, нельзя не согласиться с известным воспитателем собак, г. Ф, Освальд, который в своём руководстве справедливо говорить:
«Грустно, когда вспомнишь, какое множество этих благородных животных гибнет вследствие, невежества и жестокого обращения и как мало из них достигает своего настоящего значения. А потому каждый, кто имел возможность опытом и личными трудами узнать лучшие способы и средства для воспитания собак, обязан объявить их для общей пользы и не скрывать из эгоистических целей».
Полагаю, что ввиду этого нелишним будет мой рассказ.
В 1874 году мне нужно было добыть себе собаку. В то время я только что вступил членом в «Петербургское Общество Любителей Охоты» и, после 12-ти летнего перерыва моей охотничьей деятельности, готовился начать её впервые в здешних местах. Достать в Петербурге собаку очень легко, но это будет или краденая, за приобретение которой впоследствии придётся ответить, да, и покупать краденую собаку просто запрещает совесть; или же можно купить собаку от самого́ владельца, но только по виду, т. е. без пробы, потому что на пробу надо ехать за десятки вёрст, следовательно, это требует издержек и времени, да и не всегда продавец соглашается дать собаку на пробу… по разным причинам. Вообще, купить собаку в Петербурге, значит, рисковать, а обладая ограниченными средствами, я не желал ни рисковать, ни тратиться на пробы. Приехал я весною в конце мая 74 года в охотничий дом нашего Общества близ станции Преображенской по Варшавской железной дороге. Там, у егеря, находились на корму несколько собак и в том числе 4 или 5 продающихся. Я перепробовал их всех и нашёл только одну, мало-мальски отвечавшую моим требованиям, но и та далеко мне не нравилась. Тогда егерь Красинский предложил мне десятимесячного щенка, которого он отдал в деревню леснику. Я велел его привести. Явился передо мною щенок, породы сеттер, до такой степени изнурённый бескормицею, что у него оставались только кожа да кости. Шерсть в лохмотьях, висевших клочьями, тело или, вернее, кожа в паршах. Но склад щенка, голова, и в особенности глаза были очень хороши, так что я невольно потянул руку, чтобы погладит его по голове, но он злобно огрызнулся и едва, не укусил мне руку. Мы взяли лучшего из продажных псов, о котором я сказал выше, и этого щенка и пошли в лес на пробу. Сначала щенок приваливался к старой собаке, но спустя полчаса, он начал ходить на кругах[1] совершенно самостоятельно, а ещё несколько времени спустя уже старый пёс стал подваливаться к щенку, который, заметив это, убегал в другую сторону и работал сам по себе. Дичи в этом месте не было, да мне и не нужно её было. Для меня было достаточно того, что я видел и я купил этого щенка, не торгуясь за 25 руб., несмотря на то, что он был, очевидно, нечистокровный. Я взял его с собою в город, где его вымыли, вычесали и накормили. Парши скоро прошли, шерсть возобновилась; она была слегка волнистая, мягкая как шёлк, густая и длинная с ярким глянцем, как снег белая. Уши жёлтые, вокруг глаз жёлтые же кольца и жёлтое пятно на крестце. Щенок был сыт, чист, весел, вообще очень красив, особенно глаза, о которых скажу ниже, и комнатную дрессировку прошёл чрезвычайно легко и решительно без побоев. Он заметно возмужал, и таким образом, через 11/2—2 месяца мой «Браво» сделался собакой, по уму, послушанию и красоте, хоть куда.
Настало 15 июля 1874 года, и мой «Браво», которому в это время был год и без 5 дней, в первый же выход в ноле, на полном скаку сделал стойку, затем повёл и после двух кругов замер на месте. Только охотник может понять, что для меня это значило и что со мною было в этот момент. Меня била лихорадка, душили слёзы, я едва переводил дыхание… словом, вы знаете, друзья, этот момент. Я едва мог проговорить «але», «Браво» двинулся шага два и выводок штук в пятнадцать белых куропаток взвился со свистом и шумом, пестрея в глазах своим ярким на солнце оперением. Таф — таф… и, разумеется, промазал. Щенок мой работал превосходно для своего возраста и первого раза. Чутьё оказалось необыкновенной силы, стойка мёртвая, но ещё не было опытности. Охотился я с ним этот год и часть следующего и учил его по тому методу(вернее, привычке), который известен всем нам, русским охотникам, т. е. не отпускал далеко, заставлял ходить на кругах, в чаще не давал надолго скрываться и т. д., и т. д.
В следующем 1875 году на место г. Красинского к нам поступил егерь г. Ландкрафт, охотник, отлично знавший своё дело, приобретший познания в Финляндии и Курляндии и притом, что всего реже случается в среде наших егерей, совершенно трезвый человек. Отправлялись мы с ним на охоту, и там он дал мне следующие два совета:
1) не заставлять собаку быть полнейшим рабом хозяина; напротив, давать ей больше свободы, на тот конец, чтобы собака работала наиболее самостоятельно, наблюдая лишь за её увлечениями, которых, конечно, нельзя дозволять, и только направлять её, помогать ей, а вместе с тем подчас и самому у неё поучиться, и
2) не свистать собаку к себе, а тем более так часто, как делал это я по охотничьей традиции. Такими советами я немало был удивлён, но решился тотчас же испытать второй совет — и что же?..
Но позвольте мне сделать здесь небольшое отступление.
В журнале «Природа и Охота» было как-то раз замечено, что дрессировка и натаска собак по способу г. Освальда делает собаку слишком машиною. Это совершенно справедливо. Но в этом методе есть действительно хорошая сторона, это то, что дрессировка и натаска собак может и должна производиться без употребления тех варварских приёмов дранья и порки, которые, к сожалению, так часто практикуются нашими дрессировщиками и многими охотниками. Что же касается полного объёма дрессировки и натаски по методу г. Освальда, то собака его школы может быть драгоценна только для промышленника. Г. Освальд делает и преподаёт делать из собаки неживое существо, одарённое собственным умом, собственною сметною, собственною манерою, словом индивидуальностью, свойственною только этой, а не другой собаке, а какую-то живую машину, какой-то манекен. Конечно, па вкус и цвет товарищей нет, как говорит пословица, но на иной вкус собака школы г. Освальда не доставить истинному охотнику ни малейшего удовольствия. В самом деле, что за радость видеть перед собою этот живой манекен, движущийся по вашему мановению, послушный до глупости, не имеющий буквально ничего самостоятельного, исполняющий только твёрдо заученный урок без всякого участия ума, воли и даже просто инстинкта.
Истинный охотник не промышленник. Это усталый путник, алчущий и жаждущий отдыха от треволнений, суеты и забот повседневной жизни. Он сибарит на охоте, там он истый джентльмен, он там поэт. Ему не нужно как можно больше набить дичи, нет![2] Все его блаженство на охоте, всё чарующее влияние её, вся её прелесть, всё её возвышенное заключается в созерцании природы, начиная от предметов неодушевлённых, продолжая царством животных и пернатых и кончая другом его – собакою. На этом лоне матери-природы он не только отдыхает физически, но и возвышается духом. Он тут вдыхает и чистый, ароматный здоровый воздух, и согревается живительными лучами солнца, и в знойный день в прохладной тени он прислушивается к таинственному шёпоту леса и журчанью ручья; он встречается там с жизнью и деятельностью пернатых, а подчас и четвероногих; в грозу, ливень и бурю он наблюдает величие явлений природы и нередко останавливается в изумлении перед невиданною дивною картиною местности, внезапно открывшеюся перед ним… да всего не перескажешь, что случается видеть, чувствовать и ощущать охотнику во время охоты. Всё это дополняет, всему этому даёт смысл его неизменный товарищ и друг, да и какой друг! Не манекен, машина, не идиот, затвердивший урок и казённо отправляющий свою обязанность, а самостоятельный работник, сознательный помощник. Вот такому-то охотнику несравненно милее, и приятнее, и увлекательнее, когда, наблюдая за своею собакою, он видит, как она, проявляет свой ум, как она становится действительно товарищем на охоте, а подчас товарищем, которая даст совет или хороший урок, только умейте понимать его. С такою собакою охотник сживается душой, он роднится с нею в общей страсти, в общем чувстве, и они живут на охоте (да и везде) вместе, нераздельно. Они понимают друг друга и друг друга дополняют, словом живут полною жизнью, какую желал видеть Творец в своём создании.
Недаром и наш уважаемый почтенный журнал, получил, в конце концов, имя – «Природа и Охота».
Я никогда не был борзятником, но многое читал об этой охоте, а с гончими случалось и самому охотиться. Но самому свойству этой охоты собак нельзя сделать живыми манекенами, но зато сколько же они и доставляют наслаждения! Читателям журнала это хорошо известно из прекрасных, нередко поэтических описаний этой охоты. Вот нам, ружейникам с легавой, следовало бы приблизиться к внутреннему содержанию этого рода спорта.
Продолжаю свой рассказ.
Я уже сказал, что решил тотчас же воспользоваться советом не свистать собаку. Она, конечно, не замедлила увлечься. Привыкнув к свистку, собака, не заметила, что уже далеко от меня. Не слыша свистка, она, очевидно, полагала, что я близко, но на этот раз ошиблась, и этот первый урок обошёлся ей, по-видимому, нелегко. Вероятно, она немало потратила труда найти мой след, а затем и меня, потому что явилась совершенно усталая, измученная. Но опыт продолжался и к вечеру собака уже без позыва свистком не отходила далеко и старалась то и дело показываться мне на глаза. При таком условии я охотился с нею до 25 августа и в весьма редких, исключительных только случаях прибегал к свистку. Случалось, что в чаще собака пропадала, но это был верный признак, что она на стойке и я без труда, находил её.
Но вот наступил памятный для меня на всю жизнь день —25 августа. 1875 года.
Рано утром мы вышли из охотничьего дома с лесником Денисом, (как, его все звали). Это крестьянин деревни Сытенки, небольшого роста, невзрачный на вид, с красносизым больши́м носом, реденькою клином бородкой, весёлого нрава, но охотник до мозга костей и дельный, знающий. Всю дачу, в количестве более 10.000 десятин, он знал как свои пять пальцев. Выводки были известны ему наперечёт.. Мы уже довольно проходили, но подняли очень мало, а убили ещё меньше, потому что в это время выводки были разбиты, оставшиеся особи подросли и нюхали уже порох, а потому стали очень строги. Пошли мы на новые места, ещё нетроганые, верстах в 20-12 от охотничьего дома. Собака ходила, по обыкновению, на кругах и то и дело являлась на глаза. Мы заболтались и не заметили, что собака уже давно не показывалась. Мы остановились и стали ждать, но собаки нет. Значив, где-нибудь на стойке. Поискали кру́гом – нет. Верный совету г. Ландкрафта, я не свистал.
По где же собака? Припоминая, мы убедились, что находимся далеко от того места, где она исчезла. «А вон в той лядинке, – говорит Денёс,- есть выводок, не там-ли «Бравушка» стоит».
Пошли и не нашли собаку. Тогда я начал свистать. Собаки нет. Зная из собственного и других охотников опыта, что в таком случае нужно вернуться на то место где исчезла собака и куда она непременно явится, мы отправились и, пройдя более версты назад, сели ожидать приблизительно по приметам, около того места, где скрылся «Браво» Я предположил, что мой повеса угнался за зайчишкой, хотя этого за ним ни разу не случалось, и срезал хороший прут. (Плётки я никогда не употреблял, да и никому не советую брать плеть на охоту). С полчаса мы просидели и чем долее шло время, тем более я выходи́л из себя и в душе́ обещал, тем, жёстче наказать шалопая. Ио вот из кустов, высовывается морда тихо подошедшего «Браво». «Поди ко сюда, поди» говорю ему, а сам не свой от бешенства… Дай бог здоровья, и всего хорошего умному Денёсу. «Не бейте его» – сказал. Денёс. «Посмотрите, он пришёл невиноватый. Нет ли у него чего?» Я всмотрелся в собаку и, хорошо зная её привычки, тотчас же убедился, что замечание Денёса справедливо. «Браво» стоял передо мной в 10 шагах, виляя энергически хвостом, в каком-то, если так можно выразиться, трепетном состоянии, а его чу́дные глаза горели: «я нашёл, пойдём». Я ласково подозвал его, погладил, взял и берусь за ружьё. Надо было видеть, что сделала собака! Она не стала бесноваться, прыгать, лаять, выказывая тем радость продолжать охоту, нет. Она отбежала несколько шагов, повернула голову в нашу сторону и на лице её, (да, на лице; ещё покойный Тургенев подсмотрел у собаки лицо) на лице её просто можно было прочесть: «идёшь ли ты наконец и скоро ли!» Не оставалось никакого сомнения, что у собаки «что то есть». Долго «Браво» вёл нас, часто оборачиваясь, чтобы удостовериться, идём ли мы за ним. Но вот, наконец, вышли из кустов на совершенно чистое место; и «Браво» пошёл тише и тише, и стал в той дивной, очаровательной позе, которую нельзя описать, а нужно видеть. Мы подошли. Круго́м, на пространстве десятин 2 или 3-х, ни кустика, ни кочки; одна низкорослая, подсохшая травка. Стали смотреть впереди собаки, но ничего живого открыть не могли. Я подумал, что «Браво» тут стоял над выводком, пока мы его искали и ждали, согнал его, возвратился к нам и снова привёл на это место. «Але» но собака ни с места. Я подтолкнул его коленом, но «Браво» сел на зад. Делаю два шага вперёд, и в 10 шагах от меня взрывается выводок тетеревей. Вышел удачный дуплет и убитыми оказались две матки, молодые. Остальные 6 штук отлетели в лядину, где я взял ещё 5 штук; я по последней не стрелял. Выводок был удивительный: старка и 7 штук молодых маток! К сожалению, в числе 7-ми убитых оказалась старая, но отличить её от молодых не было никакой возможности не только на лету, но и в числе убитых и положенных рядом. Только потому, что клюв у молодых гнулся, а у старых был твёрд, можно было убедиться, что это мать столь замечательной семьи. Вот с этого, памятного мне, дня я уже совсем перестал звать собаку к себе свистком и с этого дня мой «Браво» сделался собакою «с рапортом.» Но я не удовольствовался этим уроком и следовавшими за ним ещё одним или двумя рапортами.
Весною следующего 1876 года я стал его натаскивать по молодой дичи, специально с целью рапорта. Нужно сказать, что «Браво» не сразу отвык от прежней школы. Он продолжал ходить недалеко и часто возвращаться. Поэтому мне надо было помочь ему, т. е. указать, дать ему понять, что сделанный им случайно первый рапорт и ещё один или два других в прошлом году, есть именно то, чего от него я требую постоянно и навсегда. С этой целью я поступил следующим образом; находит он на моих глазах выводок совсем ещё молодых, просто поршков, и делает стойку. Я отхожу назад и скрываюсь за кустом, но так, что мне собаку видно, а она меня не видит и даю свисток. Собака оборачивается и, не видя меня, недоумевает, что ей делать, а между тем матка бегает и квокчет, у неё под самым носом. Даю ещё свисток и, таким образом, отзываю собаку со стойки. Само собою разумеется, что за такое послушание ей достаются самые горячие ласки. Сначала я отходил недалеко, а потом дальше и дальше и, наконец, уходил шагов за 200—300 и уже не свистал собаки, а терпеливо ожидал, когда она сама уйдёт со стойки, найдёт меня и поведёт к выводку. Я, забыл сказать, что до случая 25 августа, два раза с моим «Браво» происходило нечто, в то время для меня непонятное, или, сказать вернее, такие казусы, которые мне казались бо́льшим преступлением и за которые я его наказывал. Потом я понял смысл этих казусов и при воспоминании о наказании за них, я даже и теперь готов чуть не на коленях просить у моего умницы, дорогого «Бравушки», извинения и прощения, а себя не перестаю бранить за эти наказания. Вот эти два казуса; идём мы по известному направлению; лесник показывает в сторону, говоря, что там есть выводок. Я зову собаку и направляюсь в указанную местность. Ио вместо того, чтобы по обыкновению бежать вперёд по нашему направлению, мой «Браво» идёт тихонько сзади, а когда, я обернусь к нему — останавливается, смотрит на меня своими чу́дными глазами и усиленно вертит хвостом. Не понимая, как уже сказал, что это значит и, приписывая это упрямству, заставляю его ласкою, потом строгим приказом идти вперёд, но он чистит шпоры. Выхожу из терпенья и… следует наказание. Но ничто не может заставить его идти туда, куда я хочу.
После наказания он идёт по-прежнему тихонько сзади и потом уже на приличной дистанции. Так было два раза, и оба раза я уходил домой. Когда он стал известен мне как собака с рапортом, он иногда повторял тот же манёвр, но, конечно, я его уже не только не наказывал, а с величайшим удовольствием повёртывался и шёл за ним, а он, счастливый и радостный, бежал вперёд и приводил меня прямо к выводку.
После указанной выше натаски по молодым, «Браво» уже не стал вертеться поблизости меня, да и я этого более не требовал. Он уходил бог весть куда, а я иду своего дорогою или сажусь отдыхать и жду. «Браво» является с докладом и ведёт прямо на выводок. Таким образом я с ним охочусь вот уже восемь лет. Мне, может быть, скептики заметят, что собака прежде выводков десять сгонит, пока сделает доклад. Я отвечу, что не было ещё примера, чтобы он согнал, да и не может этого случиться, ввиду его крайней осторожности и манеры, о которых я скажу сейчас.
Товарищи по охоте, узнав об этом качестве моей собаки, просили показать её в лесу, на работе, в чём я, разумеется, не отказывал. Опишу одну экскурсию этого рода, в которой участвовал мой хороший приятель, Б. В. Ч—ий, опытный и дельный охотник «Браво» доложил нам и привёл к холостой матке. К сожалению, она была убита и мы с приятелем, по обыкновению, сели совершит поминки, т. е. выпить и закусить. Когда хотели идти дальше, то оказалось, что «Бравушки» у нас нет. Егерь, живший с нами, сказал, что собака давно ушла. Спустя несколько времени «Браво явился с докладом. Мы пошли за ним, и он привёл нас к ещё нетронутому выводку тетеревей, которые поднимались поодиночке и мы, взяв из выводка 4 или 5 штук, опять уселись за поминки. Приятель мой говорит мне, разумеется, шутя: «да, твоя собака хороша, но у неё недостаёт одного. Вот я, например, нынче много охотился на тетеревей в Тверской губ., так что они мне уже надоели и хотелось бы белых куропаток!.. Если бы твой «Браво» мог исполнить такое приказание, т. е. найти именно белых куропаток, то он был бы совершенство». «Ты уж слишком многого хочешь» – сказал я и хотел послать «Браво» на поиски, но он уже ушёл сам. Делать нечего — ждём. Вскоре приходит «Браво» и докладывает, т. е. останавливается на известной дистанции, вертит хвостом, оглядывается назад… По мне, весьма трудно описать его манеру доклада, тем более что она бывает различна. Я, разумеется, вследствие привычки, отлично понимаю, когда он докладывает или когда является не имея ничего найденного, является, очевидно, лишь затем, чтобы знать, где я. Мы пошли за ним по кустам, но так как он скрылся и мы не знали куда идти, то останавливаемся и ждём. «Браво» прибегает, показал себя, вернулся и — вперёд. Снова останавливаемся, не зная куда идти. Снова является собака, ведёт дальше.
Наконец, мы таким образом подходим к опушке и шагах во ста, на чистом месте видим «Браво» на стойке. Я пригласил всех присесть так, чтобы нам было видно собаку, а сейчас не видать. Я хотел показать приятелю, как именно «Браво» делает рапорт. Присели и стали наблюдать. «Браво» повернул голову назад на левую сторону, потом на правую, но нас не видит. Тогда он делает 5 — 6 шагов задом (пятится) и так осторожно, что едва, переступает лапами. Затем медленно повёртывается в нашу сторону и идёт тихим шагом, оборачиваясь назад, где был настойке. Пройдя таким манером шагов 15, он пустился к нам во всю прыть. Мы встали. Увидев нас, он моментально повернулся и повёл. Взорвался большой выводок белых куропаток. Мы ударили из 4-х стволов и… не пера. Не знаю, почему промазал мой приятель, отличный стрелок, но я и не мог не промазать, потому что весь дрожал, а глаза застилались влагой вследствие того восторга от моего умницы, восторга, понятного только охотнику. Само собою разумеется, что белые куропатки были простою случайностью, но так кстати, что просто распотешили нас. В заключение позвольте сказать два слова о происхождении моей собаки. Мать «Браво» чистокровная английская сука-сеттер, среднего роста, жёлтой рубашки. Отец неизвестен, так как сучка повязалась по секрету от хозяина и вопреки его желанию. Просто недосмотрели. Рубашку «Браво» я описал выше и теперь скажу о его глазах. Они действительно замечательны. Я очень много видел собак, но таких глаз не случалось встречать ни у одной. Они окаймлены жёлтым кольцом, что придаёт им особый оттенок, притом они осенены длинными чёрными ресницами; самые яблоки глаз большие, но не навыкате. Зрачки иногда совершенно черны, глубоки и бархатны, а иногда тёмно-коричневы. Белки или молочного цвета, или нежно светло-голубого. Выражение этих глаз, светящийся в них ум, какая-то мягкость и глубина во взоре — решительно не поддаются описанию. Достаточно сказать, что все, кто видел «Браво» первый раз, прежде всего видел его глаза, а потом уже его самого. Барыни восхищаются его глазами, а егеря и лесники называют их «человечьими».
Я повязывал его с породистою жёлтою сукою и 3/4 щенят вы́ходили вылитые в отца по рубашке.
Появился он на свет Божий и вырос тоже не совсем обыкновенным образом. Хозяин его матери приехал с нею на охоту в Преображенское. На второй или третий день охоты, именно ночью на 20 июля 1873 года, сучка ощенилась под кроватью охотника. Рассерженный, он приказал забросить всех щенят. Егерь Красинский исполнил приказание, но не вполне. Он оставил одного щеночка, выкормил его коровьим молоком и вот из этого-то, так сказать, незаконнорождённого и с первого дня жизни сироты, вышел мой дорого́й «Браво» — моя собака.
Е. Г—в
[1] «На кругах» – значит челноком.
[2] Я знаю нескольких охотников, которые, отправляясь за несколько сот вёрст от Петербурга, охотятся в изобильных дичью местах дня 3–4 набивают буквально платятные корзины дичи и всё им мало: „ещё бы парочку другую не мешало,“ – говорят они, обременённые добычею. А эта добыча, и при отсутствии в наших деревнях ледников и в июльскую жару, портится до того, что по приезде в Петербург 3/4 набитой птицы выбрасывается в помойную яму. Мне кажется, что это — не истинный охотник, а хищник и более сугубый, чем хищник четвероногий или пернатый, более вредный, чем промышленник, потому что первые убивают лишь столько, сколько потребно для их желудка, а промышленник добывает этим себе и семье своей хлеб насущный и даже платит подати. Эти же так называемые охотники истребляют дичь ради истребления. Ну разве они заслуживают названия истинных охотников?
Если вам нравится этот проект, то по возможности, поддержите финансово. “Поддержать”