“Природа и Охота” 1880. 2
составлена по сочинению Ксенофонта „Кинегетикос“
Охота присуща всем народам всех веков. Существует она в самых разнообразных формах: то имеет вид грубой борьбы за существование, то носит промысловой характер, то является как искусство и доставляет людям высокое наслаждение. Во всех этих видах она имеет особенности, обусловливаемые временем и характером народа, среди которого имеет место. Так англичанин охотится иначе, нежели русский, и оба они охотятся иначе, нежели охотились их предки 500 лет тому назад. Так немецкий барон охотится иначе, чем русский охотник – промышленник или какой-нибудь краснокожий американец. Есть местности на земном шаре, где и теперь еще бродячий дикарь рыщет, подобно зверю, по лесам за добычей, а есть и такие, где 2200 лет тому назад люди охотились, чтобы доставить себе удовольствие, охотились соблюдая правила и законы охоты. Охота была у них предметом сочинений. Хотя правила эти неприменимы в наше время, а сочинения эти – анахронизмы, тем не менее в истории охотничьего дела они должны занимать определенное место, как потому, что, по закону преемственности, являются образцами ныне существующих, так и потому, что удовлетворяют чувство простого любопытства, вводя нас в ту область античного мира, которая так сродна душе всякого охотника. Одно из сочинений такого рода мы встречаем в греческой литературе. Принадлежит оно перу (если только так можно выразиться) древнего грека Ксенофонта, который гораздо более известен как историк, чем как охотник, хотя последний затмевает в нем первого. Сочинение его, носящее заглавие „Кинегетикос“, что значит „похвала охот“, обнаруживает в авторе, как страстную любовь к охоте, так и полное знание излагаемого предмета. Оно настолько живо и обстоятельно написано, что дает полнейшую возможность воспроизвести картину охоты у древних греков.
Постараемся развернуть пред собою эту картину и посмотрим ее, читатель. Древний человек вообще, следовательно и грек в частности, жил и охотился при других условиях, чем мы. Он был лишен того могущественного средства, обладая которым бессильный ребенок может причинить почти мгновенную смерть такому большому, сильному и страшному зверю, каков медведь. Средство это – порох. Не зная его, древний собрат наш и оружие имел иного рода, чем имеем мы, и надеялся на него менее, чем надеемся мы на свое. Он мог полагаться только на свою силу и на свою ловкость. В помощь себе он имел тенета и воспитывал собак.
Оружие его было неразнообразно. Стрелы, аконтии (метательные копья 3-5 футов длины) и рогатины – вот все охотничье оружие древнего грека. “Аконтии, говорит Ксенофонт, можно употреблять различные, но необходимо наблюдать, чтобы они имели острия широкие и острые, а древко прочное“. Так как от исправности рогатины очень часто зависит безопасность охотника, то Ксенофонт особенно долго останавливается на описании этого оружия. „Рогатина, говорит он, должна иметь наконечник в 5 палест )*, с медными поперечными зубьями, утвержденными в костыле, в который втыкается древко, сделанное из тернового (Cornus) дерева толщиною в обыкновенное копье“.
Тевета у греков были трех сортов: малые сети (α αρχυςζ) придорожные, или энодии (τα ενοδια), и большие, или диктии (τα διχτυα). Вязались эти сети из лучшего фазосского или карфагенского льна. Каждая бечёвочка малых сетей ссучивалась из 9 ниток. В длину эти сети были не больше 5 **)спитам или четырех футов. Каждая ячейка их делалась шириною в 2 палесты – около 6-ти дюймов. В крайние ячейки вдергивалась веревка без узлов, чтобы сеть могла собираться на ней. Энодии вязались из бечёвочек, ссученных из 12-ти ниток, а
4 или 5 )*оргий т. е. в 10 или 13 аршин, а диктии – в 10, в 20 и даже в 30 оргий, т. е. от 9 до 27 саженей. В крайние ячейки энодий продевалась веревка с захлестнутыми из неё самой петлями, а в диктии – веревка с приплетенными к ней металлическими кольцами. И петли, и кольца делались для того, чтобы ими задевать за рогульки подставок при развешивании сетей. Подставки делались различной длины. Большие втыкались в углубления почвы, меньшие – в возвышения, с целью уровнять верхний край растянутой сети. Для энодий подставки делались вдвое длиннее, чем для малых сетей, а для диктий приготовляли их длиною в 4 фута, наблюдая соответствующую толщину. И сети и тенета хранились в мешках из телячьей диктии – из бичевок в 16-ть ниток. Энодий были длиною в шкуры, чтобы менее могли портиться от сырости.
Самым верным и необходимым человеку помощником в деле охоты была собака. Греческих собак (собственно туземных) Ксенофонт разделяет на две породы: Касторидов и Алопекидов. Первая порода получила свое название, как думают, от Кастора, особенно любившего употреблять собак этой породы на охоте; вторая от того, что произошла от скрещения собак с лисицами (ο αλωπηζ). Большинство собак этой породы были малы ростом, с короткою и грубою псовиною, дурно сложены, на высоких и слабых ногах, не жадны к зверю, не чутьисты, робки. „Некоторые из них, напав на след зверя, опускают уши и поджимают хвост; некоторые бросаются с безумным лаем по зверю и портят след его; некоторые-же, нашедши зверя, вместо того чтобы броситься и преследовать его, останавливаются и замирают на месте“. Есть из них и породистые собаки. „Таковые, замечает Ксенофонт, должны иметь большой рост; легкую и сухую голову; выпуклые черные блестящие глаза; высокий и широкий лоб, с глубокой ложбиной; большие, тонкие, непокрытые с внутренней стороны шерстью, уши; длинную стройную шею; широкую мускулистую грудь; передние ноги короткие, прямые круглые, мускулистые, правильно сочлененные, с лопатками, немного отстоящими друг от друга в верхнем конце своем; ребра бочковатые; бока (мочи, почки,) мускулистые, средней длины; пахи подтянутые, не жесткие и не мягкие; ляшки полные, мясистые; крестец широкий; хвост прямой, длинный, тонкий; задние ноги пропорционально длиннее передних, лапы в комке“… „Такие собаки сильны, легки, веселы, чутьисты“. Они не бегают бесцельно, но постоянно ищут и, напав на следы, начинают вертеть хвостом и бегут с лаем всей стаей, не сбиваясь и не отбиваясь в стороны, не ворочаясь назад до тех пор, пока зверь не будет пойман.»
Греки требовали, чтобы собаки их были и жадны, и чутьисты, и нестомчивы, имели бы к тому-же и псовину хорошую. Жадность узнавали они из того, что собаки не переставали искать даже в сильнейший жар; чутье, – если они чуяли зайца в открытом, сухом и раскаленном летним солнцем поле; нестомчивость, – когда они не разбивались ногами, лазая без устали по горам в это же время года; хорошую псовину, – когда она была длинна, тонка, шелковиста и густа.
Что касается цвета псовины, то Ксенофонт полагает, что у породистой собаки «она не должна быть ни совсем рыжею, ни совсем черною, ни совсем белою». По его мнению порода в рыжей и черной собаке определялась белым пятном на лбу, а в белой – рыжим. Псовина у породистой собаки должна быть длиннее на задних краях передних ног и гачей и на нижнем крае правила, чем на остальных частях тела.Мы не беремся разрешать вопрос, к какой породе принадлежали описанные нами собаки, но не можем не заметить, что в тех из них, которых Ксенофонт признает слабыми, робкими и останавливающимися над зверем, „как-бы в изумлении“, — мы видим родоначальниц наших легавых, а в остальных склоняемся видеть гончих. Предположение наше подтверждается античными барельефами, где попадаются изображения собак, сходные с нашими легавыми и гончими. Встречаются однако изображения, весьма напоминающие наших борзых и левреток. В последних можно видеть собак индийских, критских, локридских, которых употребляли греки на охоте за оленями и кабанами, так как они были быстрее, сильнее и злобнее касторидов и алопекидов. Весьма жаль, что Ксенофонт не описывает этих привозных собак, и тем отнимает возможность прийти к какому либо правильному выводу.
Вязать собак наш автор советует весною, после зимнего отдыха, находя это время самым для того удобным. Щенную суку водить на охоту позволяет только изредка, так как может случиться, что она от утомления выкинет. Щенки, по его мнению, должны сосать непременно материнское молоко, ибо с ним они всасывают и здоровье и полевые качества. Едва они начнут свободно ходить, надобно покармливать их молоком около растянутой сети. Молочная пища должна быть употребляема в течении года, но, чтобы не было резкого перехода, к ней необходимо, в конце срока, примешивать ту пищу, которой собираются кормить собак постоянно. Излишек в пище обезображивает собак; особенно-же дурно влияет он на развитие ног. Имена щенкам должно давать немногосложные, например: Психе, Тимос, Хара, Авго и др. Сук ранее 8 месяцев, а кобелей ранее 10, на охоту брать не должно. «Не надобно пускать, говорит он, молодых собак бегать во время охоты на свободе, а взять их на длинную сворку, вести за старой собакой, которая своим поиском могла-бы дать им хороший пример. Взбудив зайца, собак метать должно не ранее того, как он скроется из вида, иначе молодые, не сформировавшиеся собаки, гоняясь по зрячему, надрываются и портятся навек, чего хороший охотник желать не может. По зрячему можно метать только не жадных собак, которые, погоняясь за зверем и убедясь в невозможности поймать его, возвращаются на зов охотника. Раз пометав собак по зайцу, его должно преследовать, пока не будет пойман. Первого пойманного зайца можно позволить собакам разорвать, чтобы они были жаднее.» «Гораздо лучше натаскивать собак в местах гористых и диких, чем в обработанных полях, где они могут принести вред другим и мало пользы себе. Очень может быть, что в горах они и не найдут зайцев, но зато самым беганьем разовьют силу своих ног. Чтобы приучить собак искать во всякой местности, необходимо переменять места охоты. Не должно ходить на охоту в бурю, потому что тогда и собака не чует, и тенета ставить нет возможности. При благоприятных условиях можно охотиться даже три дня сряду. Кто не желает испортить собаку, тот не должен травить ею лису» .
Как видно греки гораздо более заботились о своих собаках, чем мы о своих. Так ошейники делали не иначе, как только мягкие и широкие, чтобы было покойнее шее собаки; надевали на собак широкие пояса, чтобы предохранить брюхо и бока их от царапин и ран, могущих произойти от лазанья по кустам во время охоты. В подобные пояса вшивали гвозди остриями кнаружи, с целью препятствовать смешению пород.
Вся, пятая глава сочинения Ксенофонта посвящена чрезвычайно картинному описанию видов, наружности, нравов и об раза жизни зайцев. Боясь быть пространными и повторять известное всякому охотнику, мы выберем из неё примечательней – шее. Укажем, например, на то, что во времена Ксенофонта в Греции встречалось два вида больших зайцев.
Одни были больше ростом, темноватые (επιπερχνι), с большою белою лысиною, с круглым (не черным-ли?) пятном на цветке, с красновато-желтыми глазами и с ушами почти до половины черными; другие – меньше ростом, буроватые ’(επιξανοι), с сероватыми глазами, без пятна на цветке и с меньшей чернотой на ушах. Кроме того, на большей части обитаемых и не обитаемых островов, встречалась особая порода малых зайцев.
Про косого приятеля и у греков шла дурная слава: и они считали его глуповатым. «Зайца не считают умным животным, говорит Ксенофонт, особенно потому, что, имея выпуклые глаза и короткие веки, он плохо видит и имеет сконфуженный и растерянный вид. Робость и быстрота его бега еще более усиливают этот недостаток зрения: испуганный он несется с такой быстротой, что, не успев рассмотреть предметы, впереди его находящиеся, на них уже натыкается».
Любопытна еще заметка, что заяц, имея очень короткий хвост, регулирует бег свой ушами, которые, следовательно, исполняют назначение руля, т. е. помогают ему быстро изменять направление бега.
Упомянув о том, что горный заяц обладает самым быстрым бегом, а болотный самым медленным, и описав наружность зайца, Ксенофонт замечает, что это животное «столь мило и привлекательно, что нет человека, который увидя его, не забыл-бы все окружающее и не погнался-бы за ним, желая поймать».
Охотились греки за зайцами во всякое время года, преимущественно-же в глубокую осень, когда снег покрывал всю поверхность земли, так как тогда и малик был явственнее, и сам заяц виднее.
Отправляясь на охоту, грек одевался сообразно времени года: надевал на себя или легкий, или кожаный хитон и хламиду, ноги обувал в сандалии, открытые или высокие, похожие на употребляемые в настоящее время дамами ботинки с переплетом; голову покрывал петазою (войлочной, широкополой шляпой). Так как ему необходимо было нести большой мешок с сетями, топор и подпорки, да вести еще на своре собак, то он один никогда не ходил, а брал всегда себе помощника, на обязанности которого лежало нести тенета, помогать растягивать их, потом, время от времени, обходить и поправлять, если оказывалась надобность, и вынимать запутавшихся зайцев.
На место охоты старались приходить до солнечного восхода, летом, и с восходом, зимою, постоянно держа собак на сворах. Заметив малик, если это бывало зимою, они сходили зайца, но не спугнув окружали тенетами и отправлялись сходить другого, поступая и с ним так же, как и с первым. Окружив таким образом столько зайцев, сколько позволяло время, они метали собак поочередно на каждого. Взбуженный «косой» бросался по первой попавшейся тропе и попадал в тенета, где принимал его сторож. Летом дело шло несколько иначе. Окружалось тенетами более обширное пространство, где предполагались зайцы. На дорогах растягивались энодии, на полянах – диктии, промежутки заваливались хворостом, чтобы заяц не мог в них пролезть. Приготовив все надлежащим образом, тенетный сторож начинал свой обход вокруг сетей, а охотник с собаками входил в оцепленное пространство и, обещав Аполлону и охотнице Артемиде часть из добычи, метал сначала одну опытнейшую собаку, а за нею, когда она натекала на след, и всех остальных поодиночке. Сам охотник оставался на месте, если собаки гнали горячо, но когда они сбивались, бежал с ними и поощрял криками: «эй, собачки, сюда, сюда! Эге-гей, собачки, сюда!» Взбуженный заяц, улепетывая от собак, или попадался в тенета, где принимался сторожем, прибежавшим на крик охотника: «к нему, малый, к нему!» – или становился добычей собак, если вздумывал поворотить от тенет назад. У собак отбивал его охотник ласками, а не ударами.
Надобно еще заметить, что зимою, когда снег бывать глубок, ловили зайцев одними собаками, без помощи тенет, так как зайцам тогда бегать быстро было невозможно, потому что к мохнатым их лапам примерзало много снега.
Перейдем теперь к описанию охоты за оленями. Особенно добычлива она была весною, когда самки кормили телят. Высмотрев предварительно логово, охотник до рассвета отправлялся в лес, вооружась аконтиями и взяв с собою псаря, который вел на сворах собак. У опушки леса, по-близости от логова, псарь с собаками останавливался, а охотник шел весьма осторожно к самому логову и притаясь ожидал появления лани. Лишь только он замечал, что она, осмотревшись и успокоившись, начинала кормить теленка, как быстро вскакивал и криком давал псарю знак спускать собак. Испуганная мать бросалась прочь, желая обратить на себя внимание охотника и надеясь отвлечь опасность от своего детища, но опытный охотник, не обращая внимание на эту проделку, зорко высматривал притаившегося теленка и старался овладеть им. Если охота производилась в сухое время и в логове было тепло, то теленок держался в нем и поймать его не составляло особенно труда, не если было мокро и холодно, то он бежал вслед за матерью и поймать его могли только приспевшие во время собаки. В том и другом случае, т. е. захватил-ли теленка охотник, или залавливали собаки, теленок пронзительно кричал; на крик этот скоро прибегала лань и была поражаема метким аконтием.
Гораздо труднее было добывать подросших уже оленей. Тогда они ходили в табунах со стариками, которые окружали их и защищали ногами и рогами. В это время можно было выхватить молодого только тогда, когда в табуне происходил беспорядок от слишком яростного нападения собак. Тогда который-либо из молодых не попадал в средину цепи стариков, отбивался в сторону и становился добычей охотника, ибо не мог, по причине слабости сил, уйти от собак, хотя на первых порах и оставлял их далеко за собою.
За старыми оленями охотились при помощи весьма оригинальной ловушки, имевшей вид кольца, сплетенного из толстых веток тиса (пирамидального тополя), очищенных для прочности от коры. Кольцо это имело по внутреннему краю немного более 8-ми вершков в окружности и было утыкано, в перемежку, деревянными и металлическими гвоздями, острия которых направлялись к центру окружности. Настораживалась эта ловушка следующим образом. На оленьей тропе вырывалась не очень большая, в глубь суживающаяся яма, поверхностная окружность которой была равна с кольцом. Кольцо вкладывали в яму, а поверх его растягивали петлю из нардовой веревки, к концу которой привязывался крепко дубовый или падубовый (ilex) чурбан, длиною почти в аршин (3 греческих спитамы=27 дюймам 3,06 линиям). Чурбан и веревку закапывали близ ямы и покрывали дерном. Вырытую землю уносили далеко прочь, чтобы видом и запахом её не возбудить подозрения оленей, весьма чутких и осторожных. Затем, всунув в яму стойком пук щеточной травы, засыпали все место мелким сухим листом и уходили, с тем чтобы чрез известный промежуток времени, вооружась аконтиями и взяв с собою собак, идти осматривать западни.
Между тем олени, ничего не подозревая, идут обычной тропою и, наступая на ловушку передней или задней ногою, проваливаются, так как гвозди под их тяжестью раздаются в стороны. Они так сжимают ногу животного, что оно не может уже освободиться от кольца. Желая сбросить его с ноги, олень начинает лягаться и затягивает петлю, которая сжимает ему ногу тем сильнее, чем больше употребляет он усилий освободиться. Видя старания свои напрасными, он мирится, наконец, с судьбою и старается только скрыться скорее; но его выдает чурбан, который оставляет ясный след на всякой почве. По этому то следу его отыскивает охотник и поражает издали аконтиями.
Как зайца травили собаками по глубокому снегу, так оленя – в сильнейшие жары, от которых он до такой степени обессиливал, что или отдавался в руки живым, или задохнувшись падал мертвым.
Самою трудною и опасною считалась у греков охота за кабанами. На нее они отправлялись не иначе, как обществом, запасшись кабаньими тенетами и вооружась, кроме аконтиев, еще и рогатинами. Собак, как мы упоминали выше, брали индийских, критских, локридских, самых сильных, отважных и опытных. Способов охоты было несколько. Самый общеупотребительный был следующий. Прибыв в лес, где предполагались кабаны, метали одну опытнейшую собаку лаконской породы, и шли за ней до тех пор, пока она не открывала логова зверя; затем, взяв ее на свору, отводили назад, оставляли у псаря и шли растягивать тенета на всех лазах. На чистых местах тенета натягивались туже, чтобы были менее заметны, в кустах слабее. Подставок употребляли мало, а зацепляли сети кольцами за толстые ветви деревьев; боковые-же края сетей привязывали веревками к самым стволам. В иных- местах, где зверь мог пролезть, наваливали хворост. Устроив все сколь возможно аккуратнее, охотники бросают в оцепленное пространство всех собак и сами идут за ними под предводительством опытнейшего и сильнейшего бойца, поодаль друг от друга, чтобы легче было увертываться, в случае нападения кабана, который, бросясь в толпу, многих может переранить. Идут осторожно, с напряженным вниманием, стараясь не шуметь и ожидая когда отзовутся собаки. Вот „ахнула“, одна, за ней чрез несколько времени другая, потом третья, а там заголосила и вся стая. Охотники, став в оборонительную позу, ждут появления кабана, который, отбиваясь от наседающих собак, пробегает мимо их, желая спастись бегством, но запутывается в тенетах и останавливается. К нему спешит предводитель и поражает рогатиной в лоб. Не всегда однако так скоро и счастливо оканчивалось дело. Бывало, что кабан упрямился, не шел в тенета и бил нападающих собак одну за другою. Тогда охотники, окружив его, издали бросали камнями и аконтиями, стараясь обратить в бегство. Иногда это действовало, а иногда, чтобы овладеть им, приходилось вступать в открытый одиночный бой. Начинал предводитель. Взяв рогатину в обе руки и выставив левый бок, он выступал против зверя. Последний увидя врага, бросался на него с яростью, но был поражаем опытною рукою в левую сторону шеи, между лопаткою и позвоночным столбом. Рогатина проникала в полость левого бока животного, задевала сердце и кабан падал мертвым к ногам победителя. Случалось также нередко и то, что зверь движением головы выбивал рогатину из рук охотника. Тогда последний мгновенно падал ничком на землю и старался прижаться к ней как можно плотнее. В этом положении он был безопасен: кабан не мог задеть его клыками. В бессильной ярости он только кусал и топтал ногами. На выручку предводителя являлся ближайший из охотников и делал вид, что собирается напасть на кабана, но не нападал. Увидав нового врага, зверь бросался на него, оставив в покое лежачего противника. Последний-же старался вскочить скорее и, схватив рогатину, новым нападением загладить свою неловкость. Наконец более или менее счастливо бой оканчивался смертью кабана. Часто бывали на этой охоте раненые, а иногда и убитые.
Подобным-же образом охотились на кабанов и без сетей. Этот род охоты считался самым опасным, так как приходилось бороться со зверем неопутанным тенетами. Охотились так обыкновенно летом, потому что «вследствие жары кабан менее способен к защите». Несмотря однако на это бывало много израненных людей и убитых собак. Самый безопасный способ охотиться за кабанами состоял в следующем: Развешивали тенета на тех тропах, по которым зверь ходил на водопой, и спрятавшись ожидали того момента, когда он запутывался в них; тогда бросались к нему и убивали. Иногда прибегали к таким-же западням, какие употреблялись на охоте за оленями.
В заключение Ксенофонт описывает охоту на хищных зверей: львов, барсов, рысей, пантер, медведей и др. им подобным. Но из краткости и неполноты описания и из того, что звери эти в собственной Греции не встречались, а «жили в горах, на север от Македонии лежащих, на Олимпе Мизийском (в Малой Азии), на Пинде и Нисе (за Сирией) и в других местах способных питать их», – можно заключить, что он сам не охотился за ними, а описывает понаслышке.
«Желая добыть какого-либо из этих зверей, пишет он, охотники отравляли аконитом ту пищу, которую зверь употреблял, или тот источник, из которого пил. Когда зверь, спустясь с неприступных мест, появлялся в местах населенных, то охотники собирались обществом и преследовали его на конях».
Иногда они прибегали к помощи западни следующего рода. Вырывали круглую обширную яму, оставляя посредине её колонну из земли. По краям яму обносили прочным плетнем такой высоты, чтобы через него не было видно козы, которую привязывали к столбу, вбитому по средине колонны. Коза блеянием -привлекала рыскающего зверя, который, прыгнув через загородку, становился желанной добычей, так как назад выпрыгнуть не мог. Пришедшие охотники убивали его стрелами. Этим собственно и оканчивает Ксенофонт интереснейшую часть своего сочинения. В двух последних главах он является защитником охоты и охотников от неизвестных нам нападений. Так как главы эти интересны для нас указанием на то, что и во время Ксенофонта были люди нападавшие на наших древних собратов по страсти, как нападают в наши дни, то не будем подробно на них останавливаться, а выберем самое существенное и то лишь для того, чтобы охарактеризовать нашего автора, как охотника. Начнем с того, что он признает «охоту божественным изобретением, с целью наградить человека за добродетель». Не грандиозная ли это мысль? Затем приведем его слова, которыми они развивает положение, что охота имеет значение в деле воспитания. «Охотники, говорит он, этим занятием (охотою) развивают и телесную силу, и тонкий слух, и острое зрение, и крепкое здоровье». Но чем преимущественно, по его мнению, приносит пользу охота, так это тем, что подготовляет юношей к военному делу, следовательно — к защите отечества. Если доведется во время войны идти по самым неудобным дорогам, под изнуряющей тяжестью доспехов, то «..«охотник не падает духом, так как он привык переносить такие неудобства. Никто не может быть менее его прихотливым относительно ложа, лучшим стражем, нежели он; никто не выполнит приказания отчетливее его; никто спокойнее его не пойдет на явную даже смерть, так как он привык глядеть ей в глаза на охоте за дикими зверями; никто лучше его не выполнит назначение полководца, так как, зная местность, он всегда может найтись и извлечь пользу из этого знания». «Предки наши, -говорит он далее,- видели, что удовольствия охоты приносят много пользы юношеству, делая его храбрым, воздержным, справедливым, добродетельным, а потому и не запрещали ее законом».
Затем он нападает на своих противников. «Своею недеятельностью и изнеженностию, замечает он, они ослабляют свой организм, производят слабых и болезненных детей. Вследствие праздности предаются всевозможным порокам, за которыми следуют преступления, позор и самая смерть». Подивившись пустоте речей софистов, сравнив последних с охотниками и выведя заключение, что только добрая школа охоты – учит человека строго исполнять закон, говорить и поступать „только справедливо и честно, он заканчивает вопросом, возможно-ли возлагать заботы о государстве на людей лишенных чувства чести.Кроме этого, специального так сказать, сочинения, охотничьи эпизоды попадаются и в других сочинениях Ксенофонта. Для большей полноты нашей заметки приведем один из них, как наиболее характерный и интересный в естественно-историческом отношении. „В этой местности (по левой стороне среднего Евфрата) почва была ровная, будто море, и заросшая полынью; кустов и тростника попадалось мало, а если и попадались кусты, то были пахучи, как благовония; деревьев не встречалось вовсе. Попадались всякого рода звери: много диких ослов и страусов, были драхвы и антилопы. Всадники нередко гонялись за этими животными. Когда гнались за ослами, то они, будучи гораздо быстрее лошадей, убегали далеко вперед, останавливались и снова убегали, когда примечали, что к ним опять приближаются. Поймать их можно было, став в линию на пути их бегства и чередуясь в погоне. Мясо осла напоминает оленье, только мягче последнего. Страуса никто поймать не мог. Гнавшиеся за ним всадники скоро останавливались, потому что он быстро удалялся, поднимая крылья как парус. Но драхву, если ее быстро спугнуть, поймать можно, потому что она отлетает недалеко, как куропатка, и скоро устает. Мясо её очень приятно на вкус“. )*
В заключение нам остается только пожалеть, что Ксенофонт, описав так обстоятельно охоту на зверей, ничего, кроме приведенных сию минуту строк, не говорит об охоте за птицами.
Н. В…б…ъ. (Николай Васильевич Берг (?))
Саратов 1880 г. 8 января
Если вам нравится этот проект, то по возможности, поддержите финансово. И тогда сможете получить ссылку на книгу «THE IRISH RED SETTER» АВТОР RAYMOND O’DWYER на английском языке в подарок. Условия получения книги на странице “Поддержать блог”