На листвянниках.

Примерное время чтения статьи 10 минуты

“Природа и Охота” 1896.1

Лето 1870 г. приходило к концу. Весь июль и август погода стояла прекрасная; охотиться можно было в волю. Летние охоты заканчивались; уже в дальний путь проводили дупелей; готовились к проводам и других летних гостей — вальдшнепов и бекасов. Приближалась осень, а с нею и охота на «листвянниках».

В тот год я жил на среднем Урале, в Кыштымских заводах. В дачах тех заводов охоты всегда были великолепны, в особенности охоты на болотную дичь. Интеллигентных охотников в то время было мало, не больше двух-трёх, а местные немвроды из заводских мастеровых болотную дичь считали нечистою и за нею не охотились. Поэтому дупеля, бекасы и вальдшнепы там благодушествовали, свободно размножаясь в свое удовольствие. Помимо того, всякой дичи там было много, а истреблять её так, как истребляется ныне, было некому, так как в крепостное время охота признавалась баловством, а охотники-промышленники к тому времени не успели народиться.

Контингент местных охотников составляли лесники, стрелявшие из винтовок; выгодной для себя дичью они считали глухарей, тетеревей и рябчиков; уток редко удостаивали выстрела, последние шли в удел начинающим палилам из молодежи; за гусями могли охотиться только лучшие стрелки.

С того времени прошло четверть века, и за этот срок многое изменилось и там. Крепостное право пало давно. 19 февраля 1861 г. имело огромное влияние на край. Явилось целое поколение свободных людей с новыми взглядами, с новыми понятиями; грамотность развилась сильно; дети мастеровых учатся в гимназиях и реальных училищах; многие из них кончают курс в университетах и других высших специальных учебных заведениях. Теперь уже и там болотную дичь не считают нечистою и стреляют без разбора. К счастью, не коснулось пока тех мест зло — истребление сетями токующих весною дупелей, поэтому охоты на болотную дичь и ныне там хороши.

Покончил я с летними охотами, тянуло на «листвянники». Лиственница в Кыштымских дачах растет во множестве по отрогам Уральских гор. В хорошую осень, когда глухарь ходко идет на листвянники, по всей даче, куда ни поезжай, везде охоты хороши.

Мне вздумалось съездить по Соймановской дороге, за Косой брод, к лесному домику. Лесником в то время служил там Алексей Кудряш, с которым мы не мало и верхом, и пешком исколесили Урал.

Кордон стоит у самой Косой речки, впадающей в Бунчук — залив огромного озера Увильды. Озеро Увильды имеет в длину до 15 верст, в ширину до 7; восточный берег его, как у всех приуральных озер, песчаный, а западный — подуральный — камышистый; вода в нём настолько чиста и прозрачна, что на четыресаженной глубине все можно видеть на дне. Островов на озере Увильды множество; по счету рыбаков, их больше семидесяти. Тут есть и березовые, и кленовые, и липовые, и осиновые, голодай и морские и так далл, с курьями или заливами тех же названий. Озеро очень рыбное. Увильдинские окуни, весом до 7 фунтов, славятся своим вкусным мясом.

Благодаря многочисленности островов и поросших камышами заливов, уток всех пород здесь бесчисленное множество. Охоты на уток с лодки и на перелетах великолепны.

Вдоль западного берега идут параллельно несколько кряжей или отрогов Уральских гор с названиями. Собачьи, Аткусские, Карабашские, Аннинские, Кунтаревские, Светлоозерские и другие.

К этим горам и направились мы с Кудряшом. Перевалив Собачью гору, спустились к Садку — одному из заливов того же озера Увильды, где самый залив, отделенный группою мелких островов, соединенных между собою плотинками, и составляет садок, куда рыбопромышленники, арендаторы озер, сажают для выкормки вылавливаемую по летам молодую рыбу.

Приехав на ночлег к рыболовной избе, мы застали там двух лесников, Ивана Карася и Демида Чебака, таких же страстных охотников, как и Кудряш. В крепостное время все они трое были стрельцами. Обязанность стрельцов состояла в доставлении еженедельно к столу заводских заправил свежей дичи. Других обязанностей они не несли, но зато положенное количество дичи, называемое «урком», они должны были доставлять аккуратно, иначе за неисправность взыскивалось строго. Порох и свинец получали из заводской конторы.

Кудряш, Карась и Чебак дружили между собой и все трое были не дураки выпить. Кудряш был тих и молчалив, Карась — человек основательный, слов на ветер не любил бросать; что, бывало, скажет Карась — верь безусловно; Чебак или Чебачек был, как отзывались о нём товарищи, занозистый, любил прихвастнуть, в разговор, кстати и не кстати, любил ввёртывать «господские» словечки.

Поместившись в одной избе, мы принялись за чай; перед чаем я угостил своих товарищей по началу водкой. Разговоры за чаепитием как-то сами собой оживились; темой их, конечно, была охота. Вспоминалось многое; вспоминалось крепостное время, со всеми его неприглядными сторонами; рассказывалось, как прежде отбывали охотничью повинность и проч. Первым заговорил Чебак.

— Что нынче за охоты! Прежде были охоты, так охоты. Когда я состоял в стрельцах при супруге управляющего — Любовь Петровне, то возами возил дичь…

— Убавь, поколь народу мало, —заметил Карась.

— Ни на дюйму не убавлю; помнишь, Кудряш?

— Чего помнить-то!..—прервал его Карась.

—Когда за господами состояли, я стрелял на приказчика Насилья Алексеевича; хвастать не стану, возами дичь не возил, но свой урок знал крепко и каждую неделю доставлял по двадцати пяти пар. Да и нельзя было не доставить: запорют. Забыл, Чебак, как за твои воза Любовь-то Павловна чуть не каждую неделю отправляла тебя с записочкой к заводскому исправнику?

— Ничего не забыл, — окрысился Чебак. — Прежде такие правила были, драли правого и виноватого. Да и что ж, что драли; быль молодцу не укора. Бывало встанешь, встряхнёшься, поддернешь штаны, почешешь европу-то и летишь опять стремглав с винтовкой в лес. Ведь и Алеху Кудряша по головке не гладили… Помнишь, Кудряш, как ты к Ольгам (11 июля) мало доставил молодых тетеревей, какую баню задали тебе? На другой день не мог сесть верхом на лошадь.

— Точно было, — отозвалсяКудряш. — Незадача вышла: винтовке что-то попритчилось… То ли расстрел взял, то ли сглазили. Как ни ударю — все мимо да мимо. Что ни делал с ней — и мыл-то её, и кровью протирал, — не бьёт, да и шабаш. За неделю всего на-все только десять пар и доставил, а прихватить было не у кого, ну, зато и попарили малость.

— Кому всех больше доставалось, так это Каслинскому Никите Зайцу, — заговорил Чебак. — Он к столу Любовь Петровны доставлял гусей, а гуси, сами знаете, какие сторожкие, близко не подпустят… Бывало бьётся, бьётся Заяц, ничего не выходит; да ладно, у него собака была хорошая, а гусь на собаку идёт ходко. Выводятся гуси на озере Иртяше, да на Наноге, в камышах. Пока не окрепнут молодые, гуси из камышей не выходят. Как только покажутся гуси, Заяц наберет за пазуху мелких кусочков хлеба и отправляется с винтовкой на пашни. Завидев гусей, пускает он собаку вперёд, а сам ползет за ней на брюхе. Если гуси на-виду, он начинает подбрасывать кверху кусочки хлеба; собака начинает прыгать и ловить их; гуси меж тем сначала насторожатся, скучатся, а потом всем стадом и двинутся на собаку. Выждав их на выстрел, Заяц стреляет из винтовки. Случалось пронизывать пулей по два, по три гуся, но чаще всего Заяц ни с чем возвращался. Охота эта трудна и малодобычна, а ведь положение: отдай; не доставишь — наградят записочкой к исправнику, а там такие зададут тебе поронцы, что не забудешь до свежих веников. Вот, когда нажарят тебе европенцию-то, поневоле будешь хорошим стрелком.

— Будет вам драньём-то хвастаться! — прервал его Карась. — Кому нужно слушать ваш спор — кого больше драли… Да всех драли, потому такое положение было. Вот теперь господа-то те же, да не те; руки-то им окоротили, спасибо Батюшке-Царю. Надо, ребята, спать, завтра ведь рано вставать…

Спать мне не хотелось; пришлось подживить разговор новым стаканчиком водки.

— А ведь, и в самом деле, ребята, нынче птицы стало не в пример меньше прежнего, — заговорил Карась. — Бывало, вот на этих самых горах, по листвянникам, глухаря было видимо-невидимо; с одного дерева приходилось сшибать по пяти, по шести глухарей. Стукнешь, бывало, из винтовки самого нижнего, он оттуда кубарем, а верхние сидят да посматривают; зарядишь винтовку, дёрнешь второго. Hо тот бултыхнётся; доберешься до третьего, до четвёртого, до пятого, смотришь, и куча… еле доволокёшь до стана.

— И птица свою линию знает, — вставил замечание Чебак. — Прежде время было крепостное и птица была крепостная, а теперь и ей воля, —куда хочу, туда и лечу.

— А то бывало, — продолжал Карась, — как только «листьяна» отойдут, глухарь навалится на сосновую иголку, нажрется сосновой хвои, летит на отвалы песков собирать гальку. И много ж бивал я их на этих отвалах! У Аткусского прииска, или у Соймановской избушкиотвалы были огромные и насядет, бывало, глухаря — черно, как воронья.

— Верно ты говоришь, Карась, — подтвердил Чебак — прежде птицы было множина. Вот, бывало, у Белого ключа, по Кыштымским отвалам, соберется этого глухаря— страсть, как овцы разгуливают по отвалам-то.

— А помнишь, Кудряш, какую шутку выкинули кунтаревские приисковые ребята? — продолжал Карась. — По осени нашли они убитого глухаря; он уж испортился. Взяли они этого глухаря, да посадили на самую вершину толстой лиственницы, у самой дороги, и голову ему подпёрли; издали — настоящий глухарь. Дорога, тут проезжая, едут по ней кабанщики (углежоги) на курени и татары на Урал — в Шуранку. Как только завидят глухаря, начнут скрадывать, а затем — хлоп, да хлоп; хлопают до тех пор, пока не выпустят всех пуль. Бывало, чуть свет, начнется такая жарня, — всё едино — турка подходит.

— Со мной раз была оказия-то! попалил же я по одному глухарю, да по живому, а не по мертвому, — заговорил Кудряш. — Поехал я зимой за сеном, винтовку захватил с собой; еду обратно с возом, смотрю — саженях в 30 от дороги сидит на сосне глухарь; я живо шмыгнул с воза, винтовку на сошки, хлоп,—глухарь сидит; снова зарядил — хлоп, глухарь сидит; пододвинулся ближе, хлоп — мимо; после каждого выстрела давай подвигаться все ближе да ближе к сосне; выпустил уж 17 пуль, а глухарь сидит, как ни в чём не бывало. Оставалась одна пуля. Подошёл я наконец под самую сосну и пустил последнюю пулю, а глухарь, чтоб ему пусто было, сидит. Что за притча, думаю, не замер ли он на дереве? Сбросил верхнюю шубу, полез на дерево, долез до половины, да и забоялся, а ну, как нечистый… Подался ещё немного и давай сосну раскачивать, а он, оголтелый, снялся и улетел. Опризорился, должно было он, а я хлещу мимо, да мимо.

— А ты не слыхал, — обращаясь ко мне, спросил Карась, — как глухарь открыл золото?

Немало удивленный геологическими познаниями глухаря, я просил Карася рассказать, как это случилось.

— Это было давно. Покойный родитель рассказывал, что Совминовские золотые прииски открыл Фёдор Мамкин, а ему дорогу к золоту показал глухарь. Мамкин был старик и жил отшельником у озера Аргазей, на острову, и часто хаживал к Карабашской горе ставить хлопцы на глухарей. Раз ему и попадись здоровенный глухарина; когда он стал его чередить, в зобу между гальками нашел жёлтенькие крупинки. После того Мамкин стал почаще туда заглядывать и следить, где глухари больше всего любят собирать гальку. Вот раз он шел к горе Карабашу и видит: по самому берегу речки Сак-Эгли, в том месте, где она упирается в гору и делает крутой поворот,-разгуливают глухари; подходит ближе и видит — по дну речки блестят такие же жёлтые крупинки, какие он нашёл в зобу у глухаря. Набрав крупинок, он представил их в контору; там поняли, что крупинки эти — золото. Вот так-то глухарь и открыл золото.

Карась остановился, глубоко вздохнул и, переведя дух, продолжал:

— Когда стали разрабатывать прииски, и было же проклятья этому Мамкину с его глухарем! Работы были в горе, да в воде, а народ непривычный; «урки» задавались большие, непосильные; жилья никакого; обогреться, обсушиться—негде. Непосильная работа в мокре, с зари и до зари, так измучивала народ, что он стал валиться. Приказчиком был Куприян Сырейщиков — настоящий лютый зверь; бил он народ нещадно и кнутом, и батожьем. Житьё в то время было хуже всякой каторги; многих забивали на смерть. Сами господа то наши были из чумазых; Лев-то Расторгуев, который купил заводы у Демидова, был кабацкий дистаношный, кержак (раскольник), двух своих дочерей выдал за таких же кержаков — Зотова и Харитонова; управлял заводами отец Зотова — Григорий Зотов. Сказывают, был наш брат-мужик, из отпущенников Яковлева, а жалости ни к кому не имел, всех бил смертным боем. Сколько он людей загнал в гроб! Его и зверем назвать нельзя, хуже всякого зверя. По сейчас, старики, если ненароком упомянут его имя, или имя Куприяна, то отплевываются, как от нечисти. Когда выехал граф Строганов, Куприян издох, а Зотов был сослан в ссылку. Вот что наделал глухарь-то!

Открытие Соймановских золотых приисков представляет тяжелую картину крепостного права в руках необузданных людей. «Куприяновщина» до сих пор жива в памяти народа и долго будет жить в потомстве.

Жестокость владельцев Кыштымских заводов, о которой рассказывал Карась, превышает всякое вероятие. Уральская горная администрация в то время была закуплена; жалобы несчастных, истерзанных людей не доходили до правительства, и долго бы эта жестокость продолжалась, если б по Высочайшему повелению не был командирован на заводы для расследования граф Строганов, которому больших трудов стоило раскрыть всю правду.

По Высочайшему повелению Зотов и Харитонов были сосланы в Финляндию, в г. Кексгольм, а Куприян успел умереть, как говорят, неестественною смертью.

Рассказик давно замолчал; Чебак не раз слыхавший эту историю, давно стал похрапывать; заснули все. Одному мне не спалось. Лишь только закрою глаза, начнёт представляться мне или Зотов с Куприяном, бьющие народ смертным боем, или исправник с остервенением выполняющий экзекуции по записочкам Любовь Петровны, или же слышатся стоны и мольбы несчастных Кудряшей, Карасей, Чебачков и других любителей природы. расплачивающихся за свою «благородную» невольную страсть своей шкурой.

На утро встали рано. Карась с Чебачком уехали к Кунтарьевским горам, а мы с Кудряшом отправились к Аткусским горам, Кудряш с неизменной винтовкой, а я с шомпольной двухстволкой.

Утро было чудное, с легким морозцем; великаны- лиственницы, слегка пожелтевшие, издали отливали золотистым цветом; кое-где на них черными силуэтами виднелись глухари. Лошадей мы оставили в логу, а сами поднялись на склон горы. Охота в то утро удалась хорошо. Кудряш убил трёх глухарей и две копалухи, а я два глухаря и две копалухи.

А. Самойлов.