Кубанская охота Его Императорского Высочества Великого Князя Сергия Михайловича в 1894 году. ч.3

Примерное время чтения статьи 66 минуты

Главная / О собаках / Общее / Кубанская охота Его Императорского Высочества Великого Князя Сергия Михайловича в 1894 году. ч.3

“Природа и Охота” 1895.8

Тропа на Мастакан с самого начала круто подымается зигзагами в горы и соединяется в дремучем лесу со старою тропой с Мастакана на перевал Псеашха; старая тропа выходит в ущелье Уруштена, выше лагеря, т.-е. несколько ближе к перевалу. Вправо от нас остался так-называемый «испорченный гай», где в высокой траве, в прошлом году, в 40 шагах от одного неопытного охотника прошел зубр. После морозного утра, в тени векового леса было настолько прохладно, что мы каждый раз с особенным удовольствием выезжали на встречавшиеся на нашем пути, согретые солнцем поляны. Приблизительно на половине расстояния до Мастакана тропа выходит из лесу на открытую долину речки Алоуса. В прошедшем году здесь вспугнули гревшегося на солнце лежачего оленя, и с тех пор Великий Князь стал держать на переходах ружье вынутым из чехла. По долине нас провожала ласточка; она долго кружилась между всадниками, безуспешно высматривая около лошадей мух и мошек, обыкновенно везде их преследующих; но уже до наступления холодов в горах совсем не замечалось ни мух, ни мошек, и одинокой птичке следовало для своей безопасности спешить преодолеть главную преграду — завеянный снегом перевал. В роскошной высокой траве по долине было заметно очень много ржи: нет сомнения, что и здесь был некогда цветущий аул.

Мы прибыли на Маскатан в 2 часа, употребив на переход всего 2¹/₂. Лагерь здесь устроен на высоте 6300 ф., у подножия покрытой хвойным лесом горной отлогости, у истоков речек Алоуса и Мастаканки (на карте Местых). Барак здесь несколько меньших размеров, чем те, которые выстроены на Вамбаке и в Челипси, но состоит тоже из двух комнат и сеней. Громоздкие кровати не оставляли вовсе места для железной печки; между тем здесь она оказалась впоследствии не менее необходимой, чем в Челипси.

Вьюков еще не было и мы безцельно бродили по лагерю: заглянули в балаган, где лежали запасы, и вытащили по сухарику из продырявленного сухарного мешка; от нечего делать погрызли твердые, как камень, сухари. На дверях балагана была выписана прохожими греками благодарность его владельцу за проведенную в непогоду ночь. Чрез Мастакан, как мною уже было сказано, проходит тропа, по которой с северного Кавказа ходят богомольцы на берег Чёрного моря, а греки провозят из Черномории орехи.

В ожидании вьюков я уселся на солнышке, прислонившись к копне сена. Против меня сверкала ослепительная двуглавая Ачипста. Великий Князь поднимался на неё в прошедшем году и всего лишь нескольких сот шагов не дошел до самой высшей точки, не предполагая, что забрался так высоко. С вершины видно море; на ней сложен чёрный каменный тур, служащий вехою при триангуляции. Обрадовавшись полученному с сегодняшнею почтой забытому биноклю, я долго рассматривал в него Ачипсту. Солнышко сильно пригревало; переход, правда, вовсе не был утомителен, но мы встали сегодня очень рано и… я задремал. Разбудил меня Великий Князь приглашением тянуть жребий на охоту с подхода. При этом предложении всякий сон, конечно, сразу прошёл.

Мне достался Алоусский хребет. По отзыву охотников очень хорошее место, а в проводники я получил Жукова. Атаман Безпрозванный указал на невысокую вершину с обгорелым лесом и заметил: «Нет лучше рёва, как здесь вот, ваше высокоблагородие». К его замечанию я отнесся с недоверием, почти враждебно. Никто, надеюсь, не будет спорить с тем, что показания перед охотой об избытке дичи в том или другом месте бывают большею частью преувеличены и обратно пропорциональны успеху охоты.

Мы выступили из лагеря в 2³/₃ ч. и поднялись отлогою тропой на не особенно высокий Алоусский хребет. Согнали чёрного горного тетерева; было бы очень удобно срезать его дробью. Чудная погода казалось, желала возместить все причинённые нам в Челипси неприятности; но олени не ревели. Прошли ещё около версты Алоусским хребтом и услыхали, как вправо, на склоне к речке Мастаканке, проревел олень. Жуков выразил свои соображения, как бы удобнее его обойти. Спустившись немного с хребта, мы ясно различили сильнейший запах оленя и поспешно вернулись опять вверх, так как направление ветра на склоне легко могло выдать наше присутствие и испортить все дело. Рёв раздался уже впереди. Прошли еще дальше по хребту, до глубокой седловины, и вскоре Жуков увидал и указал мне на подъеме, за седловиною, двух ланей, а затем силуэт огромных рогов на фоне бледного вечернего неба. После его многократных указаний и определений местонахождения ланей я, наконец, разобрал в бинокль, шагов за 700, длинные шевелившиеся рога и на их концах увесистые чашки. Промежуточные отростки совсем не различались на этом расстоянии. Жуков объявил, что олень из очень больших, и выражал сожаление, что мы всего на четверть часа опоздали прийти за седловинку. Теперь он не ручался за успех подхода. Самому мне никогда не приходилось охотиться с подхода на оленей, но случалось сопровождать Великого Князя на такого рода охоты в Боржоме, а потому я знал хорошо, с каким трудом и после скольких напрасных усилий Великому Князю удавалось подкрадываться к оленям в Боржоме; из десяти раз удавалось, пожалуй, только один или два раза; оттого мне теперь казалось тем более немыслимым подойти сразу к первому встретившемуся нам оленю.

Больше всего нас смущало присутствие ланей. Известно, что во время рёва олень забывает об осторожности и ни на что не обращает внимания, за исключением только своих ланей; они же всегда первые поднимают тревогу и, стремглав кидаясь прочь, вовремя предупреждают об опасности. Они и теперь нас уже заметили, но по счастью издалека; обе наставили свои непомерно большие уши и пристально на нас смотрели, а мы наклоняли головы к земле, чтобы они не могли узнать в нас своего опаснейшего врага, человека. Мы просидели не двигаясь, пока лани совершенно не успокоились и не начали щипать траву. Тогда мы спустились ползком несколько вперёд в седловинку, подаваясь вправо к опушке мелкого, но густого леса. Рогаль между тем ревел очень редко; он лениво перешел под одиноко растущую раскидистую сосну и стал нещадно трясти и ломать рогами нижние её суки; эта забава продолжалась у него довольно долго. Он был столь несоразмерно велик относительно ланей, что при нём они выглядели маленькими козочками.

Зорко следя с опушки леса за интересною группой, Жуков вдруг повернулся ко мне и прошептал: «Приготовьтесь, сейчас будете стрелять: ланки бегут на нас, а рогаль непременно придёт за ними». Но, не добежав до нас шагов 300, они остановились. Тревога оказалась напрасной. Тогда мы решились привести в исполнение предложенный Жуковым ещё раньше план действия: обмануть ланок и подойти с тыла от тех скал, на которых впервые увидели силуэт рогов.

Для этого со всевозможными предосторожностями, забирая все вправо, мы стали пробираться густым рододендрон, который очень не нравился Жукову. Но избежать его не было никакой возможности. Когда густые его стебли особенно громко трещали у меня под ногами, Жуков с серьезным и умоляющим видом говорил мне: «Полегче, полегче». Так мы прокрались до самого того места, где первоначально заметили ланок; оттуда полезли вверх и влево. Снизу в эти скалы выходили совершенно свежие оленьи следы. Жуков сказал мимоходом: «Его можно здесь хорошо подкараулить завтра вечером, потому он должон непременно тут выходить из балки. А может быть будем ещё сегодня стрелять». На это я подумал, что вряд ли мне завтра удастся сюда попасть, лучше бы все разрешилось чем-нибудь сегодня. Но надежды на успех было мало. Олени значительно удалились от того места, куда добегали к нам навстречу лани, а теперь и совсем исчезли из вида за пригорком.

Осторожно полезли ещё немного вперед и явственно почувствовали сильнейший запах оленя.

— Он здесь где-нибудь близко, —прошептал Жуков, скорчив соответствующую случаю физиономию.

Прошли к самой вершинке; Жуков выполз на нее, снял шапку и глянул чрез бурьяны. Теперь я смотрел на него умоляющим и вместе вопрошающим взглядом, и по его быстрому движению назад понял, что олень здесь.

— Стреляйте… Только аккуратно, не торопясь. Ближе— ланки, а он внизу, подальше.

Я скинул с плеч штуцер, сбросил в сторону шапку, сетку с фуфайкой, бинокль и палку, и сунулся вперед. Сухая трава сильно передо мной зашуршала; осадив назад и услыхав за собою сдавленный стон неудовольствия Жукова, я принял в сторону, осторожно высунулся вперёд и увидел недалеко от нас ланку; она полыхнулась вместе с другою прочь, а под горою, далее чем в 200 шагах, боком ко мне стоял могучий красавец. Он высоко поднял и гордо повернул в нашу сторону голову, как видно, тоже заметил нас, но поджидал ланей. На этот раз они его не избавили от опасности, а погубили. Сказав Жукову „вижу“, я приложился, сидя, с коленей, и ударил. Олень сгорбился, бросился вниз и скрылся с ланями за деревьями.

На этот раз я, кажется, стрелял во всех отношениях «аккуратно», и освещение было для меня прекрасное, и цель удобная, но… после всех неудач я сомневался в успехе, тем более что олень не упал. Никому не желаю испытывать мучение томительной неизвестности и нетерпенья узнать результат выстрела по такой редкой цели!..

Жуков ободрил меня радостным возгласом «попали, попали!» сбежал раньше меня под гору и закричал, «кровь».

Подбирая свои пожитки, я второпях забыл палку с железным наконечником. Не рассчитывая более воротиться на это место, в случае если бы пришлось далеко преследовать раненого оленя, я поспешил сейчас же обратно за палкой и нагнал Жукова уже под горою. Насколько вверху, на хребте, было светло от заходившего солнца, настолько под горою, на лесной поляне, было уже темно.

Своими слепыми глазами я крови не заметил, а услыхав внизу шорох, отвлек туда и Жукова, разбиравшего свежие следы вправо по откосу. Но вниз решительно никаких следов не направлялось; шорох мне очевидно почудился; мы вернулись к свежим следам вправо на откос. Если у оленя хватило сил повернуть вправо, значит, он не настолько ранен, чтобы не быть в состоянии сопротивляться силе собственной тяжести, которая должна была увлечь его прямо вниз. Соображение это привело меня опять в отчаяние.

Вдруг Жуков выставил обе руки вперед, уставился вытаращенными глазами в одну точку и твердил:: «Видите?.. Бейте, бейте!». С трудом различив в 40 шагах в высокой траве рога и голову с тыла, я выстрелил и, потеряв самообладание, ринулся вперёд. Но олень стоял на месте (несомненное доказательство промаха). Жуков хоть и сдавленным голосов, но почти кричал: «Бейте, бейте, уйдет!» Олень оглянулся на нас, завернув голову налево, так что из-за бурьянов мне стала видна его шея; в неё я и направил следующую пулю. Олень бросился вперёд и исчез; мы, конечно, за ним. Жуков опять таращит глаза и показывает влево под откос, повторяя все тоже самое: «Бейте, бейте, уйдет!»

Ожидаю увидеть стоящего оленя, но напрасно: под группой толстых деревьев лежит какая-то серая, длинная масса, как будто две отдельные туши; не могу даже сразу разобрать, где что находится. Наконец различаю, что вторая меньшая туша — это непомерно толстая шея и голова лежащего на левом боку оленя; правая передняя нога выставлена на нас вверх; под эту ногу я и послал последнюю пулю. Олень дрогнул всем телом и растянулся. Все же Жуков не пустил меня к нему приблизиться, а обойдя его сзади, вонзил ему для большей верности кинжал под лопатку.

— Ваше высокоблагородие, ведь я вот обещал свечку Николаю угоднику поставить, если убьём оленя, — повторил он два раза.

Я в восторге его расцеловал и начал прежде всего считать отростки ветвистых рогов. Ровно 20! Самому даже не верилось.

— Со мной завсегда господам удача, потому что я спокойный, а горячиться никогда не надо… Только это очень огромадный олень… Такие не часто случаются. Это очень интересно — 20 концов.

Обоюдными усилиями повернули мы оленю голову затылком на землю, сдвинули за ноги с места массивный перед и с большим трудом протолкали его круп между деревьями, к которым он привалился. Уложив его таким образом навзничь и хвостом под гору, Жуков искусно принялся его потрошить.

— Смотрите, сколько сала! одно сало… Вот уж жирён!—восклицал Жуков.

Вместе с внутренностями из оленя вылилось ведра два крови, и не успел Жуков собрать с желудка и кишок всего сала, как они стремительно покатились под гору. Жуков пустился бегом за ними вдогонку, оторвал сало, принёс его, положил в распоротое брюхо и для ограждения от орлов прикрыл его ветками; кроме того он повесил над оленем свою теплую рубашку. Собираясь уходить и желая чем-нибудь наглядно заявить, что олень убит мною, я тоже на радости развесил около него свою фуфайку.

Было уже за 6 ч. вечера. Пошли назад, наперерыв сообщая друг другу подробности пережитых впечатлений. Оказалось, что, когда Жуков кинулся по кровяному следу вправо по откосу, то он слышал, как кто-то «вякнул» в бурьянах, и даже заметил зверя, но в темноте не разглядел сразу рогов и впопыхах подумал «ланка!». Тут же и я его отвлек, вообразив, что слышу шорох внизу. Всю дорогу у нас шли оживлённые сообщения друг другу различных выдающихся случаев из нашей прошедшей охотничьей практики. Жуков разсказывал про Кубанскую охоту, а я по преимуществу о своих былых боржомских удачах. Стало совсем темно и нас выручало звездное небо, а под конец свет от белой вершины Ачипсты, слабо озаренной невидимой за горами луной. Мы пришли в лагерь в 8¹/₂ ч. Никому не хвастая удачей, я только мимоходом от души поблагодарил атамана Безпрозваннаго за его справедливыя похвалы рёву оленей на Алоусском хребте, которыми он меня в добрый час напутствовал. Веселые голоса товарищей доносились из столовой. Все сидели за ужином. Стали меня спрашивать, отчего я запоздал и что убил. Но едва я приблизился к Великому Князю, как он тотчас же различил хорошо ему известный запах, которым пропахла наша одежда.

— Оленя, оленя! Большой? Сколько концов?

— Угадайте, —много.

— Четырнадцать?

— Нет, больше.—Больше даже моего большого, убитого в Боржоме — ein grader Zwanzigender“¹

Последовали общие поздравления.

— Поздравляю вас от души, Владимир Александрович. Это случается не больше одного раза в жизни. Не только убить, но даже просто только увидеть оленя на 20 концов — большое счастье, — заметил Ф. И. Краткий.

Великий Князь решил, что такого великана следует, не разрубая на куски, целиком притащить в лагерь. Из товарищей никому не пришлось сегодня стрелять.

Мы кончили день у костра. Атаман Павлов принес мне скамейку и сказал: — «Вот вам, ваше высокоблагородие, за храбрость!». В этот вечер особенно много шутили и смеялись. Относительно завтрашнего дня решили опять всем идти с подхода; тянули узелки, кому куда отправиться. Великий Князь замышлял попытать счастье на зубров. Мне достались скалы.

Несмотря на то, что в лагере, укрытом горами, вовсе не ощущалось ветра, в верхних, воздушных слоях быстро неслись облака; их очевидно подгонял сильнейший юго-восточный ветер. Температура упала на 3°R, а к полуночи опять загудел сильный ветер. Не спалось. Ветер крепчал и, казалось, по крыше барабанил дождь. В 3¹/₂ ч. пополуночи пришел будить камердинер Кухареич, но Великий Князь отослал его к Щербакову, который не нашёл возможным идти на какую бы то ни было охоту. Я вылез посмотреть на погоду и принёс товарищам такую справку: «Ветрено, ясно; луна светит во все лопатки и довольно тепло». Проспали затем до 6¹/₄ ч.; я прислушался к погоде, —ветра уже не было слышно. Великий Князь тоже не спал. За отсутствием электрического звонка в палатку камердинера Великий Князь вызвал его голосом, от которого без сомнения встрепенулись бы даже мертвые в могилах, если бы они были на Мастакане. Вытребовали Щербакова, который заявил, что теперь бы можно идти, но не наверх, —там сейчас метель, —а так пониже, по балкам. Послали его совещаться с товарищами, куда именно можно разойтись. Великий Князь не отказался от намерения поискать сегодня зубров и предложил мне тянуть жребий за других товарищей. Мне досталось не важное место; Ф. И. Краткий спешил на серн. Крепко пожимая его руку на прощанье, я ему пожелал; «Weidmannsheil, recht vom Herzen»², и ушел за ним раньше, чем встали другие.

Моим проводником 5 сентября был опять Жуков. Повёл он меня дремучим лесом по отрогам левого склона Алоусскаго хребта значительно ниже, чем мы шли по нем вчера. Не доходя Алоусскаго гая, номера которого отмечены красной краской на деревьях, мы вспугнули небольшого оленя. Ревели олени очень плохо, изредка кое- где, отзываясь, но на местах, предоставленных на сегодняшний день в моё распоряжение, не было слышно ни единого. Наконец в полуверсте ниже нас несколько раз проревел один; но как только мы на него направились, он упорно замолчал. Тогда мы уселись в ложбинке, не теряя надежды, что он будет реветь, если не теперь, то под вечер. Жуков развел небольшой костер, и я усердно принялся записывать подробности вчерашняго вечера, предложив Жукову выспаться; но он отказался, сказав, что спит вообще немного, а днём — никогда. Он достал из сумки булку и принялся её истреблять. Покончив с записками, я собрал материал для поддержания костра. Разговор у нас не клеился; оба подремали со скуки и дотянули кое-как до полудня. Погода между тем беспрестанно менялась; изредка к нам проглядывало чрез деревья солнце, причём все же не переставал накрапывать дождь и залетали снежинки; раза два находили чёрные тучи и под густым сводом леса становилось темно. Свободно разгуливая по вершинам дерев, ветер до нас не достигал. Жуков предложил посмотреть то место, с которого утром олень в последний раз отозвался; мы нашли выбитый им точок и много молодых пихт со стертою его рогами корою.

Мы выбрали место, с которого была видна через балку вершинка Алоусского хребта; под ней должен был лежать убитый вчера олень, если его ещё не унесли; но сколько я ни старался, ни оленя, ни людей в бинокль не разглядел. Мы просидели на этом месте около часа, в продолжение которого на противоположном, подверженном ветру склоне, с грохотом рухнуло пять отстоявших несколько веков сухих великанов. С шумом и свистом проносился там над лесом шквал; раздавался резкий звук точно от выстрела, за которым следовал грохот и треск, как от раскатов грома, и, в заключение, неимоверной силы глухой удар по земле. Одно такое всесокрушающее падение сопровождалось долго не умолкавшим грохотом осколков скалы, на которую рухнул гигант. Попробовали сами перейти на наветренную сторону нашего отрога. Ветер бушевал там внушительно, и сухие, отжившие свой век, покрытые клочьями седого мха великаны так страшно раскачивались, что после первых же двух, трёх порывов ветра мы поспешили удалиться от опасности. В 27, ч. пришли назад к погасшему костру и решили дождаться там до 4-х ч.; если же олень и тогда не отзовётся, —идти домой.

Семь часов, проведенных в ожидании и бездействии, показались мне очень длинными, и я с нетер­ пением ожидал срока, намеченного для возвращенья в лагерь.

Ровно в 4 ч., как по заказу, проревел негромко олень. Мы встрепенулись и обратились в слух, дали ему отозваться еще раза четыре и пошли навстречу. По пятому разу Жуков воскликнул; „Ваше высокоблагородие, да он близко ревет в полголоса, совсем близко“. По балке раздался звонкий как труба, заунывный, совсем не сердитый голос оленя. Через минуту он раздался уже всего в 100 шагах.—„К нам идет“, прошептал Жуков, посадил меня за первым попавшимся жиденьким кустиком и прибавил: „Стреляйте, как толь­ ко увидите. Идет, видите?“

Я заметил, как в густых кустах плавно про­ мелькнули рога, и увидел медленно подвигавшуюся се­ рую тушу. Слежу за нею стволами штуцера.

„Бейте“,—шепчет Жуков.

Серая масса остановилась в тридцати шагах около нас: олень, значит, нас почуял,—больше нельзя было терять ни секунды; я выбрал в заслонявшей его чаще окно, пространством по крайней мере в квадратный фут, тщательно нацелил, выстрелил, по моему разсчету в бок, и ожидал, что олень грохнется тут же. Мне за дымом ничего не было видно, но Жуков видел, что олень ускакал очень быстро.

— „Должно не ранен“.

Могъ ли я этого ожидать?! На следу ни капли крови, и Жуков видел, с какою необыкновенною силой и легкостью олень перемахнул через ствол простертой на земле пихты, аршина в два толщиною; прыжок этот не мало смущал Жукова… Олень пошел вверх… Прошли еще шагов 200—300 по следу, —крови нет.

— Нет, видно, что не ранен: промазали.

— Ничего не понимаю. Хотя бы я даже этого и желал и то трудно было бы промахнуться на 30 шагов. Ничего не понимаю… Случилось мне однажды стрелять в Мекленбурге из чужого ружья, тоже по стоячему оленю на 25 шагов, но тогда патрон оказался без пороха, а теперь ведь я сам снаряжал все свои патроны, и в этом отношении не могло быть ошибки. Разве — сучок своротил пулю в сторону?

Я в отчаянии шёл за Жуковым, как виноватый, как преступник.

— Разные случаи бывают… Да если убивать всех, по ком стреляешь — разве это можно?.. Этак бы скоро ничего не осталось. Сходим и посмотрим, ваше высокоблагородие, то место, откуда стреляли.

Мы не сразу его разыскали: точно определили места, где стоял олень и откуда был произведён выстрел, и что же? Приблизительно на полпути моей штуцерной пули Жуков заметил сбитую ею веточку, тоньше мизинца; мало того, в стволе граба, около которого стоял олень, уклонившаяся влево, вверх, пуля пробороздила, на высоте роста человеческого, глубокий канал, вершка в четыре длины, деформировалась и застряла.

Так вот разгадка, почему мы напрасно искали крови.

Жуков выковырял пулю, и она поныне служит мне напоминанием этого неприятного случая.

До этого случая я полагал, что только экспрессные пули так чувствительны к встречающимся на их пути ничтожным препятствиям, и считал увесистую пулю 12-го калибра, весом в 13¹/₄ золотников, более обеспеченной от подобной случайности. Не могу ни с чем сравнить огорчения от постигшей меня неожиданной неудачи. Мы прождали оленя битых 7 часов, сам же он к нам пришёл, едва не к самому костру, минут через 10 после того, как начал реветь, и в результате — неожиданное, горькое разочарование. Поневоле я припомнил в сотый раз слова Великого Герцога Мекленбург-Шверинского, сказанные однажды на охоте: „а la chasse il arrive tout, excepté ce que l’on attend“³.

Я утешал себя мыслью, что увижу в лагере своего убитого вчера красавца. Побрели в лагерь под дождём и снегом и пришли в сумерки. Великий Князь с атаманами занимался около остатков вчерашнего оленя. Без кишок олень весил 17 пудов; кожа без головы и без ног ниже колен — 1 пуд; голова с рогами — 1 пуд 10 ф. Под правым рогом, у самого его основания, имелся странный костяной нарост, наполовину вросший в кожу. Величиной в яблоко средних размеров, нарост представлял по своей форме нечто среднее между мозгами и сморчком. Вероятно, он был причиной того, что правая ветка рогов, по измерении, оказалась на 1¹/₂ вершка короче левой, имевшей 1 аршин 10 вершков, длины, при толщине в обхват—31/2 вершка, и у самого основания—5¹/₄ вершка; глазные отростки имели ровно по ¹/₂ аршина длины.

В этот день посчастливилось Ф. И. Краткому и графу А. В. Гудовичу. Первый убил в 13 верстах от лагеря, по речке Мастаканке, оленя, с рогами на 12 концов, и горного тетерева. Ф. И. забыл о своей растертой ноге и был в отличнейшем расположении духа; он благодарил меня за выраженное ему утром пожелание удачи и с увлечением рассказывал подробности, как ему удалось во-время заметить и убить тетерева, затем, как, пробираясь с охотником Волосатовым по скалистому хребту, он случайно сошёлся с ревевшим оленем; последний пересёк его трудно проходимый путь как раз в то время, когда Ф. И. достиг единственного через хребет поперечного прохода, доступного только для зверя. Но больше всего восторгался он, описывая яркую радугу на поляне, при слиянии Мастаканки с Уруштеном, ниже своего местонахождения футов на 1000, так сказать, у себя под ногами.

В 8 ч. вечера наступила полная темнота, а граф А. В. Гудович всё ещё не возвращался. Пошёл сильный снег. Великий Князь вышел из барака и принялся выводить на рожке всевозможные сигналы; выходило не совсем чисто, да и вряд ли рожок мог быть услышан запоздавшим товарищем: густые хлопья снега должны были значительно заглушать звук даже на небольшом расстоянии. Упражнения Великого Князя на рожке не преминули вызвать шутки и смех и сократили тревожное ожидание графа А. В. Гудовича, явившегося в сопровождении Щербакова только в девятом часу. Ему повезло больше всех: он убил серну и оленя, тоже на 12 концов.

Что же касается охоты Великого Князя в этот день, несмотря на её неудачу, она заслуживает подробного рассказа.

Охотник Чепрунов сулил Великому Князю отыскать зубра и повёл Его Высочество на Алоусский хребет. Действительно, они скоро нашли в дебрях свежий след зубра и, по-видимому, нагнали довольно близко зверя. Они нашли особый сорт лопухообразной травы, толстые стебли которой пожирает зубр, оставляя во множестве отделенные от стеблей широкие листья; последние не успели даже завянуть. Затем они пришли к соляному источнику, в котором потревоженная зубром и помутившаяся вода еще не успела после его перехода сбежать и отстояться у грязных берегов. Наконец, Чепрунов ощупал свежий кал зубра и нашёл его еще не остывшим. Далее, однако, стало ясно, что осторожное животное почуяло преследование и начало убегать. Убедившись в бесполезности преследования, охотники пошли домой, причём опять напали на другой свежий зубровый след; тоже пытались подойти к этому зубру, но одинаково не имели успеха, хотя слышали, как спугнутые зубром сойки принимались над ним кричать; но шум не прекращавшегося во весь день ветра не давал им, к сожалению, расслышать шаги зубра; они измерили его прыжки в шесть шагов длины чрез валежник; зубр вышел на долину Алоуса и, едва не наткнувшись на ожидавших Великого Князя лошадей, ушёл в „березовый гай“ за речкой Алоус. Отдавшись всецело преследованию зубров, Великий Князь не обращал уже в этот день никакого внимания на ревевших на его пути оленей.

Самым лучшим пояснением того, каких продолжительных и настойчивых усилий и какого терпенья требует охота на зубров — может служить рассказ известного английского охотника Литльдель, который охотился во всех странах света на всякую дичь.

Сведения об его охотах на кавказских зубров взяты мною из превосходного иллюстрированного издания Бедминтона «Охота на крупную дичь», том II,1894г⁴. Литльдель в первый раз прослышал о зубрах в бытность свою на Кавказе в 1887 году, но наступление осени и выпавший в горах снег не позволили ему в тот же год предпринять экспедицию на зубров. В следующем, 1888 году, Литльдель отправился с женой на три месяца в Кубанскую область и, расположившись лагерем в горах на высоте около 6000 ф. (за р. Кишой), стал каждую неделю по крайней мере два раза отправляться на поиски за зубрами. Проводниками его были исключительно черкесы; они старались подвести Литльделя на выстрел к зубрам. Следы зубров попадались только в низменных местах, в открытых лощинах и в лесах; но перенести лагерь ниже было неудобно, вследствие непроходимой для лошадей местности; кроме того, Литльдель боялся, как бы чуткие и осторожные зубры не удалились от лагеря, перенесённого в их соседство. Он отправлялся обыкновенно ранним утром из лагеря в лес и исследовал, как возвышенности, так и низменные места на 3000 ф. ниже лагеря, и по ту сторону реки (вероятно, Киши). К вечеру он возвращался в лагерь. Редко удавалось напасть на свежие следы. Зубры, как видно, предпочитали горам ровные места, от того ли, что находили в них болота, где могли валяться в грязи, или от того, что бывший некогда житель равнины вообще чувствовал себя больше по себе на плоскости. Завидев с гор через лес низменность, Литльдель спускался туда и если не находил следов — уходил дальше. Ему попадались места, где зубры обгрызали кору рябины, где они паслись, по-видимому, накануне, и он слышал их хряст ниже себя. Однажды, при стихшем ветре, Литльдель услыхал треск ломающихся ветвей и увидел в 60-ти ярдах от себя пошевелившиеся молодые ели. Он зарядил экспресс. Но не зубр, а молодой олень появился перед ним и прошел в 40 ярдах от его засады. Тогда он сам стал подходить к зубрам на производимый ими шум. Хотя оба сопровождавшие его черкеса шли босиком, а Литльдель в башмаках с резиновой подошвой, —нельзя было избегнуть сильного шороха сухого листа. Вдруг раздался грохот как от проезжавшего омнибуса: то сучья трещали на пути убегавшего зверя, увидеть котораго так и не пришлось.

Ни разу не удавалось подойти ближе этого, хотя они и слышали ещё несколько раз подобный шум; и так они постоянно возвращались в лагерь усталые, с чистыми ружьями. Проходила неделя за неделей и, наконец, туземцы решили, что необходимо уходить с гор. Таким образом, в 1888 году, за три месяца, считая по две охоты в неделю, Литльдель сделал не менее 24-х безуспешных попыток подойти к зубру.

Летом 1891 г. настойчивый спортсмен вновь прибыл в Кубанскую область вместе с женой, запасся разрешением убить зубра и послал за прежними проводниками; но старик, обладавший удивительно легкой походкой и зоркими глазами, ушел в Турцию с несколькими сотнями соплеменников. Литльдель обратился к лезгину (Лабазану), который провел почти всю свою жизнь в горах и лучше бы их никогда не покидал, так как на равнине сделался горьким пьяницей Па пути их встретилось селение, в котором Литльдель желал пополнить состав своих проводников русскими, но ни один не согласился за ним следовать. Лезгин между тем куда-то исчез; явился он уже в нетрезвом виде; тем не менее он был очень вежлив по отношению к Литльделю и его жене. За селением перешли в брод⁵ речку Лезгин между тем все просился, чтобы его отпустили назад. Литльдель хотел поручить ему вьюки, но он отказался от них; тогда Литльдель позволил ему нести свою альпийскую палку и бинокль, а сам понес его ружьё. Но лезгин стоил всех потраченных на него хлопот; к вечеру он протрезвился и не проявлял намерения бежать. Впрочем, он еще отпрашивался сходить посмотреть своих пчел в лесу, но Литльделю удалось отговорить его. Благодаря маленьким подачкам чаю и хины, между ними окончательно установились хорошие отношения.

Случилось Литльделю подстрелить и не найти раненаго зверя. Лезгин утверждал, что виновато всему ружьё, надо его мыть, а до тех пор пока оно не будет вымыто, из него никого не убьёшь. Прибыв в лагерь, лезгин добыл поутру воды из разных ручьёв раньше, чем кто-нибудь из них напился, вскипятил воду и вымыл ружье. Так или иначе, замечает Литльдель, но с тех пор ни один стреляный из этого ружья зверь никогда больше не уходил.

В одно прекрасное августовское утро он сделал попытку добыть зубра при помощи лучших охотников. Пошли к одному минеральному источнику, к другому, и только у самого нижнего напали на свежие вечерние следы, по которым и пошли поскорее, но соблюдая величайшую осторожность. Следы вывели их вверх; там зубр, как видно, долго расхаживал; там же нашли и его логово. Пошли дальше с удвоенною осторожностью. Лезгин шел впереди. Через несколько часов из заросли вдруг выскочил зубр и бросился вниз. Затем Литльдель увидел в 100 ярдах бурую массу, взбиравшуюся по противоположному склону. Цель его была достигнута! Он выстрелил из экспресса два раза в бок и в зад, бросился вниз через валежник и, зарядив ружьё, увидел сильно раненого зубра, спускавшегося тоже вниз. Он выстрелил ещё три раза на 40 ярдов. Зубр увидел его и замотал опущенною головой. Не желая портить его черепа, Литльдель подождал, чтобы он подставил свой бок, и выстрелил под лопатку. Зубр пробежал еще 20 ярдов и упал на спину в воду. Осматривая его, Литльдель удивлялся, как такое неуклюжее животное, с такими маленькими глазами и ушами, могло- все же пережить все свои невзгоды в Европе.

Размер зубра от носа до конца хвоста — 10 футов 1 дюйм: от копыт до холки—5 футов 11 дюймов; обхват ноги под коленом — 10 дюймов; колена—1 фут 4 дюйма и выше колена  — 1 фут 7 дюймоы; от спины под брюхо в обхват — 8 футов 4 дюйма; последнее измерение не совсем точно, так как зубр лежал в весьма неудобном положении и нельзя было-измерить его в обхват, но пришлось удвоить измерение одной стороны.

Предварительно выспавшись, они принялись потрошить зубра, что было не легко, так как он лежал в воде и в крови. Из него вырезали немного мяса с салом и принялись его жарить на палке; на вид оно казалось вкусным; Литльдель был голоден, но все же не мог есть этого твёрдого, как камень, мяса; лезгин тоже не мог его одолеть. Попробовали печень, но и та оказалась не лучше. Нечем было поужинать. Рано утром на следующий день они срезали несколько молодых деревьев, связали их и подложили под зубра; к его рогам привязали веревку и таким образом общими усилиями вытащили его из ручья. Содрав кожу и наскоро срезав мясо с костей, они тщательно уложили, их с кожей и небольшим количеством мяса в мешки. Из этого составился тяжелый груз на трех лошадей. Весь этот день и два следующих были посвящены приготовлению и сушке кожи и скелета. Убив так удачно быка, Литльдель надеялся получить и корову, и действительно тем же порядком удалось добыть кожу и кости самки зубра.

Несколько недель спустя, Литльдель встретил огромного старого быка, больше того, которого удалось убить. Спрятавшись в кусты, он смотрел на зубра, который стоял на открытой местности и имел необыкновенно величественный вид. Несмотря па страшное искушение, Литльдель опустил ружьё и не стрелял, но снял шапку перед великим представителем исчезающей породы. Он уже достиг того, чего добивался, и не желал принимать участия в истреблении и искоренении вымирающей породы. Ради одного спорта он не стал бы стрелять ни за 1000 ливров, и убил первую пару специально для Британского музея, в котором зубры в настоящее время красуются и где их высоко ценят.

Европейский зубр — родственник американского бизона, но превышает его размерами; ноги и хвост у него длиннее, а зад не столь низок, сравнительно с передом и грива менее развита, волос её короче и не распространяется настолько вниз и назад, как у чёрного бизона Нового Света.

К рассказу Литльделя прибавлю краткую историческую справку о зубрах: о них упоминает Юлий Цезарь и это тот самый зверь, о котором Владимир Мономах говорит в своём поучении: «Тура мя 1 метала на розех и с конем». Не умею объяснить, когда последовала перемена в его наименовании. Сохранились у нас зубры до настоящего времени, благодаря правительственной охране, ещё только в Беловеже. Осенью 1894 года там убито 9 штук на Высочайшей охоте. Несколько лет назад из Гатчинского зверинца выпущено на свободу 8 зубров. Они происходят от одной пары беловежских зубров, очень давно привезенных в Гатчино. На воле общее число их не изменилось: прибыло два и убыло столько же. Они держатся одного и того же места в лесах под Гатчиной. По свидетельству кн. А. А. Шибинского-Шихматова, в феврале 1894 г. в Устюженском уезде, Тверской губернии, убит зубр („Охотничья Газета“ 1895 г., №4); зубров там видели первоначально 5, затем — 3 штуки. Что же касается кавказского зубра, уцелевшего во всей своей первобытной дикости, он избрал дебри главнаго хребта, как последний оплот против вытесняющей его цивилизации. Покойный Ф. И. Краткий мастерски сгруппировал в конце своего описания великокняжеской охоты („Природа и Охота“, декабрь 1894 г.) все сведения об этом представителе породы, не уживающейся с человеческою культурой. К ним я могу только прибавить, что в этом году казак из станицы Царской убил зубрёнка. Слух об этом распространился, и атаманом Майкопского отдела произведено строжайшее расследование, которое выяснило, что казак воображал, будто стрелял по медведю, бежал прочь после выстрела, и на завтра, в сопровождении товарищей, нашел убитого им по ошибке зубрёнка. Благодаря любезности атамана отдела, кожу зубрёнка доставили в Псебай к возвращению Великого Князя с охоты. Своими размерами она равнялась шкуре медведя средней величины; цветом она почти черная; при ней находились крутые рожки вершков около двух.

Отступив, однако от рассказа о нашем пребывании на Мастакане, я вместе с тем забежал сейчас на целую неделю вперед. Возвращаюсь опять на Мастакан, где снег шёл в продолжение всей ночи и, когда утром, 6 сентября, гораздо позднее обыкновенного открыли ставни окон барака, среди нас раздались возгласы удивления и досады. Едва ли не каждый из нас выругался вслух подходящим к данному случаю и усвоенным привычкой словом, за которым последовал общий, хотя не совсем искренний смех.

Не одна вершина Ачипсты, но все видимое из окна пространство было покрыто снегом. Настоящая зима неожиданно сменила великолепную летнюю погоду, которую мы застали на Мастакане в день нашего прихода. Деревья уныло опустили свои ветви под тяжелым грузом навалившего ни них снега.

Я испытывал, не скажу, чувство страха, но затаённой тревоги, которая формулировалась в вопросе: «что же теперь будет? неужели шабаш охоте»?!… Выйдя из барака, я заглянул на термометр: 2¹/₂ R; снегу выпало на пол аршина Коровы с ожесточением мычали и бродили по лагерю, как потерянные; из-за дощатого балагана слышался старческий кашель: это бедные барашки нажили себе простуду; вдали на ослепительно белом снегу чернел неподвижный табун. Меня при всем этом не мало удивило, что вместо кислых физиономий я увидел веселия лица без всяких признаков смущенья. Бодрость духа, как видно, не утратилась даже не чиновной частью отряда, а ведь казаки и погонщики не имели места ни в палатках, ни в балаганах, и не имели иной защиты от холода, кроме костров, и у них вс\ же хватало духу острить теперь на собственный счет. По свидетельству охотников, столь ранний снег в горах — явление небывалое в эту пору года. Нам снова предстояло потерять день для охоты. Великий Князь снарядил экспедицию, с препаратором Приходькой во главе, за оленем, убитым накануне Ф. B. Кратким, скелет, рога и кожа которого предназначались для музея Императорской Академии Наук. Побалагурив у костра, стали предаваться разным невинным забавам: рубили дрова и из двух кривых пихтовых суков сделали полозья; приладили к ним ящик из-под провизии, возили друг друга на этих санях и вываливали в снегъ. Великий Князь снимал фотографию табуна на снегу, затем всех нас. Атаман Павлов предложил одного из козлов, состоявших при барашках, для упражнения доктора М. А. в стрельбе. Якуб отвёл козла шагов за полтораста и привязал его к колу. М. А. стрелял в него из барановского карабина три раза, причём ему сразу надавали достаточное количество советов: куда целить, какую мушку брать, как нажимать на спуск, не моргая при этом глазом… В результате — козёл остался невредим. Делая ему освидетельствования после каждого выстрела, Якуб изощрялся в шутках и остротах, которые выходили на его ломаном языке вдвойне забавными.

Облака между тем поредели: стало проглядывать солнце и снег начал прилипать к сапогам. От нечего делать принялись катать комы снега и спускали их в ближайший овраг. Таким образом дотянули кое-как до обеда, после которого Великий Князь предложил желающим испробовать счастье с подхода и отправился сам в «березовый гай» к Ачипсте; А А. Павлов пошёл за Алоусский хребет; мне досталась широкая балка верховьев речки Мастаканки. Проводником был опять Жуков. Прошли вниз по Мастаканке версты четыре, но ни единый олень не отзывался ни на Алоусском хребте, ни на скалистых высотах Ятыргварта. Мы взобрались на каменную глыбу и слушали с напряженным вниманием. Снизу по ущелью, очень издалека, раздавались голоса людей и через некоторое время показался препаратор с охотниками; за ними в версте следовали пешие люди, несшие на палках части разрезанного оленя. Когда мы последовали за ними, Жуков заметил влево, в скалах, серн; тащившие оленину люди подтвердили, что есть переход по снегу с того именно шахана (по-местному означает вершину, курган), под которым они вчера нашли убитого мною оленя. Утром они даже видели этих серн. Жуков вдруг перебил их восклицанием: «А это кто? тур или лань?» В бинокль разглядели оленя шагов за 700; олень смотрел на нас и, как только мы тронулись с места, кинулся вверх и скрылся. Пройдя немного вперёд, мы увидели его вторично, пробовали зайти на перерез в балку, но безуспешно; опередившие нас по дороге к лагерю люди свистнули Жукову и показали, что олень уже прошёл балку.

В лагерь мы пришли в темноту. По всем признакам, должно было ожидать мороза. В лагере я застал вновь прибывшего, приглашённого Великим Князем на охоту, казённого лесничего Касполета Тохшотовича Улагай. По делам службы он не мог воспользоваться приглашением Великого Князя на всю охоту и, не убоявшись наступившей в горах зимы, явился на Мастакан. Ему уже успели рассказать об убитом мною олене, и он встретил меня поздравлениями. Говоря откровенно, я думал сначала, что в этом краю все олени такие же великаны, как мой, а затем мало-помалу, со слов окружающих и увидав рога оленей, убитых Ф. И. Кратким и А. В. Гудовичем, начал постигать, что мне особенно посчастливилось и экземпляр достался чрезвычайно редкий.

В этот вечер особенно долго ждали Великого Князя, который пришел только после 8-ми ч. вечера. Великий Князь сообщил, что снегу в лесу несравненно больше, чем в лагере. Дорогой, по пути в березовый гай, Великого Князя ссадило с лошади ветками согнутой снегом поперёк тропы рябины; лошадь прошла под ними, а Великий Князь, не заметив их во-время, не мог уже ни остановить лошади, ни согнуться под ветки, да так и съехал чрез круп назад и стал без всякаго вреда на свои длинные ноги. Отпустив лошадей в лагерь, Великий Князь долго мучался с Чепурновым по чрезвычайно глубокому снегу. Им удалось подойти к ревевшему оленю шагов на 20, но навесь в лесу была так велика, что не было никакой возможности его увидеть. Олень ушёл без выстрела.

После ужина, несмотря на мороз, происходило обычное заседание у костра. Должно заметить, что за всё истекшее время, несмотря даже на изменившую нам с 31 августа погоду, больных лихорадкою более одного, много двух, одновременно не бывало; люди чаще страдали желудками от непривычного для них избытка мясной пищи. Теперь, вследствие наступившего холода, замечалось общее стремление вниз, на Умпыр, ниже Мастакана на 2800 футов, где, по словам Касполета Тохшотовича, снегу вовсе- не было. Великий Князь не разделял этого стремления, надеясь на быструю перемену погоды к лучшему; к тому же, много мест оставалось на Мастакане нетронутыми; особенно жаль было Ачипсты, с её турами, и превосходного гая «мешок», между р. Уруштеном и речкой Мастаканкой. Когда составлялось предположение — кому куда на завтра отправиться, Щербаков предложил, чтобы двум из нас, которым достанется идти в «зубровый гай» и по направлению к Умпыру, не возвращаться более на Мастакан, а спуститься на ночлег в лагерь на Умпыре. Это выпало по жребию гр. А. В. Гудовичу и мне. À. А. Павлову предстояло отправиться на зубров, сам Великий Князь не желал более преследовать зубров и упускать оленей, и собирался поехать в испорченный гай по дороге, на Уруштен. К. Т. Улагай и Ф. И. Краткому были предоставлены скалы Ятыргварта.

К ночи температура упала до —6° К. Занявшись собственной и деловой корреспонденцией, я замешкался до полуночи, а будить было приказано в 4 ч. Камердинер Кухареич явился с небольшим опозданием около 4¹/₂ и предупредил, что «мороз большой».

Утром, 6 сентября, термометр показывал в бараке —1¹/₂, снаружи —8°, а через час на заре —9°R. Собрав и уложив вещи для вьюка и одевшись потеплее, проглотив свой кофе, я выступил одновременно с Великим Князем в 5¹/₂ ч. утра.

Проводником у меня был Щербаков, который взял мои запасные патроны, куртку из тирольского сукна и закуску, и повёл меня по тропе на Умпыр. По счастью, взятые мною у охотника Старикова кошки оказались как раз по моей ноге; будь у меня одни из тех широких, которыми приходилось пользоваться до сих пор, я бы пропал в этот день. На снегу, по сторонам тропы, то и дело замечались кровяные следы лежавших па нем кусков свежего мяса; это были места частых остановок и отдыха людей, которые принесли вчера куски убитого гр. А . В. Гудовичем оленя. Сделав вчера два конца по занесенной снегом тропе, люди ее размесили; теперь ее сковало морозом и приходилось идти, как по вспаханному полю. Я очень обрадовался, когда через час ходьбы Щербаков остановился, чтобы послушать, не ревут ли где олени.

— Нет, не слыхать что-то. — А вам в шубе не выдержать.

Через полчаса довольно близко проревел олень. Остановились и напрасно ждали повторения, или появления его самого. Олень замолчал. Тогда я весьма кстати переоделся в суконную куртку, так как дальше приходилось идти по целине. Снег хватал выше щиколки, и я с трудом поспевал за Щербаковым, направлявшимся следом крупного оленя. В 8 ч. вышли из лесу к скалам, названным на карте Ахцархва. В лесу, ниже нас, отозвался раза три олень и замолчал. Щербаков предложил на выбор: или идти искать серн, или попытаться преследовать оленя. Я предпочел серн, за которыми надо было идти по глубокому снегу вверх. Сознавая вперёд, что это будет очень не легко, я в первый раз за всю Кубанскую охоту подумал про себя: «как бы не спасовать».

Чрез каждая полсотни шагов по глубокому снегу останавливались мы на несколько секунд, чтобы перевести дух. Глянешь назад, кажется — нисколько не ушли вперёд и топчемся на одном месте, тогда как до верху — и конца пути не видать… Особенно трудно было там, где, в ничтожных ложбинках, снег был глубже и из под него торчали лишь макушки самой высокой травы и бурьянов. Несмотря на отличные кошки с длинными шипами, случалось садиться против воли в рыхлый снег и вылезать из него по пояс белым.

Чтобы не было чересчур круто идти, мы шли в обход; но вот потерявший терпенье Щербаков свернул напрямик к конечной цели наших стремлений, и расстояние между ним и мною стало увеличиваться; ему приходилось поджидать меня на остановках.

Выбрались, наконец, на ровную гладкую вершину хребта и не будь тумана, который выгоняло солнце из каждой балки, мы увидели бы «много гор», как выражался Щербаков. Глубоко внизу, по направлению к р. Ачипсте, были видны балки с зеленым лесом, не покрытым снегом; то же самое замечалось и в направлении к М. Лабе. Изредка попадавшиеся в лесу следы перекрещивались на отрытом хребте по всем направлениям. Здесь перебывали: олени, волки, рыси, медведь с двумя медвежатами, куницы; в отдалении Щербаков различил следы табунка серн или туров, но за дальностью расстояния он не решался определить их наверное, а подходить к ним для этого по глубокому снегу не стоило. Следов было столько, сколько случается видеть заячьих следов под Петербургом после целой недели без свежей пороши. За ложбинкой, в которой Щербаков заметил следы козлов, на весьма значительном протяжении были нагромождены причудливые, почти голые скалы, поросшие кое-где редким сосновым лесом.

— Мы их называем Балканами, —сообщил Щербаков. —Там не дай Бог: как забрались мы туда один раз, жизни были не рады, будь им не ладно!.. Ужасно трудно!.. Так трудно, так трудно, —раз не вылезти. Живут там барсы (пантеры).

Мы тоже проходили над отвесными, но не особенно высокими скалами, под которыми начинался лес и были видны довольно отлогие поляны, по замечанию Щербакова, очень удобные для охоты с подхода. Он осторожно заглядывал в скалы, но все напрасно. Далее на нашем пути стали попадаться оленьи точки, т.-е. вытоптанные ими места, стоя на которых они ревут, бьют землю копытом и бороздят ее рогами. На совершенно чистом месте мы увидали, шагах в 500-х, крупного оленя; и он нас заметил; спрятаться от него мы могли разве только провалившись сквозь землю. Посмотрев на нас несколько секунд, олень бросился в сосняк и исчез.

Насколько я радовался, когда мы шли под гору, настолько же бедствовал, когда приходилось подниматься даже по незначительным уклонам вверх; к счастью, снег здесь был не так глубок, и трава не высока, так что до самого конца хребта я ни разу не попросил у Щербакова пардона для отдыха. Встретили еще след большого медведя. К 10-ти ч. пришли к концу хребта. Здесь Щербаков восхищался точком оленя, к которому можно было удобно подойти на очень близкое расстояние.

«Вот бы отсюда, сверху, хорошо его тафнуть. Но чтобы сюда прийти, нужно хорошего ходока», —заметил он, растягивая и подчеркивая слово «хорошего». —«Посмотрите сами, какая круча».

Чуть не в отвесном направлении под нами виден был лагерь на полянах М. Лабы, при слиянии с ней р. Ачипсты и р. Умпыра; там действительно вовсе не было снега, тогда как около нас была зима. Здесь остались на снегу следы горных тетеревей и зайчика, единственнаго, замеченного мною в этот день.

Пошли вниз в обход, по крутой отлогости пожарища, густо заросшего молодняком, по преимуществу дуба, осины, а также и других лиственных пород. Мимоходом мы заглянули в пригретые солнцем, обращённые к лагерю скалы, куда на зиму собираются туры и серны и где тогда их можно видеть в подзорную трубу из самого лагеря. Теперь, там, к немалому моему огорчению, не оказалось никого. Непрерывный спуск полным ходом, с препятствиями различного рода, утомляет не менее подъема. По мере спускания, снегу становилось меньше; стали замечаться птички; своим присутствием они придавали лесу заметное оживление. По мне было не до них: я едва поспевал за Щербаковым и мечтал о том, чтобы он остановился. Поводом для остановки послужил свежий точок оленя. Без сомнения, оленей тут был не один десяток, но ни один не ревел. Вот из-за р. Ачипсты, издалека, доносится сердитый голос оленя; но для нас он был недосягаем. Далее, внизу, снегу уже вовсе не было; мы достигли номеров „дубового гая“ и вышли на тропу с Мастакана на Умпыр.

Идти по тропе—своего рода отдых после крутой покатости, поросшей густой травой, вдобавок мокрой от талого снега. Идя по тропе, не требовалось уже устремлять всего внимания под ноги и постоянно соображать, где бы лучше пролезть в густых зарослях дубового молодняка, можно было начать думать и о более интересных предметах, и я стал замышлять на ходу, как бы сюда воротиться к вечеру и взобраться на пройденный нами хребет, «Лошадей наших нет, нужно бы постараться добыть каких-нибудь, чтобы верхом подняться повыше по тропе на Мастакан, а оттуда уже рукой подать до хребта». До прибытия Великого Князя конечно, нельзя было охотиться вблизи лагеря на Умпыре, и я намеревался воспользоваться лишь теми местами, которыя были мне предоставлены на этот день.

Мы пришли в лагерь (3.500 ф. над уровнем моря) в 11³/₄ часа, употребив на переход 6¹/₄ ч. В лагере мы застали высланных вперед на рекогносцировку охотников — Старикова с Ермоленкой, и к нам вышел навстречу местный сторож. Щербаков спросил его, каково ловится форель.

«Ничего, сот до четырех опомнись наловил, а как стало холодно, вот уже дня с четыре, она что-то не ловится».

Кроме барака уменьшенного образца, как на Мастакане, и кроме дощатых балаганов, здесь выстроена большая казарма для охотников и при ней отдельная комната с русскою печкой, вытопленной на моё счастье. Разоблачившись и составив две лавки вместе, я улегся на них и задремал. Скоро вошёл Щербаков сообщить, что вьюки графа Гудовича и мой пришли с Мастакана, что прислали одного казака из буфета, что сейчас будет чай. «И лошади, значит, у нас тоже будут» — подумал я. Вьюки встретили на полпути с Мастакана одного из тех оленей, которые дразнили нас утром. Отдохнув немного, я принялся за записки.

В 2 ч. Щербаков пришел сказать, что вьючные лошади оседланы. После хорошего вороного коня, который мне отлично служил со дня выступления из Псебая, вьючные лошаденки показались весьма тупыми; особенно плохая и слабая досталась Щербакову. Проехали дубовый гай и поднялись к горько-солёному источнику. Окружающая его местность обращена зверем в невылазную грязь; различного рода следов там не разобрать и не сосчитать. Здесь мы спешились и отослали коней обратно в лагерь. Щербаков вырубил мне кинжалом палку, вместо забытой на Умпыре, и мы полезли, не торопясь, вверх, пересекая через каждые 10-20 шагов звериные тропы, со всех сторон сходившиеся к горько-солёному источнику. Постепенно мы поднялись до области наполовину растаявшего снега и, гораздо раньше, чем я мог предполагать, достигли тех самых полян, которые облюбовали со скал сегодня утром. Мы пришли как раз вовремя: поблизости отозвался не громко олень, всего один только раз, и этим единственным ревом он себя погубил.

Щербаков окинул взглядом просторную поляну и поспешил выбрать место под тремя сросшимися вместе соснами. С их раскидистых ветвей непрерывно падали крупные капли от таявшего снега. Порой с верхних веток с шумом срывались целые комочки снега и ледяные сталактиты, попросту — сосульки; по пути они сшибали с ветвей такое количество снега, что освобождённые от его тяжести ветки быстро выгибались вверх, задевали за другие, и снег валился на нас целыми кучами. То же самое происходило по всему окружавшему поляну лесу. Непрерывный, своеобразный шум падающего обледенелого снега мешал прислушиваться и очевидно пугал оленя, подобно тому, как осенний листопад наводит страх на зайца. Далеко внизу, где на деревьях не было снега, олени ревели хорошо; но как выше сказано, я не запасся разрешением Августейшего хозяина там охотиться.

На нашу сосну прилетели несносные сойки и молча пристально нас рассматривали; но стоило чуть-чуть пошевелиться и они принимались кричать и суетиться. Оставив нас наконец в покое, они чрез некоторое время раскричались в том направлении, где с полчаса назад проревел олень.

— Должно быть его заметили, —решили мы со Щербаковым.

Солнце спряталось от нас за высоким пихтовым лесом и тень сосны протянулась чрез всю поляну. Олень упорно молчал, пожалуй, давно ушел… Несколько раз я порывался просить Щербакова переместиться на такое место, куда еще хватало солнце. С деревьев перестало капать, и снег с них больше не сыпался; потянул ледяной ветерок. Я не выдержал и попросил у Щербакова свою запасную фуфайку; но и она не помогла: скоро у меня даже зубы застучали от холода. Нестерпимо хотелось на скалы, на солнце, где мы утром видели столько свежих оленьих точков. Я уже начал в душе упрекать Щербакова, что мы тут сидим понапрасну; но он терпеливо и внимательно глядел перед собой все по одному направлению, имея, по-видимому, свои особые по сему предмету соображения. Вдруг он переменился в лице и прошептав «идёт», быстро поменялся со мной местами. Я не видел и не слышал оленя, но Щербаков уверял, что видел ноги и разобрал, что-то не лань, так как успел приметить и рога. Хряст по лесу удалялся по направлению к скалам и смолк; как видно, пропало всё дело.

— Вот, не узнали мы, куда сесть; нам бы там вон его ждать, на опушке.

— Да я уж полчаса назад хотел тебя просить пересесть из тени на солнце.

На некоторое время я даже забыл про холод, но ненадолго.

— Посидим еще немного, —говорит Щербаков.

— К чему? — думаю я про себя и решаюсь просить его сесть по другую сторону сосны, чтобы хотя немного заслониться от едва заметного, но пронизывавшего насквозь ветерка.

Переместившись, мы вместе с тем приблизились на несколько шагов к опушке, за которой прошел олень. — Идёт! —шепчет неожиданно Щербаков, —видите?

— Вижу, вижу.

Олень шел из густого леса прямо на нас, но в опушке чуть задержался.

«Ну, думаю, накинуло от нас ветром, и он заметил».

Сижу опять, ни жив, ни мертв. Но ветер дул в сторону. Олень вышел на поляну и стал в под-оборота.

— Стрелять?

— Стреляйте, стреляйте.

Тщательно приложившись с колена, на этот раз я, кажется, не упустил из вида ни одного условия, при которых приходилось стрелять; вспомнил, что мои пули уходят обыкновенно вправо; соответственно расстоянию взял на четверть ниже наиболее убойного в данном случае места, и по моему расчёту послал пулю в левое плечо.

Олень кинулся прочь без всяких признаков пора­нения.

— Промазали! —воскликнул с досадой Щербаков. — Ну уж этого не может быть!

Считаем шаги: моих 81, а его полутора-аршинных — 60.

На небольшой лапинке снега — шерсть, дальше —кровь. 

— Ну вот видишь… А ты-то меня сконфузил. Уж я так аккуратно брал. Это я здесь, у вас, по началу что-то оплошал, а прежде со мной этого не бывало… Великий Князь и Франц Иосифович могут сказать, как я в Боржоме стрелял по оленям и козлам.

Но о том, как я мазал по кабанам в Караязах, я благоразумно на этот раз умолчал.

Подвигаемся понемногу, нагнувшись и не отрывая глаз от кровяного следа. Крови много.

— Как ты думаешь, по такой крови не уйдет?

— Кто ж его знает?.. Смотрите, смотрите, тут ещё больше.

Глядим все на землю и не замечаем стоящего в 30-ти шагах от нас оленя; он опрометью бросается вперёд. Мы ахаем и упрекаем друг друга в неосторожности. Там, где он проскакал, крови мало. Я с отчаянием думаю: «прощай теперь, голубчик! уйдет, наверное уйдет». Разбираем кое-как следы и вторично его спугиваем. Там где он стоял — лужа крови, но, судя по тому, как далеко трещал на его бегу лес, он ускакал далеко вниз. Осторожно идём следом; Щербаков тычет пальцем вперёд и говорит: «Вот он».

—Где?

—Да вот же… Неужели не видите? Вон стоит, шатается.

Различаю за кустами серую спину оленя и простреливаю ему хребет. Олень валится и не пытается встать. Мы подбегаем к нему, и я начинаю браниться: олень совсем маленький и рога ничтожные, хотя отростков, сравнительно, довольно много -12; самые верхние концы какие-то странные, толстые, точно обрубленные; в поперечном сечении они напоминали собой камыш. Вонзаю кинжал между 2-м и 3-м ребрами, но из раны кровь уже не течёт, а выходит со свистом воздух из лёгких. —Первая пуля прошла под горлом над левым плечом и вышла в правом боку.

Пока Щербаков его потрошил, я продолжал вслух возмущаться ничтожными рогами. До сих пор судьба меня баловала, и моими, хотя и немногочисленными трофеями, были крупные олени, не говоря про убитого на Алоусском хребте; а здесь — не на что было посмотреть! Щербаков утверждал, что это все равно: «был бы только оленьчик для счёта». Затем мы прочли друг другу нравоучение о том, что не следует бросаться зараненым зверем. За границей на кровяной след приводят собаку не ранее, как через два часа после поранения; за это время раненый зверь успевает если не истечь кровью, то ослабеть; в противном случае преследованьем его только угоняешь дальше и дальше; при этом он может сгоряча отойти весьма далеко и пропасть, не давая крови. Мало ли таким образом погибает неразысканной дичи.

Окончив операцию, Щербаков прикрыл оленя ветками и повесил над ним башлык; я же и не подумал прибавить к нему что-нибудь от себя. Пошли вниз, делая на деревьях кинжалами затеей, и выбрались к горько-соленому источнику. Здесь, на видном месте, я поместил на дереве записку, которую должны были завтра заметить при переходе с Мастакана на Умпыр.

Сумрак между тем быстро сгущался под непроницаемым покровом дремучего леса, и мы почти бегом устремились вниз. В дубовом гаю нагнали гр. А. В. Гудовича с охотником Волосатовым. Утром они видели одного оленя в зубровом гаю, но далеко, а к другому, хотя и подошли на 20 шагов, но в таком густом месте, что так его и не видели; олень же заметил их и ушёл. Вечером олени по близости от них тоже не ревели.

Мы пришли на Умпыр в темноту. Казак, командированный с небольшим отделением буфета, приготовил нам суп и шашлык, а Щербаков поднёс сладкий кавун (арбуз), доставленный на Умпыр из Псебая. После чая залегли в теплой комнате спать, сожалея товарищей в бараке на Мастакане.

8 сентябрям 1074 ч. утра, в лагерь на Умпыр прибыли главная силы охотничьего отряда. Подобно тому, как вчера наш авангард обрадовался переходу от холода к теплу, так и теперь на лицах всех вновь прибывших тоже не было заметно сожаления по Мастакану, где больше всех претерпели от холода те, которые не позаботились захватить в горы полушубков; из них только одному охотнику заботливая жена во-время послала на выручку из Псебая полушубок. Казаки же своих не захватили, чтобы коням не было слишком тяжело. Но теперь беда всех благополучно миновала и была уже забыта, благодаря превосходной летней погоде в ущелье М. Лабы.

Из рассказов товарищей я узнал, что на охоте накануне всем помешал глубокий снег: зверь не подпускал, и Великому Князю пришлось стрелять в испорченном гаю по оленю на большое расстояние в грудь, на штык, довольно неверный выстрел. Олень ушел с кровью очень далеко; за ним 8 сентября был послан на поиски Жуков.

Перед обедом всем обществом отправились удить форель к мосту чрез Лабенок, как здесь принято называть М. Лабу. Охотники рассказывали, что сколько англичане ни пробовали ловить форель на искусственную мушку усовершенствованными удочками, ничего у них не выходило: местную форель удят исключительно на червяка. Удочки пришлось переделать по первобытному образцу: к длинному удилищу, вырезанному из кустов орешника, прикрепляется леса с большим тяжелым грузилом, но совсем без поплавка; на крючок насаживается дождевой червь и забрасывается в кристальные стремнины студеной Лабы; при этом следует выбирать такие места, где струя наименее волнообразна с поверхности; характерное сотрясение лесы при клеве передается удилищу и ощущается рукой, иногда же просто видно, как форель бросается и хватает приманку. В общем поймали немного, больше учились ловить.

После обеда все разошлись с подхода, я же имел неосторожность признаться, что не совсем хорошо себя чувствую, и меня никуда не пустили, поручив попечению Моисея Антимозовича. Пришлось пробавляться удочками, при чем мы ушли почти на версту вниз по Лабенку.

Нужно иметь большую привычку, чтобы успешно справляться с удочкой на заросших деревьями, каменистых берегах речки; при забрасывании, ветер относит лесу в сторону; она цепляется за ветки деревьев, а затем её сносит течением так быстро, что не успеваешь забрасывать; наконец, крючок ущемляется между камнями, так что через каждые две, три минуты приходится обращаться за помощью к местному лагерному сторожу, изощрившемуся в этом искусстве. У меня сорвалось несколько крупных форелей, поймал я одну маленькую и был этим вполне удовлетворен.

Моисей Антимозович оказался счастливее меня, но он и приложил к делу больше старанья, смело перейдя в брод Лабенок, не раздеваясь. Вода доходила ему местами до пояса: спотыкаясь на камнях и тыча при этом руками в воду, он промочил и рукава выше локтя. Пробыв около получаса на противоположном берегу, он вернулся тем же порядком обратно. На пути к лагерю Моисей Антимозович ещё долго увлекался собиранием орехов и в результате не поплатился даже насморком.

Товарищи воротились с охоты с того берега Лабенка без успеха, и Жуков прибыл с Мастакана с докладом, что оленя, раненого Великим Князем в испорченном гаю, он не нашёл.

Вечером собрались все у костра, разложенного на берегу Лабенка, над самым спуском на мост. Вызвали екатеринодарских песельников; вышла вся команда, составленная исключительно из песельников. Казачьи песни гораздо музыкальнее и стройнее солдатских; в общем они заунывны и носят на себе отпечаток грусти. Слушая их, мы засиживались у костра до поздней ночи, как в этот, так и во все последующие, проведенные на Умпыре вечера.

По ночам, однако, и на Умпыре было довольно холодно: 9 сентября, в 5¹/₂ ч. утра термометр показывал — 1¹/₂, и все было покрыто инеем. Солнце заглянуло в глубину ущелья М. Лабы только в 7 ч.; всюду, куда ни достигали живительные его лучи, быстро исчезала белая роса.

Задолго еще до восхода солнца, Великий Князь уехал в горы за М. Лабу; все остальные в этот день с утра не охотились. Великий Князь вернулся из-за Лабенка без результата; оленя видел, но подойти к нему не удалось.

В первый раз за две недели я выспался, как следует, и отделавшись от испытанного накануне неприятного ощущенья простуды, собирался после полудня на те места, где охотился 7 сентября. После раннего обеда я выехал с Жуковым в 12 ч. по тропе на Мастакан. Поднялись мы значительно выше «горько-солёного» и спешились в час дня; лошадей отослали в лагерь, а сами без большого труда выбрались на поляны к месту, где я убил последнего оленя. Над лесом безостановочно кружила по всем направлениям стая белоголовых орлов, которые, вероятно, опоздали поживиться остатками оленя; сытые неподвижно сидели по вершинам дерев, представляя собой верную и соблазнительную цель. Я с увлечением рассказал Жукову все подробности моей последней охоты со Щербаковым и указал ему три сосны, под которыми мы дождались оленя. Снежок в лесу не весь еще растаял; мы обходили его, чтобы как можно меньше шуметь и направлялись к скалам. Тут только я понял, почему вечером 7 сентября Щербаков не повёл меня на них: от полян до скал, казалось, рукой можно было подать, но на поверку вышло очень далеко и очень круто, и я в этот день вволю насладился лазаньем по скалам. Несколько раз Жуков оборачивался ко мне и спрашивал: —«Ваше высокоблагородие, пройдете?» — Раза два пришлось протянуть ему свою палку и таким образом взбираться, при его помощи, по самым крутым и гладким местам.

Отдыхая на небольшой, поросшей соснами площадке, Жуков заметил суки с побитою на них рогами оленя корою, на высоте, до которой он едва хватал вытянутой вверх рукою; мы подивились росту оленя, который вымещал на этих суках свою злобу. Заметив также очень сухую, вывороченную с корнем сосну, он принялся откалывать небольшие куски смолистых её корней, говоря, что в сырую погоду это неоцененная растопка, которую не в состоянии погасить дождь. Дома у него хранится запас её, но и теперь не мешает запастись на всякий случай этими корешками. Замечательно, что в этот самый вечер этим четырем щепочкам, вершка по 4 длиной и пальца в 2 толщиной, было суждено сослужить нам огромную услугу.

Отдых наш продолжался уже около четверти часа, как вдруг Жуков увидал в скалах, всего в 300 шагах от нас, небольшой табунок серн. Чудный старый козёл подставлял мне свой бок, но я не рискнул стрелять так далеко, тем более что Жуков предлагал подвести поближе. Между скалами, на которых мы стояли, и теми, на которых были серны, находился еще промежуточный скалистый выступ; мне показалось, что Жуков вывел меня на него и я боялся, что стрелять придется всё же довольно далеко. Мы подвигались с величайшей осторожностью, но, не давая себе отчета в том, что Жуков вёл меня по отрогу, занятому сернами, я немного отстал от него. Вдруг раздался характерный свист, служащий сигналом тревоги у серн и у туров. «Все пропало», мелькнуло у меня в голове, — «в одно мгновение все исчезнут». Но Жуков показывал жестами, чтобы я снимал ружье с плеч и стрелял.

Поспешно выдвинувшись вперёд, я увидал в 40-ка шагах пару отсталых серн и успел выстрелить по одной из них. «Попали!» — воскликнул Жуков. Чрез несколько скачков серна остановилась. Второпях, по второму разу, я по обыкновению промазал, но после третьего выстрела серна покатилась вниз. Теперь Жуков говорил, что она бы и сама «дошла» от первого выстрела, но всего минуту назад он же мне твердил «стреляйте». Он полез под скалу потрошить серну, а я забрал его длинное пибоди и пошёл вверх к условленному между нами пункту. Было 3 ч. дня. Жуков принёс голову серны и сказал, что после двух «раздувных» пуль, которые попали в бок и в лопатку, от молодого козла мало что осталось (?)

Мы пошли дальше по тому самому хребту, где утром 7 сентября плелись шаг за шагом со Щербаковым. Теперь расстояние до конца хребта показалось мне, без снега, втрое меньшим, и мы быстро дошли до крайнего на хребте оленьего точка. Там в тени было ещё немного снега. Мы вышли на солнце и уселись в ожидании рёва.

Жуков стал сравнивать свою подзорную трубку с моим биноклем и отдал полное предпочтение последнему. Над нами с шумом быстро протянул чёрный орёл, широко распластав в воздухе крылья. Сколько мы за ним ни следили, он не делал ни одного взмаха крыльями и скрылся за лесом в направлении убитого мною за день оленя. Далеко за Лабенком, на горах Джента и Магишо, Жуков показывал места, где несколько лет назад он много охотился с англичанином, имени которого назвать мне не мог. В особенности он хвалил расположенные против нас в березняках места, до которых добраться трудно. Он сообщил мне примету, что «неприятная погода» приходит из России, т.-е. с севера. Так мы проболтали до исхода пятого часа, не услыхав ни одного ревущего по близости оленя. Несколько раз мне хотелось сходить заглянуть назад за скалы, —узнать, что там делается, но я ленился уйти с пригрева.

За М. Лабой раздался выстрел.

«Что-то и кому Бог даёт?» — проговорил Жуков, посмотрев на свои призовые часы, и решил, что надо начать спускаться и осмотреть скалы, в которых серны и туры собираются на зиму; туда мог переместиться и наш сегодняшний табунок.

Я не вытерпел и пошёл за скалу на то место, с которого был виден весь пройденный нами хребет.

Там ревел олень! Совершенно непонятно, как мы его не слыхали, сидя за невысокой скалой. Зову свистком Жукова. Он стал пристально смотреть в даль и различил, в 500—700 шагах, небольшого оленя. Как мы, так и олень были в тени, но он нас заметил и, не сходя с места, замолчал, может быть потому, что я начал довольно нескромно у него на виду надевать теплую фуфайку.

Пошли в обход скалами и дошли вскоре до такого места, где нельзя было ничем укрыться. Жуков советовал мне рискнуть идти вперёд, он же должен был наблюдать из-за деревьев, выдержит ли олень.

Пройдя открытое место, пришлось опять залезть в скалы. Жуков нагнал меня в очень трудном месте и сообщил, что олень не ушел; мы даже слышали его рёв чрез прогалину между скалами. Но Жукова очень смущало направление ветра — от нас на оленя, и сильный запах порохового нагара от моего ружья. Мы осторожно выползли к кустам, из-за которых должны были увидеть на выстрел оленя, но от него и след простыл. Побродили немного, заглянули в ближайшие складки местности, но, в виду быстро наступавшей темноты, не решились ждать ещё, чтобы он отозвался.

Было уже 5³/₄ ч. вечера.

Жуков побоялся идти вниз напрямик и направился торной звериной тропой в совершенно противоположную от лагеря сторону, с целью выбраться на тропу с Мастакана на Умпыр там, где до неё всего меньше приходилось идти лесом. Мы не шли, а бежали по открытому месту; когда же пришлось проходить впотьмах участок дремучего леса и мы с первых же шагов потеряли звериную тропу—настало истинное мученье. Можно было подвигаться только шаг за шагом, с выставленными вперед руками, чтобы не наткнуться на деревья. Точно также ощупью приходилось перелезать попадавшиеся на каждом шагу лежачие стволы вековых пихт. Когда мы выбрались наконец на тропу, Жуков попробовал зажечь сосновые корешки, но их гасило ветром. Теперь было уже 6³/₄ ч., и вот, мы побрели, как слепые, замечая только по шороху сухих листьев и травы, когда сбивались с троны.

Камни, корни деревьев, грязь и недостаточно низко обрубленные при устройстве тропы пни, чрезвычайно затрудняли ходьбу впотьмах. Ноги цепляли за все. Я старался идти вплотную за Жуковым, но он носил свое пибоди на столь длинном погонном ремне, что приходилось остерегаться ружейного ствола, далеко выставленного у него за спиной. Нечего было глядеть под ноги, и я устремил все свое внимание на спину Жукова, одетого в светло-серый казакин: там, где лесной свод над нами не был совсем сплошным, спина его туманным пятном служила мне указателем пути. Но и он сбивался с извилистой тропы, с трудом каждый раз ее вновь отыскивая.

Так мы, наконец, дотащились до горько-солёного источника. Жуков вновь попытался зажечь корешки, заслоняя их на ходу шапкой: они не гасли, и мы наддали ходу. Далее Жуков заметил, что при наступившем безветрии корешки горели, даже и не будучи заслонены шапкой; мало того, —они горели, как факел, обращённые зажжёнными концами вверх. Когда щепочки случайно гасли, Жуков терпеливо их зажигал. Я ожидал, что их для нас хватит всего на четверть часа, на каких-нибудь полторы тысячи шагов; но мы дошли уже до дубового гая, а запас в сумке Жукова все еще не истощался. Когда щепочки начинали плохо гореть, Жуков раскалывал их ножом на более мелкие части, чтобы облегчить приток смолы к пламени, подымал импровизированный факел над головой и в совершенно достаточной мере освещал наш путь. Под самый конец спуска, в открытых вырубленных местах, лёгкий ночной ветерок все чаще и чаще задувал пламя, и хотя нам здесь до некоторой степени светили звезды, мы тем не менее зажигали корешки и дошли с огнем до самого лагеря.

Товарищи были собраны у костра. Мне сообщили, что Великому Князю за Лабой опять не повезло; Ф. И. Краткий убил на сидейке двух свиней; а доктор М. А. и К. Т. Улагай стреляли по сернам у горько-солёного источника, над р. Ачипстой; они видели тот самый табунок, из которого я убил одну штуку; после моих выстрелов серны направились к горько-соленому источнику, где сидели К. Т. и доктор М. А. Оба оказались в высшей степени горячими охотниками. Доктор разсказывал, что он буквально слышал, как билось сердце объятого страстью товарища; несколько секунд, пока тот целил, показались ему часами; сам же М. А. оттянул замочную трубку на предохранительный взвод и, тщетно нажимая, что было мочи, на спуск, «клевал» без результата карабином. Догадавшись в чем дело и оттянув трубку на боевой взвод, он, сидя, выпалил в землю, встал и заслонил серн К. Т. Улагаю.

А. А. Павлов и гр. А. В. Гурович отсутствовали, первый отправился ночевать вверх по М. Лабе в Раштаи, последний — в верховья Умпыра. На следующий день, в 10 ч. утра, прибыл А. А. Павлов. Его возвращенье представляло живописную жанровую картинку: на вьючной лошади была нагружена кожа оленя и чудные рога на 10 концов; по величине, они ближе всего подходили к двадцатиконцовым, и поверхность их уподоблялась строением кораллам. Олень подходил к ним ночью к самому шалашу в Раштаях; утром они переправились чрез Лабенок и чрез полчаса подошли к нему на сорок шагов.

Граф А. В. Гудович ночевал под открытым небом и воротился только в 2¹/₃ ч. дня; он тоже привез рога на 10 концов, но несколько меньших размеров.

В 3 ч. мы выехали за М. Лабу брать загоном ближайший «венгерский гай». Загонщики были высланы вперёд и должны были гнать по косогору вверх по Лабенку. Я в первый раз попал на правый берег М. Лабы в просторную долину нижнего течения Умпыра. Многочисленные и разнообразные фруктовые деревья, с переродившимися на них мелкими плодами, служат несомненным доказательством существования здесь некогда большого аула. Загон продолжался час времени; равнение соблюдалось образцовое; до начала загона и под конец его были слышны усиленные крики загонщиков, которыми они без сомнения старались заворотить прорывавшегося зверя, но ни одного выстрела в стрелковой цепи не последовало; я не видал ничего, кроме зайчишки, а когда мы уже надели чехлы на ружья и пошли к лошадям, загонщики около нас вновь завопили, и пробежала свинья. Зверя в гаю было много: вниз к Лабе ушли свиньи, а в горы бросились олени и медведи.

Августейший хозяин охоты был последнее время не в духе: преследуя туров и зубров и неоднократно пренебрегая сернами, Великий Князь с 30 августа ничего не убивал. Теперь по оленям не везло несмотря на то, что Великий Князь побывал в лучших местах на Умпыре и исходил за последнее время столько, что даже сапоги отказывались служить. В лагере было заметно тревожное возбуждение; только и было разговору, что о продолжительной неудаче Великого Князя. Нечего и говорить, что все без исключения’ желали обратного и надеялись каждый день на благоприятную перемену капризной судьбы. Охотники и атаманы делали украдкой самые разнообразные, подчас даже нелепые предложения для достижения Великим Князем верного успеха.

Охотник Чепурнов высмотрел много оленей за Лабенком, в отрогах хребта Магишо, против Балкан, т.-е. именно в тех местах, которые Жуков мне вчера особенно расхваливал. Как последнее средство, охотники предлагали Великому Князю пойти туда завтра; но нельзя было поспеть так далеко и высоко к утреннему реву, —предполагалось выступить в 10 ч. утра и охотиться после полудня.

Я бездействовал три утра к ряду и выпросился те­ перь па целый день на Мастакан за сернами. В 51/2 ч. утра я выехал с охотником Волосатовым по хорошо знакомой тропе. Когда мы уже миновали горько-соленый источник, вблизи проревел олень.

— Ваше высокоблагородие, попробуем на счастье, — предложил Волосатов.

Спешились и попробовали подойти, и тут-то и потеряли паше счастье, понапрасну потеряв целый час. Олень перестал реветь. Вернулись к лошадям и поднялись в область снега. По этому участку тропы мне не случалось проезжать. Она пролегала широкими полянами и терялась в высокой траве. Направление ея обозначалось вехами. Не доезжая Мастакана, повернули влево к Ачипсте.

Было уже 8 ч., когда мы спешились и стали подходить к ближайшему из трех ревевших на разные лады оленей. Заметив, что справа отзывается ближе всех еще один, —направились на него. Ревели они весьма регулярно: после паузы начинал обыкновенно самый дальний; ему тотчас же сердито отвечал нижний; последними ревели в лесу ближайшие от нас. Мы подошли к оленю шагов на 200; ветер был хорош — от него, но нам мешал нерастаявший местами снег; его было особенно много в небольшой лощинке, пред которою мы остановились в ожидании, чтобы олень проревел, а он, как на зло, замолчал и долго оставлял без ответа задорный вызов других. Лишь только он заревел, мы пустились бегом по хрустевшему под ногами снегу и значительно приблизились к цели наших стремлений. Оставался еще только один бугорок, за которым можно было рассчитывать увидеть оленя, но он упорно замолчал, тогда как другие продолжали еще отзываться некоторое время, однако все реже и реже. Выстояв на месте до одиннадцатого часа, мы решили попытаться подкрасться; когда мы добрались до бугорка, олень проревел, как бы в насмешку над нами, у нас за спиною. Пошли за ним вверх и нашли совершенно свежий точок в редком, удобном для подхода лесу. Больше уж он ни разу не отозвался. Мы слишком запоздали к рёву.

Утро, значит, пропало. Пошли к лошадям. Казак Гриценко успел в наше отсутствие вскипятить из натаяннаго снега уже второй чайник; он не подвешивал его на сошках, а ставил прямо на костёр и оттого вода очень сильно отдавала дымом. На мой вопрос, какую охоту Волосатов считает более надежною — на оленей или на серн,—он отвечал, что теперь уже поздно идти на серн в скалы на Ачипсту и вообще олени вернее, но надо переждать до начала вечернего рёва.

Одолев только один стакан чаю с дымком, я занялся записками, но вскоре заметил, что Волосатов и Гриценко уже укладывают вещи. Волосатов передумал и надеялся успеть сходить на Ачипсту. Часть пути мы сделали верхом. Я не подозревал о существовании здесь в лесу хребта, служащего водоразделом между р. Ачипсто и и Алоусом; истоки последнего составляют березовый гай.

Мы оставили Гриценку с лошадьми около номеров этого гая и по довольно глубокому снегу пошли по старым следам Великого Князя на Ачипсту. В 1 ч. дня мы достигли каменистой осыпи, в которой солнце согнало весь снег, вспугнули пару перепелов, но серн пе нашли. Осторожно приблизились ко второй осыпи—и там тоже ничего не было. По словам Волосатова, здесь постоянно бывают табуны в несколько десятков голов. От осыпей до вершины Ачипсты, с которой видно Чёрное море, ещё два часа ходу.

К половине второго часа мы вернулись разочарованные к лошадям и стали поджидать начала вечернего рёва. На этот раз он не заставил себя долго ждать: олень проревел сначала в верховьях р. Ачипсты, затем ближе; — как видно, он направлялся на нашу широкую поляну, несколько в сторону от нас; поэтому мы поспешно удалились от лошадей и спрятались за опушкою, в ожидании выхода его на поляну. Но олень не вышел из лесу, а поравнявшись с лошадьми, начал реветь.

Пришлось и нам вернуться. Из подражания Волосатову я бросил шапку и мы стали подходить, как под глухаря. Во время рёва удавалось подходить шагов на 8—10. Олень ревел с большими промежутками; Волосатов выразил шепотом предположение, что он лежит и оттого так лениво ревет. В долгие промежутки меня даже начинала клонить дремота. Боясь простудить голову, я жалел об избытке своего усердия, бросив шапку совершенно без надобности.

Вдруг, около оленя затрещал лес; мы встрепенулись, и я взвел курки, ожидая каждую секунду желанного появления. Слышно было, точно кто-нибудь палкою стучал по сучьям деревьев; в то же время шелестели листья и ветви. Волосатов оглядывался на меня с растерянным видом, желая мне дать понять, что дело не ладно.

Ветер не переставая тянул прямо на нас, из холодного ущелья р. Ачипсты на пригретую солнцем, возвышенную поляну. Но как только солнце ушло за массивную Ачипсту и её тень протянулась за нами, произошла перемена в направлении воздушных течений и к ужасу моему я почувствовал прикосновение зефира к моему затылку. Не прошло десяти секунд этой предательской тяги, и олень, как бешеный, кинулся прочь, проревел, точно издеваясь над нами, на середине поляны, скрытый от нас небольшою складкой местности. Далее он ловко обогнул лошадей и чрез несколько минут знакомым капризным голосом ревел уже высоко над березовым гаем, на склоне Ачипсты. Он ревел теперь лучше всех других, но слишком далеко и в области снега. Да и все прочие олени ревели настолько далеко, что нечего было и думать подходить к ним. День таким образом пропал. Я взглянул в последний раз на шахан Алоусскаго хребта, где убил двадцатиконцового, и мы пустились в обратный путь.

Проезжая в шестой раз по лесу между Мастаканом и Умпыром, я все еще не мог достаточно налюбоваться замечательно крупным и гонким пихтовым лесом. Экземпляры в два обхвата встречаются там не только в отдельности, но даже целыми группами. Досадно сознавать, что всему этому богатству суждено бесцельно про­ пасть, что все эти великаны, из которых некоторые насчитывают до 400 лет, обречены на бесполезную гибель. Отстояв свой долгий век, они усыхают на корню, если не бывают под старость сломаны бурею; лес перекрещён простертыми по всем направлениям могучими лежачими стволами. Некоторые из них, пролежав десятки лет под зеленым изумрудным мхом, успели уже обратиться в совершенную труху; они представляют лишь кажущуюся преграду,—собираешься их перелезть, и нога в них глубоко проваливается. С тех пор, как охота Великого Князя устроила тропу по непроходимому ущелью М. Лабы от Затишья на Умпыр, владельцы венгерской пильни начали эксплоатацию казённого леса, но только в ближайших окрестностях Умпыра, у самого подножия гор. В настоящее время они еще не приступали к рубке в ожидании окончания великокняжеской охоты, хотя и запаслись уже правом рубить лес.

Мы прибыли в лагерь засветло, в 6 ч. вечера. Приехал и Ф. И. Краткий. Ему тоже не повезло в верховьях р. Цахвоа. Спеша забежать сернам, которых нагонял на него охотник Ермоленко, он упал в крутом месте и едва не скатился со скал, бросив даже ружье. Тут- то и набежали на него серны. Пока он сам вставал и поднимал ружье, серны были уже далеко; пришлось стрелять вдогонку без успеха. Место для отдыха и закуски он выбрал не по своему желанию, а по совету Ермоленки, и видел, как прошел олень именно там, где он собирался сесть отдыхать. Под вечер он намеревался охотиться на оленей; их ревело с утра 6 штук, а вечером — ни одного!

А. А. Павлов стрелял за Лабой по очень большому оленю и без сомнения его ранил, так как он ушел, хотя и без крови, но шагом, с остановками. За отсутствием крови не было возможности его преследовать. В декабре Великий Князь получил донесение, что рога и кости этого оленя найдены венгерцами при рубке леса. Рога его переслали в Петербург; экземпляр оказался редкий, на 20 концов; длина ветки 1 аршин 7 вершков, концы все очень длинные, причем верхние сгруппированы по семи, на общих, чрезвычайно широких чашках.

Прибыли все остальные товарищи; не было только одного Августейшего хозяина. Давно уже наступила темнота и мы сидели около часа у костра над спуском к мосту чрез М. Лабу, прислушиваясь ко всякому звуку с противоположного её берега. Пошли различного рода догадки относительно причины запоздания Великого Князя; по мнению одних, оно доказывало удачу, другие, напротив, видели в опоздании вернейший признак неуспеха. Наконец услыхали по мосту шаги и в томительной неизвестности ждали появления Великого Князя в сфере, освещенной пламенем костра местности. Увидав на плечах Чепурнова рога, все буквально заревели от радости. Они были на 14 концов и стоили Великому Князю неимоверных усилий.

Успех Великого Князя отразился на настроении всего отряда. Ужин прошел весьма оживленно. Мы, кажется, так не смеялись за всю охоту, как в тот вечер; смешил больше всех, конечно, М. А., которому тут же единогласно присудили первенство за анекдоты.

На завтра предполагалось взять загоном «азиатский гай» под горой Магишо, на правом берегу Умпыра, и если позволит время, тот гай, где сегодня впервые охотился Великий Князь.

12 сентября, утром, термометр показывал — 4°. В 6 ч. выехали за М. Лабу вверх по Умпыру. Подъём был длинен и крут. В прошедшем году охотники были застигнуты в азиатском гаю страшною грозой. Тучи долго собирались за ближайшими горами, вдруг налетели на беззащитных охотников и разразились оглушительными ударами грома и градом. Кто мог, залез под скалы; на открытом месте казаки укрыли господ поднятыми чрез голову полами своих черкесок, а один из участвовавших защитил голову от града сумкой; рука, которой он ее придерживал, оказалась потом вся в синяках.

При расстановке номеров Великий Князь исправил ошибку, которая была сделана в прошедшем году, и переставил линию стрелков с невысокого хребта на склон следующего, с обширным кругозором на весь азиатский гай. Занять всего места не было возможности, интервалы между стрелками были очень велики. Мы с трудом взобрались на наши места. В 9 ч. был дан сигнал наступления, а в 10³/₄ началась пальба вправо. Стреляли без успеха, на нижних номерах, доктор М. А. и атаман Павлов по сернам. Солнце жгло изрядно и со всех сторон на меня ползли небольшие кузнечики. После

11 ч. я увидел далеко наверху человека, который довольно странно маневрировал внутри гая. Я видел в бинокль, как он сбегал боком под гору, останавливался, опять бежал вниз, но оставаясь все время лицом, обращенным к стрелковой линии. Когда вверху началась пальба, я догадался, что он заворачивал серн на стрелков. После этого 6 штук прошло вне выстрела перед нами; они завернули обратно в гай и исчезли в скалистом сосняке, в 500—700 шагах от стрелковой линии. Я не видел, куда они прошли дальше и надеялся, что загонщики непременно выставят их на нас. Я ждал их с невыразимым томлением. Загонщики приблизились, а серны так и пропали. Проиграли сбор и мы полезли наверх.

Идти вдоль по заросшему высокой травой крутому склону было крайне тяжело. На одном из отрогов Магишо около Великого Князя собралась часть стрелков и загонщиков; остальные собирались гораздо ниже, у лошадей. Великий Князь рассказал, что 18 серн были удачно заворочены на линию, но ни Его Высочеству, ни другим не пришлось стрелять близко. К. Т. Улагай должен был пропустить их, чтобы не выстрелить по линии; Ф.И. их не видел по невыгодным условиям местности. В гаю были и туры, но они прорвались назад в самом начале. Загонщики принесли поднятого под скалами козлёнка, который на их глазах сорвался со скал и убился до смерти.

С этого возвышенного пункта на запад видны были почти все участки великокняжеской охоты, в которых мы побывали. На расстоянии 20-ти вёрст по прямому направлению можно было различить блестящую точку — белую крышу барака в Челипси.

К нам подошли снизу запыхавшиеся товарищи. Великий Князь посылал за ними егеря Максима с напоминанием — не засиживаться за закуской; их задержал едва не разыгравшийся степной пожар: от костра загоралась сухая трава.

Не теряя времени, пошли к месту вчерашней охоты Великого Князя. Новых номеров не тянули, и я сохранил свою неудачную четверку. Оглядев предоставленный мне номер, я остался им недоволен: на открытую возвышенность ко мне Hé выходило из гая ни одной тропы, а потому я выдвинулся вперёд, желая иметь наблюдение и за редким сосновым лесом, уступом ниже меня.

Стрельба началась на правом фланге; между мной и А. А. Павловым проскочил молодой олень, которого я видел лишь одно мгновение. За ним следовало две лани; они вернулись в загон. Олень, по-видимому, желал к ним присоединиться и вышел с тыла на гр. А. В. Гудовича, который стрелял два раза. Затем опять загремели выстрелы на правом крыле, и две лани появились передо мной в чистом сосняке и остановились. За неимением другой цели я упражнялся в прицеливании по ним со взведенными курками. Раздались еще выстрелы справа, и они, как вихрь, бросились дальше.

Протрубили сбор, который вместе с тем служил и сигналом окончания Кубанской охоты.

Досадно было слушать пальбу, но не принимать в ней, ик и утром, участия. Гр. А. В. Гудович рассказал где, что после его выстрелов олень упал на колени и долго стоял в кустах, но нигде не оставил ни капли крови. Дойдя до лошадей, я узнал, что по этому же оленю стрелял атаман Павлов. Мне хотелось поскорее добраться до лагеря; атаманы уговаривали не уезжать без проводника, но я понадеялся на Гриценку и мы направлись без тропы к Умпыру. За нами последовал препаратор Приходько.

В очень крутом месте лошадь подо мной вдруг остановилась и стала боком к косогору. Отпустили подпруги и осадили седло назад. Чрез несколько шагов повторилось то же самое. Осмотрели коня и увидели, что подхвостник натер ему репицу. Пошли пешком. Нашему примеру последовал препаратор; сколько раз он при этом упал, я не считал, но спуск был для него ис­ тинным мученьем; хотя самые большие страдания он претерпел в первый день по выступлении из Псебая, когда его совершенно разломало от непривычки после первого перехода на казачьем седле. Тяжело пришлось ему и на Мастакане, когда там неожиданно наступила зима; но он ни разу не пожаловался на свои невзгоды. Мы сели на коней, как только выбрались на сравнительно отлогую, разработанную тропу, и благополучно достигли лагеря. Великий Князь прибыл во главе главных сил отряда до наступления темноты.  Убиты были: Ф.И. Кратким — молодой олень и серна и А. А. Павловым — серна. Начал стрельбу по оленю К. Т. Улагай; совсем не стрелял Великий Князь. Крупные олени прорвались все назад.

По предложению Ф. И. Краткого, которому наконец удалось достигнуть страстно желанной цели — убить серну, новый гай был прозван Сергиевским. Великий Князь посылал снять кожу и забрать мясо своего вчерашнего оленя, около которого второпях не было оставлено никакого предмета, в виде пугала. Посланные вернулись доложить, что от оленя остался один скелет и кожа, мясе было в одни сутки дочиста съедено орлами.

Жуков не участвовал в сегодняшней охоте: ему не здоровилось после усиленных трудов вчерашнего дня на охоте с Великим Князем. Он ходил днем на Лабенок ловить форель и за 3 часа поймал 73 штуки; наслаждались ими за ужином. Вообще за все пять дней пребывания на Умпыре подавалась ежедневно в разных видах превосходная свежая форель, как за обедом, так и за ужином. Что же касается продовольствия нижних чинов отряда — они в избытке получали оленину; с самого раннего утра и до поздней ночи можно было найти в лагере людей, которые методично вертели над горячими угольями шашлыки. Очистив один прут, они вынимали из кармана нарезанные куски оленины, насаживали их вновь на прут и продолжали ту же операцию до тех пор, пока нехотя, через силу, не съедали всего своего запаса. Нужно было видеть, как накануне несколько человек опаливали на огне, скоблили и мыли туши свиней, убитых Ф. И. Кратким; работа производилась с таким наслаждением, что можно было подумать, что мы в русской деревне и что люди трудятся над собственными, старательно откормленными к Рождеству кабанами.

Состязание в стрельбе, назначенное на сегодняшний вечер, не состоялось за поздним возвращением с охоты. Великий Князь назначил его на следующий день рано утром, чтобы не лишать людей этого удовольствия, к которому они давно готовились и которого ожидали с большим нетерпением.

13 сентября поднялись рано. Температура с утра, против ожидания, поднялась до +4%°; погода была почти пасмурная. Все участвовавшие в состязании разделялись на три категории и на каждую было назначено по три денежных приза. Стреляли на 100 шагов в кружки в 8 вершков в диаметре. Из охотников лучше других, как и следовало ожидать, стрелял Жуков. В заключение стреляли господа; жетон с вензелем Великого Князя достался А. А. Павлову.

После состязания позавтракали и в 9³/₄ ч. утра выступили в Псебай. Переход предстоял в 50 верст. На протяжении первых 13—14-ти верст от Умпыра до Затишья тропа проложена охотой Великого Князя в тесном ущелье М. Лабы, которое может быть в миниатюре уподоблено в этом месте Дарьялу. Выше Умпыра, на Раштаи, существовала устроенная войсками колёсная дорога, как продолжение дороги от Псебая до Затишья, но этот трудный участок был пропущен. Малая Лаба стеснена здесь отвесными скалами; она то и дело кидается по камням с одного берега на другой, то разбиваясь во всю свою ширину в пену и брызги, то устремляясь прозрачными изумрудными струями, в которых более зоркие, чем у меня, глаза могли различить форель. В русле М. Лабы не найти квадратного вершка земли без камней; оно сплошь завалено крупными и мелкими каменьями. Тропа на левом берегу взвивается по зигза­ гам на скалы, сбегает вниз к самой воде, теснясь под скалами и огибая их по бревенчатым карнизам. Раза два спешивались и проводили лошадей в поводу.

Растительность в ущелье роскошная; где между скал находилась горсточка земли, росли азалии, жасмин, их переплетал хмель, а листья молодых кленов, липы и орешника по величине равнялись лопухам. В некоторых местах с одного берега на другой перекинуты тонкия бревна по два вместе; ими пользуются венгерцы при сплаве леса с Умпыра на пильню. Сплав леса по Лабенку дело не лёгкое, при котором, говорят, были не только случаи получения рабочими увечий, но не обошлось даже без человеческих жертв. Кроме рабочих, бревенчатыми кладками чрез Лабенок пользуются и пантеры: их следы замечаются зимою на запорошенных снегом бревнах. Охотники прозвали их из-за этого «барсовыми кладками».

После 12 ч. мы достигли урочища Затишье, прозываемого также третьей ротой (места расположения 3-тьей роты Севастопольского полка, хотя никаких следов её пребывания здесь я не заметил), и сделали небольшой привал. В 1 ч. дня прибыли в посёлок Черноречье у впадения Уруштена в Малую Лабу. Здесь сохранились капитальные береговые сооружения от моста чрез Уруштен; от деревянной арки не осталось и следов; уцелела одна лишь каменная кладка из тёсаного плитняка.

Последовала встреча Великого Князя с хлебом солью. В Черноречье для охотников выстроено два прекрасных, поместительных дома. Семейства охотников устроились в них очень симпатично, чисто и уютно; около домов я заметил даже цветы. У Чепурнова нас угощали сладким кавуном.

За Черноречьем пошел дождь; недаром утром на Умпыре термометр показывал+4¹/₂° вместо мороза. Дорога стала шире; можно было ехать рядом, но трудно было поддерживать беседу, нахлобучив на голову башлык или капюшон резинового плаща. Проехали Бурное, где нас угощали сливами и яблоками, и сделали около 4 часов привал у венгерской пильни. На последних 9-ти верстах проявился неудовлетворенный охотничий инстинкт доктора М. А. Он пытался с револьвером в руке подъехать на выстрел к большим сарычам, спокойно смотревшим на нас с неубранных копен хлеба. До выстрела все же не дошло.

В Псебае мы были в 5¹/₂ ч. вечера; грязь там была ужасная. Нам рассказали, что скотину не выгоняли в поле в продолжение двух дней, —столько здесь вывалило снега.

Подсчитаем теперь результаты второй половины охоты.

В продолжение 9-ти дней сделано 3 перехода и произведено 7 охот с подхода и 3 загоном⁶.

Убито было:

сентября 4                      олень…………………….. 1

                      5 оленей ……………..2 

                     —серна…………………1 

                     — горный тетерев……1

                      7 олень…………………….. 1

                      9 серна…………………….. 1 

                      — кабанов …………….. 2 

                     10 оленей ………………… 2 

                      11 оленей …… 2 

                      12 олень…………………..1 

                       — серны ………………… 2

               всего. 16

в том числе с подхода 13 и на охоте загонами —3⁷. В общем с 27 августа по 12 сентября произведено 10 охот загонами и убито 9 штук, и столько же охот с подхода, на которых убито вдвое больше, т. е. 18 штук. Не стреляли на 4-х охотах загонами, в том числе не стреляли в Андреевском гаю по уговору, хотя серны и выходили на выстрел. Точно также на охотах с подхода никем ничего не было застрелено 3-го, 6-го и 8 сентября. Самый удачный день был 30 августа (3 тура и 2 серны); за ним следует по количеству добычи 5 сентября (2 оленя, 1 серна и 1 горн, тетерев).

Всего убито: 3 тура, 9 оленей, 11 серн, 2 свиньи, 1 медведь и 1 горный тетерев, итого — 27 штук.

Итак, несмотря на повторявшуюся неблагоприятную’ погоду, результаты охоты 1894 г. превзошли результаты предыдущих годов.

Успех охоты зависел главным образом от того, что Великий Князь не ограничился в этом году одними охотами загоном, но везде, где только было возможно, назначал охоту с подхода. При этом охотничья команда заявила себя, по общему отзыву, отлично: на каждом пункте всегда находилось достаточное число опытных и хорошо знакомых с местностью проводников.

Для лучшего обеспечения охоты от покушений браконьеров со стороны Сахрая, Великий Князь приказал увеличить команду на два человека и поместить их в урочище Камышкил

Великий Князе разделил ближайший надзор за охотой между Щербаковым и Жуковым, так как одному старшему невозможно было поспевать за дальностью расстояний всюду, где было необходимо личное его присутствие. Вместе с тем Щербаков оставался исполняющим должность управляющего Кубанскою охотой.

14 сентября, после полудня, станичники устраивали для Великого Князя охоту на красных козлов, в дубняках, вверх по речке Псебайке. Во всех трех загонах, которые мы успели сделать до вечера, были козлы, но не удалось убить ни одного.

По возвращении с охоты собрались в последний раз за товарищескою трапезой. Строгая цензура самого Августейшего Хозяина Кубанской охоты не разрешает мне достойным образом очертить несравненное радушие и заботливость Великого Князя по отношению к своим гостям. Не вдаваясь в эти подробности, скажу коротко, что каждый из участвовавших в охоте был проникнут глубокою благодарностью к Хозяину Кубанской охоты. Не знаю, как другие, но я навсегда, на целую жизнь, сохраню живые о ней воспоминания, и да простит мне читатель все мелочные подробности, которых я не исключил из разсказа, излагая изо дня в день наши удачи и наши невзгоды на охоте. Все эти подробности имеют немалую цену для всех участников охоты.

Пережитые эпизоды охоты и дивная их обстановка постоянно воскресают у меня перед глазами во всех деталях и доставляют истинное наслаждение.

Выше этой охоты я никакой другой не знаю.

В. Шильдер.

Предыдущая запись.

---

1. «Прямой двадцатиконцовый». Таким названием в Германии определяется равномерное распределение отростком на рогах; если же с одной стороны у оленя меньше отростков чем с другой, то он называется „ungrader“—кривой, неровный, и общее количество отростков считается, не складывая числа концов обеих сторон, а удваивая число их на той стороне, где их больше; так, например, мне случилось убить в Боржоме оленя на 8+6=14 концов, а по-заграничному на 8X2=16 концов. ↩︎
2. Weidmannsheil—непереводимо, — «добрый час охотнику, от чистого сердца». ↩︎
3. „На охоте случается все, за исключением того, чего ожидаешь“ ↩︎
4. The Badminton library of Sports and pastimes. Big Game Shooting by Clive Phillips—Wolley, vol. II, 1894. ↩︎
5. Литльдель не дает, ни в описании охоты за 1888 г., ни за 1891 г., ни одного названия местности, за исключением самых больших городов, как: Воронеж, Ростов, Владикавказ; точно также он не называет никого из проводников. Этого замечательного спорсмена видели в горах таскавшим по две серны зараз на плечах. ↩︎
6. В первый период произведено 3 охоты с подхода и 7 охот загоном. ↩︎
7. В первый период убито с подхода 5 и на охотах загонами 6 штук. ↩︎

Поделитесь этой статьей в своих социальных сетях.