“Природа и Охота” 1895.2
Посвящается друзьям детства, Николаю и Ивану Дамперовым.
Хочу рассказать вам, читатель, несколько курьёзов, бывших при моих охотах на бекасов; но так как случаи эти незаурядны и при бездоказательности могут отрекомендовать вам автора их краснобаем- охотничком, чем прослыть в вашем мнении не лестию, то, не желая насиловать ваше любезное доверие, я считаю нужным оговориться, что лица, выведенные в этом повествовании, все названы собственными полными их именами и все, слава Богу, и поныне здравствуют, одни — в г. Дербенте, а другие в Тифлисе, Владикавказе и иных местах; все они аккуратные читатели нашего дорогого журнала и, будьте уверены, не преминут через посредство того же органа сделать надлежащую поправку в моем рассказе, если что-либо в нем будет неистинно, памятуя, что „Amicus Plato, sedmagis arnica veritas!“
Знавал я бекасов ещё во времена далекой юности моей, присутствуя иногда на охотах за ними в Поволжья; но сам на них охотиться не дерзал до 1878 года, когда, по приезде моем в Дербент, мне впервые пришлось познакомиться с одним из этих красавцев, и то только шапочно. Случилось это так.
Однажды, в сентябрьский теплый день, перед вечером, я с женою провожали нашу знакомую, Лидию Ивановну Мачинскую, домой. Нужно было пройти поперек площадь на южной окраине города, обрамленной с южного края загородными виноградными садами, а с остальных сторон домами и каменным фабричным забором.
По этой площади, идущей лёгким скатом от верхней, татарской части города в сторону моря, заросшей зелёною травкой, а кое где—как обычно в захолустном городе —и бурьяном, извивается, глубоко врезавшись в почву, но широко раскинув свои грязные берега, сточная, клоачная канава, старательно несущая с татарской части все ненужное в тамошних дворах мимо домов армянского, еврейского и русского кварталов, к бирюзовым волнам седого Каспия, в дождливую пору года, т.-е. зимою и во время летней засухи, мирно дремлющая, попахивая exbuquet’oм своего содержимого. Во время последней холеры, не мало унесшей жертв и из среды дербентцев, местный муниципалитет, под давлением санитарной комиссии и вопля обывателей, писал даже бумагу куда-то о дозволении прикрыть как-никак канаву… Она и сейчас в том же виде, но холеры уже нет, комиссия упразднена, а обыватели не вопят, а только ворчат.
Так вот, мне с женою и Лидиею Ивановной пришлось, гуськом, по гибкой доске, шагать поперёк через эту милую канаву, как вдруг с её чёрно-бурого берега, шагах в 10 влево от нас, сорвался длинноносый красавчик и, сердито крикнув «че-эк!» высоко взвился, но, козырнув раз-два, комочком ткнулся шагов на 60 ниже по берегу этой же реторты. По тому, что он переместился так близко, видно было, что он гость, достаточно-таки обсидевшийся здесь.
Появление его, хотя и по соседству с садами, но все же на городской площади, меня сильно озадачило.
Жена, заметивши мое удивление, спрашивает.
— Что это за птица?
— Бекас, говорю, дорогая моя, бекас!
Я пошел к тому пункту, куда он переместился. Не допустивши меня шагов на 10—15, он опять сорвался и на этот раз скрылся в стороне садов.
За осень и зиму я не только успел познакомиться с Александром Петровичем Никольским, но, как помнит быть может читатель из моего расказа Luscinia Hafisa, стал даже охотником, под влиянием его слоноподобия, и побывал, под непосредственным его руководством, несколько раз на охоте. К концу зимы и в начале весны 1879 г., мы, вдвоем, еженедельно, а иногда и по два раза на неделе, ходили и ездили на охоту в ближайшие окрестности.
Поговорка «хорошие приятели — вместе на охоте бывают!» к Петровичу не совсем применима: — дружится он крепко, но неторопливо. А я того же склада. По этой причине, мы хоть и часто бывали, и друг у друга, и на охоте, тем не менее долго осторожничали между собою, присматриваясь друг к другу —«на кого, дескать, король похож.»
Весною как-то, утром, по уговору, захожу к нему идти на охоту через сады, к ватаге, на покосы. Думал раненько ещё, однако застал его уже в полном вооружении перед самоваром, уже заглохшим, и явно в нетерпении. Вижу, ошибся в расчете—надо обеляться.
— Извините, говорю, я, кажется, несколько опоздал?!
— Нет, ничего… Конечно, лучше бы пораньше… но вы, вероятно, любите соснуть, не привыкли рано вставать… Ничего, пустяки, потом привыкнете! (Не угадал Петрович! —я и до сих пор к этому не привык!)
Ну, думаю, и извинил же! Нужно с тобою быть поосторожнее, однако.
— Не угодно ли чаю? Холодный только, самовар давно потух.
— Благодарю – пил уж!
— Ну, так пойдёмте, а то еще больше запоздаемся. Подчеркивание моей оплошности начало меня сердить и несколько кварталов мы шли молча, я, сердясь, а он — торопясь и как бы не замечая моего неудовольствия. Сообразивши, что сам я виновен в этой неприятности и овладевши собою, я решился первым заговорить.
— А знаете ли, Александр Петрович, на площади перед домом Мачинских… Мы, ведь, через неё пойдём?
— Да!
— …В прошлую осень я встретил бекаса, на канаве сорвался!
— Гм! Бекаса? Да, бывает… Очень возможно! —пробормотал он, бодро шагая вперёд и кинув искоса на меня такой взгляд, который заставил меня подосадовать на себя—зачем я сказал ему, человеку мало меня знающему, такую невероятность.
Вторично уязвленное самолюбие ещё пуще разыграло во мне хандру и я уже стал подумывать под каким бы предлогом вернуться сейчас же домой, машинально продолжая шагать рядом с ним…
Вышли на площадь и остановились у канавы, посматривая налево, направо, где бы удобнее перебраться, не делая излишнего крюка к мостику, как вдруг — «че-эк!», и почти из-под самых ног взметнулся высоко бекас и козырнул в сады… Как вкопанные стояли мы, молча следя за его полётом…
Неожиданно явившееся доказательство справедливости моих слов как рукою сняло мою хандру.
— Ну-с, Александр Петрович, так на городской площади бекас «бывает» «очень возможно»!
— Да, вижу, что бывает! —промолвил он, но не прежним уже тоном.
— А ведь вы мне прежде не поверили!
— Признаться—да!
— Уж не прошлогодний ли он?
— Кто его знает. Во всяком случае — курьёзно. И мы отправились дальше.
Осенью того же года я, с Петровичем и Иваном Акимовичем Осиповским, одним из людей, которые сами о себе отзываются —«художества в нас множество, а сами мы ничтожество!» — во время хорошего пролёта бекасов и дупелей, отправились на охоту к селу Хан- Мамедкала. Не доезжая с версту до последнего, отправили на станцию экипаж, и пошли казачьими покосами, примыкающими к опушке мелколесья, на которых местами встречается хороший кочкарник. Бекасов, а особенно дупелей, оказалось вовсе не так много, как мы ожидали, но все же в достаточном количестве срывались и те и другие, так что водяных курочек и малютку гаршнепа приятели мои порешили оставить в покое.
Собак у нас не было; приходилось поднимать дичь вытаптыванием; по долгоносые, видимо обсидевшиеся, так неохотно взрывались и так близко перемещались, что опытным охотникам и порядочным стрелкам, каковыми были мои оба приятеля, не особенно давало себя чувствовать отсутствие собаки. Такую подняли учащённую пальбу, что аж небу жарко стало… Там, смотришь, бекас падает, не вовремя, должно быть, козырнувший… Здесь пара толстых дупелей кувыркаются, срезанные удачным дублетом… Обазартели мои охотнички… Просто, загляденье! Мастера, да и только!
Завидно мне стало.
Дай, думаю, и я попробую стрелять по красной дичи. Не святые же горшки-то лепят! Задумано — сделано.
Взвел курки и пошёл, крадучись журавлиным шагом, по мочежине…
«Че-эк!» — фыркнул шельмец слева.
Повертываюсь туда…
— „Че-эк“ — раздается справа.
Метнулся сюда.
Улетели оба, не дождавшись моего выстрела. Глянул на приятелей — не видели благо! Шагаю дальше.
— „Че-эк!“ „че-эк!“ — опять сразу, и слева, и справа, несётся…
Фу-ты пропасть—опять проворонил! не дают, канальи, прицелиться и выстрелить даже…
Ну, вижу, птица… И что у неё за манера метаться из стороны в сторону?!
Еще раза 2—3 попробовал… То же самое — не успеваю выстрелить, да и на-поди! Один раз успел, впрочем, выстрелить, но тогда уже, когда шельмец нёсся в тридесятом царстве, славя мою расторопность…
— Ну, шут с вами и вашею неуловимостью! — порешил я. — Пойду лучше ближе к опушке, там по кочкарю дупеля держатся. Эти ребята покладистее, а между тем тоже, ведь, дичь красная.
У самой опушки метнулся заяц, но так неожиданно, хоть и близко, что не успел я в него выстрелить, как он уже скрылся в кустарнике. Утешился: — дунстом его не проберешь! Думаю.
Лёгкий ветерок спереди мало освежает меня, сильно вспотевшего не столько от ходьбы, сколько от волнения страсти…
Мерно взлетел и плавно понёсся впереди солидный дупелина…
Заплясало в руках ружье… «Бац, бац».
Но что дупелю до этих выстрелов?! — Он даже не оглянулся в сторону сконфуженного подмастерья, продолжая лететь тем же курсом и прежним аллюром…
Баста! — решаю я, когда-то же повторилось и при подъёме ещё двух дупелей. — Рано мне, значит, стрелять ещё этих молодцов!
Закинул я со вздохом ружьё за плечи и пошел напрямки к мостику и почтовой дороге, где уже поджидали меня приятели.
— Давайте поскорее штопор! — кричит Петрович. — Хотим вас с полем поздравить!
— Поздравлять меня не с чем. «Позвольте мне уж вас поздравить», —говорю я, подавая ему штопор. — «А всё же и ехидничать над новичком не след; сами разве не были в моей шкурке?!»
— И над нами острили, батенька, в своё время старые охотники. А вы думаете нет? Ещё как донимали-то бывало: аж до слез прошибало!
— И тоже неделикатно, по меньшей мере, поступали! — А вы уж и обиделись?.. Полноте! ну, какая деликатность на мочежине? — вставил умиротворяюще Осиповский. — С этими финти-фантами можно считаться среди дамского общества, в гостиных, а не с товарищами на кочкарнике. Уместна ли здесь изысканная деликатность?!
— Думаю, что ей везде место до некоторой степени! — Ну полноте! — Да я и не сержусь, Бог с вами! Так только сказал. Ну что же, много настреляли?
— Настреляли много, да взяли мало: без собаки трудно разыскивать даже убитых, а найти подранка и думать не смей! Много растеряли!
Всё же у каждого из них оказалось на проверку пар по десяти дупелей и бекасов.
— Ну, поздравляю вас обоих с удачным полем! — сказал я с гримасою, мало схожею с улыбкою приязни.
— А вам, —обращаясь ко мне говорит Петрович, — от души желаю поскорее добыть первого своего бекаса. Только первого трудно, а там и пойдёт! — махнул он рукою куда-то в пространство.
— Эх, если бы все зависело только от этого, я сегодня же добыл бы первого своего бекаса! — сказал я со вздохом.
— У вас есть ещё порох? — спросил, усмехаясь, Петрович и потрагивая висевшую на мне роговую пороховницу.
— Есть нераспечатанный фунтовик.
— Ну да, значит всего фунта полтора. Конечно и дроби соответственное количество? —допытывается, глядя на часы.
— Понятно!
— Так вот, видите ли: сейчас 101/2 часов утра и следовательно, за вычетом непроизводительного времени, для охоты, остается часов 6 не более. Так не во гнев вам будь сказано: ни времени, ни зарядов сегодня вам не хватит, чтоб добыть своего первого бекаса! Попробуйте лучше чирков на маренниках скрадывать. Да не стреляйте в лёт — напрасно пропадут выстрелы и дичь зря перепугаете!
Ну, скажите, читатель: не извинительно ли такого приятеля шагов на 30 мазануть хо-о-орошим зарядом дупста по чём ли попало, кроме глаз?
— Ах вы, разбойник придорожный! — вспылил я шутливо. — И, ведь, каким менторским топом-то городит такую чушь! Точно и взаправду дело говорит! Уж если на то пошло, так клянусь вам, что сейчас же добуду моего первого бекаса. «Вот увидите!» —почти прокричал я с твёрдым намерением сейчас же во что бы то ни было убить бекаса.
— Не клянитеся напрасно, памятуя, что убить его в лёт вам не под силу еще, а скрасть сидячего невозможно… Это не гагара, —продолжал он тем же тоном.
Но я его уже не слушал, шагая в сторону маренников.
Дойдя до намеченного пункта, где ещё никого из них не было в то утро, я остановился перевести дух. Гляжу, мои молодцы шествуют противоположно от меня, вдали, правою уже стороною тех же покосов (где раньше проходили слева), то и дело постреливая, причём поминутно то тот, то другой наклоняется, видимо поднимая добытую дичь.
— Ишь, канальство, как зажаривают-то! — подумалось. Да, правду он говорит, что это совсем не то же, что крякву сидячую смазать из-за бугра. Но как ни гадай, а добыть бекаса надо и времени терять нечего.
Взвёл я курки, взял ружьё надлежащим манером, и шагаю поперёк глубоких гряд маренника, хорошо политого.
И трудно же ходить, вернее прыгать, с грядки на грядку по проклятым маренникам: того и гляди скользнешь в самую канаву!.. А между тем, бекас и дупель часто попадается на этих местах.
«Че-эк, че-эк!» — слева и справа слышится сразу, и закозыряли оба красавца… А я едва, едва удержался от выстрела не в меру.
Фу ты пропасть! опять то же самое? Но и то хорошо, что сдержался.
В ту же минуту, шагах в 10—15, впереди меня дружно взмыла кверху стайка чирков…
Бац, бац! раздаются мои выстрелы и, о радость! Один чирок падает тут же комочком, а другой слетел диагонально книзу и ткнулся шагах в 80 в канаву. Сколько помню, я в них также стрелял, как и утром по дупелям, т. е. на удалую, нисколько по целясь, так что они сами виноваты: зачем налетели туда, куда неслась дробь моих неповинных выстрелов! Но это теперь так думается, а тогда я не относился так критически к своей удаче и всецело приписал её своему искусству.
— Нда-с, начинаем и мы как-никак в лет попадать! —подумалось с гордостью.
— Да и не впервой! —На прошлой неделе, как ехали на хутор Канчуковского, припомнилось, тоже в лёт смазал крякву, вырвавшуюся из камышей на канаве… И какая жирная была! Жаль только, что не селезень! утешаюсь я, подвязав к поясу первого чирка и бегом направляясь к месту, где шлёпнулся подранок…
Со всех сторон слышится «че-эк», «че-эк!» перепугавшейся болотной аристократии; но я на них не обращаю внимания. Ужо и им достанется от явно понаторевшего стрелка!
„А где же подраночек? Вот-те и раз! Ведь, хорошо помню, что вот именно тут, около этой самой грядки ткнулся. Куда же он девался?!“
Аж сердце замерло. — «Не поверят! Скажут после: полетел умирать!»
Мечусь в одну, в другую сторону — Нет, как нет! Фу, ты пропасть, где же он, не срывался ведь?
Ну, нет, шутишь, брат, не на таковского нарвался! Стрелять-то я положим не совсем ещё хорошо умею, а уж разыскать подранка — это меня спросить. Недаром Петрович дивуется моему зрению. Я тебя, каналья, найду во что бы то ни стало!
И давай медленно, но подробно осматривать обе грядки ближайшие и разделяющую их канаву… Глядь — над нависшими чахлыми стеблями марены, у крутого края дальнего конца канавы, притулился, как говорят хохлы, мой шельмец.
— Ага, вот ты где, бесёнок! Ну, пожалуйте в сетку.
Приглашение ли это пришлось ему не по вкусу или просто вздумалось ему пошалить — не знаю, но как только над ним наклонился, с распростертою дланью, достаточно опытный в стрельбе подмастерье, он моментально юркнул в воду и дал хорошую угонку меткому охотнику вдоль всей почти канавки, пока последний успел принять приличную человеку позу. Сквозь хрусталь отстоявшейся воды канавы хорошо было видно, как ловко и быстро скользит под водою эта красавица-крошка.
— Ныряй, чиренок, хоть как щуренок, а все же я тебя сию минуту изловлю!
Но напрасно понадеялся я; он задал мне ещё несколько угонок вдоль всей канавы, пока, наконец, приноровившись к его изворотливости, мне удалось его поймать и бережно усадить в сетку.
Это был красавчик-селезень с перебитым крылышком. Я порешил сохранить ловкача живьём.
— Все это очень хорошо, а как же быть с бекасом? Ведь хоть тресни, а добудь, иначе все пойдет насмарку, — засмеют, ракалии, на то мастера: —„Говорили же мы, что вам пока только уток стрелять“! — скажут. Нет, надо добыть!
Сознавая, что подстрелить в лёт бекаса я действительно ещё не могу, даже случайно, по одному лишь тому, что не успеваю даже выстрелить в меру, я решил, что так или иначе, а нужно подстрелить его хоть сидячего.
С этою целью я порешил идти на чалтычное1 поле соседнее с маренником, так как на последнем стрельбою по чиркам и вознею с подранком далеко уже вокруг пораспугал всех бекасов, да и трудно было бы их тут скрадывать — не увидишь в частой, хоть и хилой зелени марены. Не то совсем на желтом фоне чалтычпого жнива. Там можно его далеко видеть при дальнозоркости. А этим судьба меня не обидела!
Чтоб не увлекаться бесполезно че-эками, я опустил курки, вскинул ружьё за плечи и пошёл напрямки к чалтыкам… Задавшись целью — вести себя спокойно и тихо, я стал подвигаться чалтыками, обойдя все маренники…
— Ти-ти-тит! — просвистал жалостливо, хоть и торопливо кулик-черныш, потянув влево к придорожной далёкой луже… Ширкнули одна, другая водяные курочки и насилу дотащили свои несуразно вытянутые лапки до соседнего островка осоки, где и опустились преспокойно.
— Не до вас теперь — задачу надо решать! — кажется вслух сказал я им вдогонку.
Словно по шее хватило давно ожидаемое „че-эк!“ и пригнуло меня до самой сырой земли, действительно, сырой…
— Ладно, ладно, лети! стрелять не будем не из тех, которые!..—думаю про себя, приседая еще ниже за хандагом2… Раз, два, метнулся влево-вправо молодчина, свернул налево, правильно описал дугу и, как пальцем указал, ткнулся почти отвесно на седьмой лекэ3, но как раз по ту сторону хандажка.
— Вот пакостник-то! — невольно сорвался упрёк, как ни подходи, не увидишь сидячего — хандажек застит! Огибать кругом —во-о-на! Надо опять поднять… Пусть переместится — авось сядет, удачнее для меня, конечно. Проделав то же самое, я дождался, что он поместился между двух стеблей дикой мальвы, не долетев куста чёрной бурьянины.
— Теперь посмотрим, кто кого первый подметит и перехитрит! Положим, сидеть он горазд, думаю, а все же потревоженный, хотя бы и без выстрела, два раза может сбежать: не подметишь, где уткнется… Не надо время терять!
И сейчас же к нему; по чем ближе, тем осторожнее. Подошел шагов на 30 от замеченного пункта и присел за небольшой куст невысокого камышка. Смотрю, местечко между мальвами и бурьяном почти что наголо выбито или вытравлено; кажется, орешек лесной разглядел бы, а шельму искомую не видно…
Что за оказия? В глазах даже зарябило от пристальнаго всматривания, а ничего не вижу.
Отвёл глаза в сторону, да и опять начинаю всматриваться…
Что за штука! Не более как в полуаршине от левой мальвы пучок желтых, вертикальных стеблей жнива с черным перекрестом.
Уж не носатый ли профиль моего молодца виднеется за клочком уцелевшего жнивья? Очень что-то похоже?! Ну, что будет, то будет, думаю, а выпалю туда! И — бац в намеченный пункт. Не летит!.. Подхожу, о счастье! Есть бекас, первый мой бекас!
Много я их с тех пор перестрелял надлежащим уж образом, но такого удовольствия, как на этом, сидячем, никогда уж не испытывал! Чудно теперь и подумать даже — скрадывать бекаса и стрелять в него сидячего! Да, пожалуй, и зрения, и гибкости, и терпения не хватит повторить эту штуку! А тогда — ничего, ликовал! Помню, с каким самодовольством подходил я с моими трофеями к товарищам… и нарочито сдержанным шагом, хоть и крепко тянуло пуститься к ним вскачь!.. Удивились и одобрили, а узнавши из расспросов, что добыл его скрадом сидячаго, ещё больше диву дались. А мне совестно было все-таки почему-то сознаться в этой проделке!
В Августе 1888 года, однажды, по делам службы ехал я с Касум-беком Гейдаровым в Дешлагар. Поздно выехавши из Дербента, мы успели сделать только две станции и приняли любезное приглашение помещика, Петра Ивановича Лазарева, переночевать у пего, в его усадьбе, около станции Джимкент. На другой день, ранним утром поехали доделать остальную половину пути.
В Закавказье, во многих местах, особенно конечно зимою, приходится не ездить, а делать путь.
Проехали с версту, как нам навстречу слева дороги пронеслись пара бекасов, вероятию скотом поднятые на соседнем пастбище, перелетели через нас и ткнулись на подтопленном оросительною канавой местечке, поросшем бурьянном у самого почти края дороги. У меня, по обыкновению, было при себе ружье.
— Дай, думаю, возьму их!
Сказано — сделано.
Извинившись перед попутчиком, я слез с перекладной и направился назад, к намеченному пункту.
Далеко ещё не дошёл до места, как один уже бекас, сидевший у самого края дороги, сорвался и был таков… Подхожу ближе, взял ружьё на изготовку… „Фр-р-р“ вспорхнул бекас… Я вскинул ружье, но он, не вырвавшись из бурьяна, свалился туда же и стал прыгать на месте…
Что за штука! Отставил я ружьё, подхожу и вижу: бедняга крутится с пораненным крылышком на месте под бурьяниной.
Нагнулся, поднял его и возвращаюсь к повозке.
— Ну, что сделали? — спрашивает Казум-бек, — вы там в кого-то целились, а не стреляли?!
— Что делал? —бекаса добыл; да одного только, другой то в меру, каналия, сорвался! — говорю спокойным тоном, показывая трофей.
— Т.-е. как же добыли, когда вы и не выстрелили? Ведь я же видел, что вы только прицелились да сию же минуту и отставили ружье!
— Что ж тут странного? Для хорошего стрелка довольно в меру и метко прицелиться, чтобы добыть бекаса и без выстрела даже! Кому же это неизвестно!
— Не шутя, как это случилось?
— Ну если хотите знать серьёзный ответ, так скажу вам, что я и сам не понимаю, как это случилось. Одно могу предположить, что, взрываясь, он переломил это крылышко, задев за сухую, крепкую ветвь бурьянины.
Говорят, что бекасы умудряются как-то забинтовывать своими же перышками переломленные конечности и залечивают их. Может быть и у него было залечено так же крыло, настолько по крайней мере удачно, что вот, как вы видели, он прекрасно сделал большой перелёт; ну, а взрываясь, ударился именно этим крылом, по правилу, что всегда больным местом треснешься невзначай; костная мозоль была слабою и перелом возобновился даже от лёгкого сравнительно удара.
Рассматривали бекасика насколько возможно аккуратнее, но не смогли определить — совершенно ли это свежий перелом или только подновлённый. Следов бинтовки не заметили.
Привезли калеку крошечного в Дешлагар и подарили детям судебного пристава Катайцева, который обещался кормить его червями и постараться залечить ему крыло. Что сталось потом с курьёзным крошкою-калекою—не знаю.
Был у нас комиссар военного госпиталя „Забисованна Мазниця“, как мы его в шутку называли, Федоренко, Гаврило Захарьин.
По совету врачей он, страдавший ожирением сердца и каким-то пороком печени, моциона ради, в почтенном уже возрасте принялся за охоту и сильно даже увлёкся ею. Раздобыл рыжую собаку, очень похожую на сеттера, да двух рябых, не совсем куцых псов, но очень худых, поверив кому-то, что они оба борзые, густопсовые, «таи ружныцю добру, саму що ни наесть тульску, купыв за 15 корбованцев», и чуть не каждый день в полном вооружении и со всеми псами обходит дозором ближайшие окрестности города, пытаясь либо подстрелить, либо затравить косого. «Давее ицо-то ни визло».
И мои приятели все его ужасно любили за его беспримерное добродушие и какое-то наивное остроумие, особый какой-то юмор, которым он проезжался все больше на собственный же счёт.
Бывал он с нами и в охотах на кабанов.
Помню, как-то зимою, в одном гаю4 к нему, моему соседу по номеру, вышла здоровая свинья и, перебежав, правда небольшую, полянку, перерезала цепь в упор около него, без выстрела даже его.
Кончился гай; подхожу к нему, а он отряхается от снега.
— Что-ж это вы, Бисова Мазниця, не стреляли свинью?
— Отце лишенько! Да як же ни палив? — Палив! Бачу — свинка идэ… Я зразу «тхок», а ружниця нисдала — осичку сробила, бисова дытына!.. а свинка – як махнэ, махнэ, да прямо до мэнэ…да и вен мини буркалы с держи-дрива снигом запорошила, бодай ий голова-б облизла… Я и ны бачу худы вона дивалась! — Оце, як воно зробилось, гарный мий паныченько!
По хоть и не особенно сильно доставалось кабанам при жизни от его ружницы; зато ж никто лучше его не мог оборудовать смоление, свежевание и разборку посмертных останков кабанов. В этом деле он дошёл до виртуозности.
Нa одной довольно удачной охоте нам удалось добыть 15 кабанов. Так Бисова Мазниця целую ночь с 3 солдатами, вовсе незнакомыми с делом, занимался уборкою кабаньих туш и такой ли костер развёл, ровно бы пожарище какое случилось, а к утру вся кабанина была точно отлакированною.
Так вот, однажды, проездом в Кушары, на одну из таких охот, остановились мы все на станции Рубас выпить чаю и обогреться.
Дело было в половине декабря. Засели в комнате „для г-д проезжающих» и отогреваемся по мере сил и возможности… Смотрю, Бисова Мазниця оделся, прихватил ружнищо и уходит…
— Куды, папочку ласковий, попхпулися? та ще в тахэ лихо, то добрый пап и сучью дочку с хаты ни выгонэ? Цур вам, —сидайте до горилки, бо така гарна, така гарна, як запеканка, альбо спотыкалочка!—кричу ему из за спины Александра Николаевича Рыбакова, разливавшаго чай.
— Та ни! Пиду на ричку: може уточку добуду яку ни на есть, бо их там до бису, як грязи!
Он махнул рукою и ушёл.
Не прошло и получаса, мы еще и чаю путем не напились, как уж вернулся наш немврод,
— А побачьте, панычи, яких таких чудных птиц добув я.—Отце-яки!.. Сами куцы, нюхи, як—шильце, що кули колупае. Чи их идять?—И показывает пару- бекасов.
— Где вы их достали? Ведь это бекасы! —кинулись мы к нему все.
— Та вжежъ тамочки —на рички. Бачу, стоять, а нюхами грязь колупають, „тюк“ да „тюк“. Щото за птыцы, думаю, а ну убью!—А воны так рядочком стоять. Отце и убив зразу обоих! —Так их идять?
— И очень даже!
— И с шохами?
— Нет, с шохами не едят, а с кишками едят.
— Ну, с кишками? Кто-жъсе такий, що и с кишками исты станэ?
— Обжоры, конечно… забывающие, что рискуют при этом нажить в себе солитера.
В пояснение этого случая нелишним считаю добавить, что на приморской низменности южного Дагестана и Бакинской губернии не только реки и речки зимою не замерзают, но и снег даже бывает мимолетно; так например, во всю нынешнюю зиму вплоть до 23 января снегу еще у нас не было; да вероятно и не будет вовсе, так как погода стоит прекрасная, теплая.
Тем не менее бекасы здесь не зимуют, и в декабре, на самых излюбленных местах, можно за хорошее поле встретить 3—5 штук, не более. А уж как в эту пору года, да ещё и «по над ричкою» удалось добыть пару бекасов нашему Федоренку, это могла бы объяснить только его фортуна.
Лет пять тому назад, однажды, во время весеннего пролёта бекасов, я, доктор Батшанов и Рыбаков, охотились на дальних мочежинах за „Дуз-дагларом5. Дупелей было маловато, а бекасов в количестве достаточном для порядочной охоты.
Промазанный Рыбаковым бекас высоко взмыл и описал прелестнейшую дугу, выбирая куда бы ткнуться подальше; но, заметивши ястреба, гвоздиком пошел книзу и ткнулся в осоку, шагах в 200—300 от пас. Ястреб его тоже заметил и комом спустился туда же; но и мы это заметили.
— Ах он разбойник! вот я ему покажу, как браконьерствовать в наших местах! —вскрикнул наш Пугачев (он же Рыбаков) и бегом пустился туда, где за осокою самого ястреба не видно было…
Не подпустив охотника шагов на 70, ястреб быстро поднялся, держа в когтях бекаса… Хоть для выстрела дунстом такое расстояние было слишком большое, Пугачев всё-таки выстрелил в него, чтобы хоть пугнуть хищника за умерщвление бекаса. Незаметно было — задел ли этот выстрел ястреба, но последний колыхнулся и, разжав когти, бросил бекаса.
Представьте же наше удивление: — бекас оказался живым и взмыл на утёк, как ни в чем не бывало, за дальнюю мочежину — рассказать приятелям, в какую грязную историю было впутался он.
Г. Полетика.
Если вам нравится этот проект, то по возможности, поддержите финансово. И тогда сможете получить ссылку на книгу «THE IRISH RED SETTER» АВТОР RAYMOND O’DWYER на английском языке в подарок. Условия получения книги на странице “Поддержать блог”
- Рисовая плантация. ↩︎
- Земляной вал. ↩︎
- Лекэ—квадрат, из которых состоит плантация. Каждый обрамлен невысоким земляным валиком. ↩︎
- Облава. ↩︎
- Местность соляных южных озер, в 12 верстах от Дербента. ↩︎