“Природа и Охота” 1894.10
Рассказы из жизни в дикой Башкирии.
Приглашал к себе в Уфу один из моих родственников, Николай Иванович Комаров, известный охотник в этой местности.
Тогда Башкирия, среди которой находится Уфа, слыла среди охотников за какое-то эльдорадо; они рассказывали про неё настоящие чудеса. Мое молодое воображение многое ещё добавляло к этим рассказам; и мне чрезвычайно хотелось увидать, побродить там по необъятным степям с ружьём и собакой. К сожалению, у меня в то время не было еще хорошей легавой собаки.
Можете себе представить мою радость, когда, перед самым выездом из Петербурга, я получил от Николая Ивановича письмо, в котором извещалось, что он от какой-то вдовы польского магната, приезжавшей в Башкирию на кумыс, вместе с мужем, умершим там, достал чудного, чистокровного французского пойнтера. Поляк, умирая, просил свою жену отдать или продать „Француза“ не иначе, как только в хорошие охотничьи руки, а Николай Иванович был одним из лучших уфимских охотников.
По получении таких приятных для меня известий, я чуть не прыгал от радости, так она была велика. К сожалению, в письме не сообщалось ни о масти, ни о росте, ни о степени дрессировки собаки, а только сказано было, что „пойнтер чудный“. Поэтому я не мог его представить себе иначе как прекрасно дрессированным, среднего роста, белоснежной шерсти, и непременно с желтовато-красными ушами.
Окончив свои делишки, я наскоро собрал „пожитки“, заключающиеся в двух-трёх десятках книг, поношенном белье и полинялой шинели, и распрощался с шумным Петербургом.
Вот уже я на вокзале Николаевской железной дороги, куда быстро подкатывали одна за другой кареты, извощичьи дрожки, коляски и спешили пешеходы. То и дело сновала там железнодорожная прислуга; медленно из одного угла в другой бродили там скучающие пассажиры; раздавались отдаленные свистки маневрирующих локомотивов, да ежеминутные звонки конно-железной дороги; подходящей чуть не к самому вокзалу. Наконец раздается звонкий, серебристый звук первого вокзального звонка, а за ним другой и третий; публика хлынула к дверям, поспешно занимая места в вагонах. Раздался свисток обер-кондуктора, откликнулся свисток паровоза; кондуктор повторил и паровоз сделал то же. После третьего свистка раздалось громыхание цепей, стук тарелок-буферов и поезд двинулся вперёд, с каждой секундой увеличивая свою скорость. Вот промелькнули последние загородные постройки, замелькали петербургские дачи и пошли одна станция за другой. Одни пассажиры уходили, другие занимали их места. Так потянулось однообразно время до самой Москвы, а потом и до Нижнего Новгорода. Я же, выбрав поудобнее местечко в вагоне, мечтал о своем „Французе“, а по временам поглядывал в окошечко, как в стереоскоп, на ежеминутно меняющиеся напорамы. Вот мелькнул лесочек с прорезывающей его речкой, в голове невольно проносится мысль о том, что тут, наверняка, хорошая тяга лесных красавцев-вальдшнепов. Недурно бы тут провести вечерок со своим белоснежным „Французом!..“
Промелькнёт ли какая-нибудь кочковато-мокрая низина, невольно рассматриваешь — нет ли тут длинноногих бекасов и дупелей; к тому же в воображении рисуется красивая стойка легавых, а в частности, как бы у меня здесь стал носиться мой „Француз“.
В Нижнем Новгороде я пересел на пароход, на котором и прибыл в Уфу, где в то время проживал мой родственник, Николай Иванович Комаров.
Целый час я месил грязь по болотистым улицам Уфы, а в одной из улиц, прежде чем я отыскал квартиру Николая Ивановича, положительно чуть не утонул в грязи вместе с извощиком.
Николая Ивановича я не застал дома. Из кухни у него слышался усиленный стук ножа. Я заглянул туда с целью спросить, где Николай Иванович. Отворив двери, я увидел там следующую картину. Кухарка пожилых лет старательно рубила на столе говядину, а около её ног вертелся золотистый сеттер; на углу стола восседал мохнатый сибирский кот, а за ним, на стареньком стуле возилась белоснежная собака — пойнтер, которая и оказалась той собакой, о которой я мечтал во время своего пути.
Вместо горячей встречи „Француз“ окинул меня с высоты своего стула не то презрительным, не то высокомерным взглядом и опять весь погрузился в созерцание действий кухарки Катерины. Я погладил „Француза“, он поднял мордочку к верху и посмотрел на меня; в глазах его можно было прочитать: „Да, кто ты такой, что ко мне лезешь?“ Пока я ласкал своего „Француза“, желая приобрести у него расположение к своей персоне, пришел и Николай Иванович. После обычных целований и рукопожатий, мы прошли с ним в залу, куда также последовали и собаки „Француз“ уселся на стуле сзади Николая Ивановича, а его сеттер «Рудольф», или попросту «Рудька», расположился около ног Николая Ивановича.
— Как раз вовремя приехал, братчик ты мой, теперь ведь самый разгар дупелиной охоты! Ну, не возрадуешься же ты, я тебя, брат, замучу в здешних степях и лесах на охоте.
— Ну и скажете же вы, Николай Иванович! да разве можно на охоте замучить человека?
— Поживешь, увидишь. К тому же у тебя и собака не хуже моего Рудьки. Пожалуй, за пояс заткнет Рудьку… Немного молода только. Да это ничего. Говорят, очень породистая собака; родители её привезены были помещиком-поляком из Франции и стоили больших денег. Сам же Француз обучался у известного в Варшаве учителя—натаскивателя собак. Кроме того, посмотри какие умные у него глаза, как у человека.
С собак тема наших разговоров перешла на ружья, с ружьев на петербургские магазины охотничьих принадлежностей, а затем о петербургских новостях, о „Царских Липках“, находящихся в Башкирии, принадлежавших князю Ливену, и наконец зашёл разговор о целой Башкирии.
— Чудеса, да и только творились в прежнее время у нас в Башкирии, —продолжал Николай Иванович. —В течение непродолжительного времени растащили здесь башкирских земель около двух миллионов.
— Как так растащили?!—спросил я Николая Ивановича, удивленный его выражением.
— Да так, захватывали башкирские земли силой или покупали за бесценок. Вон бирский купец Уткин купил у Кубиязовского сельского общества Уфатаныбскую дачу в 100,000 десятин с лесом по 8 коп. десятину в вечное владение! Разве это не удивление?
— Не может быть?!—воскликнул я, удивленный такой дешевизной земли.
— Ну, если не веришь, так поди справься в палате. Я даже помню № купчей крепости, —если хочешь, то запиши — № 105 от 31 октября 1874 г.
— Нет, я и так верю вам, зачем мне справляться. Только удивляюсь. Что же этих покупщиков своевременно не останавливали?
— Да кто же их мог остановить? —продолжал Николай Иванович. Тогда ещё особого закона об охране башкирских земель не было и тогда покупали все: плутоватые купцы и мещане, столбовые дворяне и чиновники-администраторы.
— А в газетах ничего не появлялось про эту деятельность?
— Относительно первого рода хищений в печати появлялось очень много сведений, и она, по-видимому, принимает деятельное участие в разъяснении многих тёмных сторон, сопровождавших это хищение, и деятели сего уже полетели кувырком. Да, ведь, курьёзнее всего то, что целью раздач башкирских земель выставлялось желание привлечь в край образцовых хозяев, которые своим хозяйством могли бы служить примером для населения. Между тем большинство «благоприобретателей» живут в Петербурге и показывают свое образцовое хозяйство в ресторанах Палкина и др. В отношении второго рода хищений в печати сведений появлялось очень мало, ибо эти «благоприобретатели» все делают на «законном основании» и у их дела «комар носу не подточит». Их здесь считают за людей способных, трудолюбивых и честных деятелей. Они здесь благоденствуют и наслаждаются плодами своих трудов «праведных» и понемногу забирают в свои руки земство, мелкую и среднюю администрацию.
— Скажите пожалуйста, что же башкиры-то разматывают свою землю, неужели у них её так много, что они раздают за бесценок? —спросил я у Николая Ивановича.
— Да, как вам сказать… В Уфимской губернии у них числится еще земли около 4х миллионов десятин, да почти столько же в Пермской, Оренбургской и Самарской губерниях; да расхищено у них миллиона два десятин. Кем только действительно она не расхищалась в то время и кому только она не раздавалась. Получили по лакомому кусочку чины лесного, военного и даже почтового ведомства. В г. Стерлитамаке, говорят, получил землицы даже один почтальон!..
— Значит и его сочли за образцового хозяина, —добавил я.
— А что ты думаешь?!.. Во всяком случае, он поведёт свое хозяйство лучше, чем постоянные посетители знаменитых петербургских ресторанов, —сказал Николай Иванович.
— Посмотрите-ка на разных здешних переселенцев из простонародья. Они имеют молотилки, веялки, сеялки, усовершенствованные плуги, и далее можно встретить локомобили в крупных хозяйствах. Одним словом, они прекрасно ведут хозяйство. Хозяйство у них, можно сказать, «полная чаша». Вы найдете в их избах совсем не деревенские предметы. Войдите в избу, —вам сразу бросаются в глаза зеркала, швейные машины, венские стулья, стенные часы и т. п. предметы. Вот с кого нужно брать пример нашим детям природы. Кроме того, они могут научиться от них каким угодно системам хозяйства. Здесь вы встретите и великорусскую общину с переделами и малорусское индивидуальное владение. Здесь не только достаточно учителей для башкир, но можно научиться и нашим учёным, изучающим поземельный вопрос в Европе. Они могут здесь найти Англию с её крупной поземельной собственностью, Францию —страну мелкого владения, и Германию — с аграрною сословною организацией. Мало того, они могут здесь натолкнуться на такие явления, которые не подходят ни под один названный вид землевладения и чего ещё нет в Западной Европе. Здесь они могут увидеть на каждом шагу любопытные комбинации, вызываемые различными хозяйственными условиями и влиянием одной культуры на другую, на которых они всего удобнее могут проследить экономические последствия различия в формах владения землею. Вперёд можно сказать, что здесь плоды науки и цивилизации скорее привьются, чем в другой местности. Хозяйство с научными данными здесь появится очень в скором времени. Та пора, когда здешние башкиры могли довольствоваться лишь только щедрыми дарами природы, канула в вечность. В скором времени явится настоятельная нужда внести в хозяйство знания, усилить естественную производительность почвы искусственным образом, изменить устарелые сельскохозяйственные приёмы и технику.
— Ну, Николай Иванович, вы уже совсем заораторствовались, — с улыбкой заметил я, — позвольте поблагодарить вас за обед, за приятные речи и прочее. Ну, когда же вы думаете начать мучить меня охотой?
— Хоть завтра; по я думаю, прежде всего вам нужно дать время для отдыха.
— Пустяки, я нисколько не чувствую себя усталым, готов ехать па охоту хотя сегодня.
— Ну уж сегодня! отложим хотя до завтра. Часов в 12 мы можем выехать, а вечером начать охоту на реке Десне, на близлежащих мокрых лугах.
— Прекрасно! значит, решено и подписано. Относительно патронов как?.. Сегодня или завтра будем набивать?
— Можно и сегодня. Дробь у меня есть прекрасная, —сказал Николай Иванович
А я привез из Питера 4 фунта жемчужного пороха?..
— Пойдём в мой кабинет. У меня там все охотничьи принадлежности.
Мы вошли в кабинет Николая Ивановича, который был убран в охотничьем вкусе. Одна из стен положительно была увешена ружьями, кинжалами, револьверами и другими охотничьими принадлежностями. Над ружьями висела пара огромнейших оленьих рогов, на которые было накинуто штук пять лисьих шкурок, а над ними возвышалось с распростертыми крыльями чучело горного орла. Около этой стены стояла кровать Николая Ивановича на паре огромнейших волчьих седоватых шкур. С другой стороны, сердито посматривало на охотничьи принадлежности чучело Михаила Ивановича Топтыгина. У окна стоял большой письменный, с зелёным сукном, стол, усыпанный гильзами, патронами, коробками пыжей и необходимыми письменными принадлежностями.
— Имею честь передать в ваше распоряжение мой любимый уголок, —шутливо заметил Николай Иванович при входе в кабиинет.
— Чувствительно тронут, Николай Иванович, вашей любезностью. Мы усердно принялись набивать гильзы.
Ужин нам подали довольно рано, после которого мы разошлись спать. Через непродолжительное время из соседней комнаты раздалось всхрапывание Николая Ивановича, а я же ещё долго не мог уснуть. Мне не давала уснуть мысль о предстоящей охоте. Я боялся «подгадить» на охоте, ибо я не стрелял целую зиму; ворочался с боку на бок глубоко за полночь. На утро я вскочил очень рано, почти темно, и первым долгом взглянул в окно.
К ужасу моему, на улице моросил мелкий дождичек, а небо все было покрыто тучами. Я с унынием лёг опять на кровать и пролежал до тех пор, пока в кабинет не вошёл Николай Иванович.
— Вот так погодушка, — входя в кабинет заметил Николаи Иванович. —Придется, вероятно, отложить нашу поездку до следующего утра…
Между тем дождь постепенно увеличивался и под вечер превратился в настоящий ливень. Вечером мы решили, что если на утро дождя не будет, то на охоту выедем до восхода солнца.
К нашему удовольствию, дождь к 12 часам ночи стал утихать, а около двух, небо совершенно очистилось. Луна залила всю окрестность своим серебристым светом. Мы наскоро оделись и вышли на двор, где нас ожидала тройка Николая Ивановича с неизменным «егерем» Василием на козлах.
Пока мы пробрались через грязные улицы Уфы и переехали на пароме Белую, вьющуюся у подножия г. Уфы, солнце успело уже показаться на бледно-бирюзовом небе, на котором кое-где скользили, переливаясь мелкой перламутровой волной, далёкие перистые облака. Медленно подымаясь на небесную высь, солнце клало на землю длинные тени, разжигая в густой, высокой траве крупные капли вчерашнего дождя. Щурясь от светлых солнечных лучей, мы полною грудью упивались свежим утренним воздухом. Лёгкий теплый ветерок дул нам прямо в лицо с юго-западной стороны, где далеко, далеко тянулась светлая полоса реки Демы, утопая среди лугов в густолиственных кустарниках. В воздухе чувствовалась приятная теплота, располагающая к неге и лени. Отовсюду неслись сотни песней пернатых, величая великие дела Всемогущего Творца природы. Вот вправо от нас высоко-высоко поднимается в воздухе веселый жаворонок, где, остановившись почти неподвижно, с умилением распевает свою утреннюю песнь к Богу, прославляя Его за прекрасный вновь данный день. Вот влево, в густолиственных ветвях липы, чуть не над самыми нашими головами, заливается чудный соловей, оглашая своими трелями всю необъятную окрестность. Тут же, чуть не под самыми ногами лошадей, весело чирикает стая воробьев, перелетая перед лошадьми с одного места на другое. Там же, недалеко, саженях в тридцати от нас, лениво прыгает беляк, нисколько не опасаясь незваных гостей степи. Заслышав заливающиеся колокольчики нашей тройки, выскакивает из своей норки сурок и вытянувшись на задних лапках на своем курганчике, с недоумением рассматривает нас. Вдруг из белого, как пена, никогда накошенного ковыля, поднимается черный, как смола, косач и с шумом проносится над сурком и зайцем. Сурок падает от испуга, как камень, в свою нору, а заяц прижал уши, прилег к земле; когда же косач пролетел мимо, вскочил на задние лапки, проводив его глазами, опять заковылял вперед, изредка пощипывая траву. Вдали, где-то далеко-далеко, над самой Десной слышится длинное кря-кря-кря диких уток; там же, тихо посвистывая, носятся быстрые стаи чирков.
Любуясь этой картиной, я невольно спросил у Николая Ивановича:
— Далеко ли до места охоты? —Ведь и здесь превосходные места, есть на что поохотиться.
— Имейте терпение, молодой человек, — с улыбкой заметил мне Николай Иванович.
— Еще с полверсты будет, — пробурчал с козел «егерь» Василий.
Действительно, через несколько минут за кустами открылся обширный, заливной, мокрый луг. Прошло ещё несколько минут и я услышал чмокание бекаса, а когда мы остановились, стали вылезать из брички, беспричинно сорвался с болотной кочки другой и стрелой понесся по воздуху; он долго-долго носился над нами, наконец как молнией убитый, по отвесной параболе упал вниз в болотистый луг.
— Вон он где сел, —сказал «егерь» Василий, —я пойду прихлопну его.
Он направился было к нему без собаки.
— Ты, Василий, хотя возьми с собой нашу закуску, заметил Николай Иванович.
— Виноват, барин, чуть-чуть действительно не позабыл своей службы. Вот окаянная память! — бурчал Василий.
Захватив сумку с закуской, он чуть не бегом пустился бежать за бекасом со своей саженной пистонной одностволкой.
— Только закуску не растеряй, Василий! —со смехом крикнул ему в след Николай Иванович.
Между тем Василий уже подбегал к месту, где уселся бекасик; вдруг из-под самых ног Василия неожиданно срывается дупель и пролетает под самым его носом. Василий от удивления чуть рот не раскрыл, а потом, когда уже дупель был шагах во ста, раздался громкий выстрел Василия, но дупель не обратил на это внимания, тихо, плавно полетел дальше. Между тем, скрадываемый бекас, услышав громкий выстрел, вторично сорвался, но уже не один, а с целой компанией дупелей и бекасов, которая долго кружилась над болотистым лугом, пока не вылетел откуда-то громаднейший ястреб, лениво запаривший над болотистым лугом, медленно поводя из стороны в сторону своим крепким клювом, похожим издали на какую-то необыкновенную геометрическую фигуру. Вдруг раздался второй выстрел Василия и ястреба, как-то особенно взмахнув крылом вверх, стал медленно опускаться вниз, направляясь на меня. Я дуплетом выстрелил; он перекувыркнулся два раза в воздухе, справился и ещё полетел, но как раз попал под меткий выстрел Николая Ивановича, после которого уже как ком упал на землю. Собаки докончили его страдания. Впоследствии оказалось, что он был, как решето избит бекасинником.
Вложив патроны, мы пошли вперёд.
Как сорвавшиеся с цепи, Француз и Рудольф бросились скакать по лугу; не прошли мы и двадцати шагов, как собаки в живописной позе замерли по найденному дупелю. Николай Иванович легким свистом подозвал к себе Рудольфа, а мой Француз, как был, так и остался, как изваянная статуя, ясно понимая кого зовут. Николай Иванович мимикой дал мне знать, чтобы я подходил к собаке и стрелял по дупелю.
Я подошел к Французу, он медленно, тихо повернул голову, посмотрел мне прямо в глаза и потянул дальше, тихо-тихо переступая с кочки на кочку, наконец замер; я подошел к Французу вплотную и ткнул его тихохонько коленом; он сделал шаг и опять остановился, как вкопанный, причем как-то злобно оглянулся на меня. Не зная, что делать, я крикнул Французу «пиль», он сделал несколько прыжков и чуть на месте не поймал дупеля, вырвавшегося у него из-под самых ног. Я прицелился, раздался выстрел и перед мной, как из-под земли выросла бледная, испуганная фигура Василия, который чуть не со слезами сказал мне:
— Да вы, барин, никак в меня стреляли?
Я не менее его был испуган, по не желая терять своего достоинства, прикрикнул на него:
— Чего же ты суешься, Василий, под выстрел и забегаешь вперёд? Не видишь, что ли, что собака сделала стойку по дупелю, по которому я должен стрелять! Все-таки ведь я не попал в тебя.
Василий промолчал, и мы пошли дальше. Прошли ещё несколько шагов. Собаки опять сделали стойки против Николая Ивановича; не успел он подойти к собакам, как из травы один за другим поднялись два дупеля, раздалось два выстрела и птички грохнулись в траву. К ним подбежали собаки и ускорили предсмертную агонию бьющихся в траве птичек и грациозно подали их Николаю Ивановичу.
Видя, что собаки действуют заодно, делают стойки по одним и тем же дупелям, мы решили с Николаем Ивановичем разойтись: я пошёл вправо, придерживаясь реки Десны, Николай Иванович пошёл влево, а Василий с провизией придерживался средины и бесконечно пуделял из своей саженной одностволки по срывавшимся из-под ног бекасам.
Таким образом мы пробродили довольно долго. Солнце стояло уже высоко. Прохлада давным-давно спала, её сменила дневная жара. Роса на нескошенной траве и цветах испарилась уже вся. Птицы свое пение прекращали, только кузнечики, обрадовавшись жаре, оглашали всю окрестность громким стрёкотом. Желудок заявлял о своем существовании. В виду этого я направился к Николаю Ивановичу и заявил ему, что я хочу закусить.
— Так что же, я не прочь! Где бы нам только выбрать посуше и получше местечко, —сказал Николай Иванович.
Я указал на близлежащий маленький холмик, покрытый роскошной муравой, куда мы и направились в сопровождении Василия с 12 фунтовой «фузеей» на плече и огромнейшей сумкой с провизией.
Было уже 11 часов дня. Стояла невыносимая летняя жара. Веселаго пения птиц совершенно не слышно было, только из болота разносился невыносимый лягушечий концерт. В воздухе чувствовалась какая-то особенная тяжесть.
— Наверно, скоро дождь будет, — сказал Василий.
Не желая бросать охоты, я ничего не ответил на слова Василия, только взглянул на Николая Ивановича, который уже серьёзно тянул свою носовую песенку под тенью ивового куста. От нечего делать я тоже прилёг под кустик, а потом незаметно заснул.
Когда же мы проснулись, небо покрыто было тёмно-синеватыми дождевыми тучами, которые быстро неслись по небу с юго-западной стороны. Откуда-то появился ветер и начал завывать между деревьями, приклоняя их к земле. Где-то далеко, далеко, чуть не на самом краю небосклона, блестела молния и слышались глухие раскаты грома. Мы наскоро сложили свои вещи и дичь, которой оказалось у меня пятнадцать дупелей и два бекаса, а у Николая Ивановича, кажется, около тридцати штук тех и других, да у Василия штук двенадцать дупелей; сели в бричку и быстро покатили домой.
Ветер, поднимая дорожную пыль, дул нам в спину. Кучер то и дело погонял лошадей, которые и без того бежали прекрасно. Но вот блеснула молния, раздался как выстрел громовой раскат, брызнули первые крупные капли дождя. Плеснула ещё молния, опять грянул гром и дождь полил на нас, как из ведра. Пока приехали домой, на нас не было ни одной сухой нитки.
У Николая Ивановича на столе красовался казенный пакет, в котором, как оказалось, заключалось предложение отправиться немедленно по делам службы в Стерлитамак.
— Не желаешь ли проехаться со мной в Стерлитамак, — предложил мне Николай Иванович, — там, за Стерлитамаком, есть прекрасные тетеревиные места и есть вообще, на что поохотиться.
Я, конечно, с удовольствием согласился, и на другой день мы выехали в Стерлитамак.
По дороге в Стерлитамак, где прежде были кочевки башкир, около которых с гиканьем носились черномазые малайки (мальчики), где стояли цыганские палатки башкир, около которых лениво бродили дети природы, любуясь на необозримые свои владения, теперь там стоят хутора, заимки, починки, деревни и даже большие села с православными церквами. На месте белоснежных волн ковыля всюду желтеются золотистые волны хлебов. Всюду вместо татарского бормотанья льется русская речь великорусского мужика и малороссийского хохла.
С удивлением смотрит башкирин на «русака», на его хозяйство, на полный дом с круглой деревянной крышей. Смотрит он и на его сельскохозяйственные приёмы и орудия для обработки земли, на то, как девственные леса превращаются в поля, болота — в луга. Нечего делать, и он неумело берётся за соху и начинает кое-как ковырять свой надел, ибо большинство запасных участков отнято разными благоприобретателями или же распродано за бесценок самими башкирами.
Русские селения резко отличаются от башкирских своею благоустроенностью; у них во многих избах встречаются предметы совсем недеревенские. Там вы увидите зеркала, хорошие лампы, стулья, часы и даже швейные машины. Во дворе у -них обыкновенно стоит много овец, лошадей, коров, так как русский, мужик чрезвычайно любит заниматься скотоводством.
Совершенно другое вы увидите в башкирском селении. Вместо бревенчатых с круглыми крышами, там стоят покривлённые мазанковые избушки с соломенными крышами или даже без оных. Всюду царит страшная беднота с грязнотою.
Несмотря на это, башкиры весьма неохотно, в силу прежних традиций, принимаются за соху, а предпочитают носиться по свободным обширным степям за кумушкой лисой да за косоглазым зайчишкой, а где что плохо лежит, то смотрят как бы стащить и продать за бесценок. Особенно их интересуют чужие лошади, на которых очень легко ускакать из пасущегося без всякого надзора табуна.
Проезжая из Уфы в Стерлитамак, мы заметили на полях чрезвычайное появление различных степных насекомых — коников, известных здесь под названием «кобылки», принадлежащей к семейству саранчи (Acridiodae), которую в незначительном количестве всегда можно найти на местах, покрытых травою, которою она обыкновенно питается; когда же она размножается до колоссальнейших размеров, то набрасывается на хлеб и оставляет сельских хозяев не только без хлеба, но даже без корма.
— Это зловредное насекомое, — известно здесь с прошлого столетия и периодически опустошает здесь растительность, в зависимости от атмосферных осадков. Ученый Паллас писал, что это насекомое наносит сильный вред в смежных с Башкирией сибирских губерниях, но тогда же, она и здесь наносила такой же вред. Затем эта кобылка в огромном количестве появилась здесь в 1812—1813 году, 1843— 1844, 1845—1846, 1860—1861, 1870—1871. Особенно часто она стала появляться за последнее время с 1878 года. Сильному размножению кобылки здесь сильно способствуют часто появляющиеся засухи. Дождливая погода на неё действует убийственным образом; она перестает есть, откладывать яички, подвергается различным болезням и в большом количестве погибает, тогда вред от неё становится незаметным.
Я настолько заинтересовался этим насекомым, что несколько раз слезал с брички и собирал их для исследования; причём оказалось, что эти насекомые резко отличаются от полевых кузнечиков (Locustodea), у которых усики очень длинные, а лапки четырёхчлениковые, тогда как у кобылок усики (ляжки) коротенькие и лапка состоит из трёх члеников. При этом я заметил, что их там было несколько видов.
— Знаете, что я вам скажу, барин, —заметил мне сидящий на козлах Василий, — от этой кобылки не только гибнет хлеб и трава, но даже и скотина, когда она съедает эту тварь вместе с травой. Сначала скот хворает животом, потом появляется тряска всего тела и наконец скотина издыхает.
— Какой же, именно, скот-то хворает? —спросил я у Василия.
— Да всякий, барин, хворают и лошади, и коровы, и овцы.
Насколько справедливы были слова Василия, мне проверить не удалось; но только я потом слышал от нескольких лиц, что слова Василия справедливы.
Замечательно то обстоятельство, что проезжая весьма значительные пространства, мы совершенно не замечали на них кобылки, а потом количество последней вдруг становилось огромным; по проезде некоторого пространства её опять не было заметно. По-видимому, у неё есть особенные излюбленные места, на которых она живет и откладывает яички, и есть такие места, которых она избегает. Мы же большею частью видели ее на пространствах возвышенных, сухих, на ярко-освещенных опушках лесов, на пустошах, межах, по краям больших дорог и на выгонах. Напротив, не встречали кобылки на низких местах, лугах и вспаханных под пар полях.
В некоторых местах мы видели и уничтожение этой кобылки местными крестьянами, посредством ловли её пологами, мешками и саками. Курьезно было смотреть на крестьян, желающих избавиться от «бича Божия» посредством ловли пологами. Несмотря на все усилия их, кобылка, как бесчисленные брызги дождя, лилась в стороны из полога и из-под ног рабочих; в конце- концов в пологе оставалось насекомых очень мало и, в общем, результаты получались очень плачевные. Результаты ловли посредством сака получались значительно лучшие, так как насекомых залавливалось весьма много.
Мы добрались и до города Стерлитамака. Это довольно порядочный, по числу жителей, уездный городишка, население которого большею частью состоит из старообрядцев, почему в городе и существует только одна православная церковь и несколько мечетей. Улицы в нем хотя и прямые, но за то чрезвычайно грязные, особенно этим отличается базарная площадь, где в буквальном смысле тонули ездоки вместе с лошадьми. В городе в прежнее время существовала прогимназия, но теперь она преобразована в городское 4-х-классное училище. В этом училище есть весьма богатая библиотека; местное земство и городская управа предполагали сделать ее общественною, но благодаря протесту инспектора г. Гарина, она до сих пор для публики недосягаема и ею пользуются крысы да мыши. Там есть несколько порядочных гостиниц и даже ресторан с примитивным оркестром, состоящим из одной скрипки и русской гармоники, который день и ночь «наяривает» там различные марши, или что-нибудь из опер.
Этот город отличается замечательным обилием нищих, преимущественно башкир-магометан, которые нисколько не стесняются своим вероисповеданием, стучатся под окнами, залезают в прихожие и пристают к прохожим с просьбою подать им копеечку «ради Христа», которую они не замедливают пропивать, или проигрывать в карты или в орлянку в каком-нибудь «приюте оборванцев».
Местное общество, по-видимому, мало обращает на них внимания и нисколько не заботится об участи этого пролетария, из которого выходит множество мелких воришек, кончая крупными конокрадами. Вообще в городе нет никаких общественных и благотворительных учреждений.
В городе мы с Николаем Ивановичем прожили около двух суток; в течение этого времени он узнал, что местные охотники едут в татарскую деревню Кинзебулатову на тетеревов. Узнав, что мы приехали с ружьями и собаками, охотники любезно нас пригласили съездить с ними на охоту.
На третий день мы выехали из города целой кавалькадой на пяти подводах. Здесь в числе охотников был почти весь цвет города, т. е., говоря словами какого-то поэта охотника:
Здесь был и князь, магнат известный,
Владелец тысяч десятин;
И рядом с ним мелкопоместный
Сосед его; и господин,
Европы вечной завсегдатай;
И хуторянин грубоватый;
И из евреев земский врач,
И откупщик казённых дач,
Богатый сметкой и мошной;
И англоман—аристократ;
Колбасник—немец; адвокат;
И старец с лысой головой,
С подагрой, бледный и хилой
………………………………………….
И этот весь случайный сброд
Был не стесненный, а свободный…
Как бы различий никаких
На деле не было меж них.
Все это общество собралось в дом Кинзебулатовского богатого башкирина, который принял нас очень радушно и даже зарезал для нас барана, как это у них делается только для своих почётных гостей. Велел нам снять сапоги, умыть руки и посадил нас в кружке на нары, конечно, без стульев. Затем притащили огромнейшее полотенце, которое протянули по нашим коленям, и поставили перед нами громадное блюдо, из которого хозяин вытаскивал руками куски жирной говядины, обмочив куски в особо приготовленный бульон и поочередно запихивал в рот каждому гостю-охотнику, которые, по-видимому, привыкли к такому радушию, преспокойно проглатывали эти куски, запивая вином иди просто водкой. Когда же очередь дошла до меня, то я на отрез отказался проглотить кусок этой говядины, после того как он побывал в руках татарина сомнительной чистоты, чем, конечно, чрезвычайно обидел хозяина и он целые сутки на меня косился.
— Засем, говорит, неашал (кушал) наш баран.— Сам давал… Смотри, прохурор ашал, секлитарь ашал, а ты не ашал, мы сердит будем!… Эфто нам твоя бульно не понрависься!..
После ужина, за которым изрядно было выпито водки, началось самое оживленное время в охотничьей поездке. Повсюду слышались оживленные рассказы, споры, крик, шум и различные проказы, которые походили скорее на детские. Более всех хохотал и шутил местный товарищ прокурора, которого все считают душою общества. Не менее того чудил член земской управы, поддерживаемый иногда почтенным предводителем дворянства.
Долго бы еще сыпались анекдоты охотников, иногда сомнительной верности рассказики, если бы кто-то не крикнул.
— Смотрите, какой пожар где-то—и он ткнул рукой по направлению окна; но так как у окна поместиться не могли, то большинство из нас выбежало на улицу, где действительно увидали, что почти вся западная часть неба покрыта огромнейшим заревом.
Начались предположения, где и что горит. Одни говорили, что горит деревня Максютова, другие — Аючина, третьи — Мула-Мусина и т. д.
— Это ужасно что такое, —говорит предводитель дворянства, —как часто в нашем уезде случаются пожары. — Нет, не в одном Стерлитамакском уезде, а во всей Уфимской губернии, —сообщил Николай Иванович. —Не успеет наступить лето, как в нашей губернии по селам, деревням и хуторам начинаются необыкновенно частые пожары. Хорошо, что еще в большинстве случаев горят отдельные хутора, гумна, усадьбы и т. п.
— Что же это за причина частых пожаров, — спросил я, — неужели все эти пожары происходят от неосторожного обращения с огнем?
— Какое тут неосторожное обращение с огнем, — возразил предводитель дворянства, — когда пожары случаются, смотрите, вон в какие тёмные ночи, когда вся окрестность спит и когда злоумышленнику, под покровом непроглядной тьмы легче укрыться. Да, кроме того, эти бессердечные злодеи, для совершения своего преступления, выбирают такой именно момент, который для жертвы злодея бывает чувствительнее, т. е. тогда, когда домохозяин всё соберёт с поля и рассчитывает уже воспользоваться своими трудами, а тут смотришь — в какой-нибудь час-два пропадет все заработанное и сколоченное трудами многих лет. Хорошо, если сгорит один хутор, одна рига, амбар; но чаще всего красный петух не ограничивается одною своею жертвою, а переходит на соседние постройки, и он пожирает тогда целыя селения, не разбирая кто виноват, кто нет.
— Какие же причины заставляют злодеев-поджигателей прибегать к таким варварским мерам? — спросил я.
— Да как вам сказать, — продолжал предводитель дворянства, —обыкновенно причинами поджогов бывают личные недоразумения между членами семейств и их батраками. Вместо того, чтобы жаловаться на обидчика в суд, нанимать адвоката, ходить по разным инстанциям, что стоит очень дорого, обиженный выжидает удобного случая и подпускает обидчику красного петуха, который, при благоприятном для него случае, пожирает не только виновного, но иногда добирается и до самого поджигателя.
— Конечно, я думаю, что поджигатели не остаются без наказания, если не законом, то самим потерпевшим обществом?
— Да как вам сказать, обыкновенно пожары у нас оканчиваются составлением акта о поджоге таким-то, на которого указывают потерпевшие, как на могущего совершить это преступление, но без всяких веских улик, только исключительно по одному подозрению, иногда как человеку сомнительной нравственности, или когда-нибудь хвалившемуся совершить подобное преступление. Их привлекают к суду, допрашивают, арестуют и потом выпускают, так как на суде, по недостатку улик и сбивчивости показаний свидетелей, обвиняемых обыкновенно оправдывают. Следовательно, в большинстве случаев, от поджогов страдают потерпевшие, а виновники только со злорадством поглядывают на слезы своего ближнего.
— Не меньшее несчастие для здешнего населения также составляет конокрадство, которым занимаются здесь целые компании. Они так быстро справляются со своими жертвами, что сегодня у вас украдут лошадь, а завтра она уже оказывается вёрст за двести. В конокрадстве хотя преступники чаще попадаются, чем в поджоге, но сравнительно все-таки редко.
Здесь бывают случаи, что общества после многочисленных поджогов и пропажи лошадей и после неудачных попыток судиться, составляют акты о выселении подозрительных субъектов; но такие случаи очень редки, так как приходится выселять на собственный счёт, а сумма, потребная для выселения, иногда достигает весьма почтенной цифры.
В 4 часа утра следующего дня мы уже вышли из душной татарской избы, сопровождаемые своими легашами. Солнце только-что выглядывало из-за гор, покрытых лиственным низкорослым лесом, с массой прогалин, в которых ютились утром наши жертвы — тетерева. Пройдя не более одной версты от деревни, мы как солдаты развернулись в цепь и пошли в гору.
Минут через десять после того как мы разошлись, Француз «потянул» меня к опушке леса, где шагов через 40 против ивового куста сделал мёртвую стойку по косачу, который подпустил меня шагов на 10 и вылетел как раз с противоположной стороны куста; я всё-таки выстрелил в косача через куст; но косач не упал, а только после выстрела повернул налево и полетел на линии стрелков шагах в 80—90; все охотники сделали по косачу салют, между тем косач всё- таки не упал, а улетел куда-то в лес. Минут через пять собака моего соседа спугнула «старку», которая, пролетев несколько десятков шагов, опять села. Охотник неистовым голосом позвал собаку назад, она подбежала к нему, повертевшись несколько секунд около ног хозяина, бросилась опять вперед, не выдержав стойки, еще спугнула молодого тетерева, который налетел на меня; я прицелился в него, раздался выстрел и тетерев медленно стал опускаться под углом на землю, шагах в ста от меня хотел было сесть на землю, но, задев за высокую траву, перекувыркнулся несколько раз по земле и затрепетал в предсмертной агонии. Француз моментально очутился около него и докончил его земное существование; затем, подбросив его несколько раз вверх, грациозно помахивая хвостом и с торжествующей «физиономией», преподнес тетерева ко мне, положил его к моим ногам и, не сходя с места, стал смотреть мне прямо в глаза. О, Боже, сколько в них было огня, сколько светилось в них радости! я без всяких слов понимал все его внутреннее состояние. Мне так и хотелось расцеловать его, по я поборол в себе это чувство и только погладил его по голове. Что вы думаете? и он, как кажется, понял меня, за что лизнул мою руку несколько раз и поскакал опять вперёд. Чрез непродолжительное время мы с Французом напали на целый выводок тетеревей, из которого мы оставили только одну «старку». После этого мы ещё напали на четыре выводка, но гораздо с меньшей удачей, я много «пуделял». Все-таки к концу охоты у меня в ягдташе оказалось семнадцать штук тетеревей; у Николая Ивановича было двадцать четыре, а у всех было больше 150 штук.
После поездки в Стерлитамак нам пришлось в течение лета побывать во всех уездах Уфимской губернии и даже заезжать в соседние губернии; так как служба Николая Ивановича была сопряжена с многочисленными поездками по губернии.
В этот же год, осенью я был назначен на службу в Привислянский край, куда я вскоре принужден был выехать. Но я все-таки Николая Ивановича не позабывал и чуть не ежегодно наезжал к нему в гости и путешествовал с ним по губернии, делая кое-какие наблюдения.
Из всех моих наблюдений, я увидал, что Башкирия заселяется переселенцами чрезвычайно быстро, особенно Уфимская губерния, которая в Европейской России занимает первое место по числу поселившихся в ней переселенцев; так, например, с 1870 г. по 1878 г. в ней поселилось 81,527 человек, т. е. больше 10,000 человек ежегодно, а за последние года, благодаря железной дороге, наплыв переселенцев еще больше. Если так прогрессивно будет увеличиваться население с каждым годом, то через непродолжительное время Уфимская губерния будет одной из многолюднейших и богатейших губернии.
Вместе с прогрессивно увеличивающимся населением обратно пропорционально уменьшаются здесь леса. Лесное хозяйство ведется здесь вполне беспорядочно. О правильной рубке леса здесь пока не имеют ни малейшего понятия, а рубят там, где хотят, обыкновенно там, где самый толстый лес. Вырубая одно какое-нибудь толстое дерево, вместе с ним портят они множество молодняку. Вследствие такой неправильной рубки здесь лес непроходим, так как всюду разбросано множество вершин с торчащими сучьями, масса гниющих стволов бурелома, ветровала и т. п. лесного хлама. Благодаря такому обилию рассадников вредных лесных насекомых их здесь кишат целые миллиарды, принося страшный вред лесу. Каких, каких только здесь нет вредных насекомых, встречающихся под корою дерева и даже в самом стволе; тут вы найдете различных видов короедов, заблошиков, златок, дровосеков, долгоносиков и т. п. К тому же в последние годы здесь сильно размножился непарный шелкопряд, гусеницы которого сильно истребляют в лиственных насаждениях листву, чем приносят громаднейший вред насаждению.
М. О. Вожев.
Картина: В.Е. Маковский. “Выезд на охоту”
Если вам нравится этот проект, то по возможности, поддержите финансово. И тогда сможете получить ссылку на книгу «THE IRISH RED SETTER» АВТОР RAYMOND O’DWYER на английском языке в подарок. Условия получения книги на странице “Поддержать блог”