Не надо забывать того, что в лесу гораздо больше, чем в поле, собака имеет склонность вольничать, освобождаться от дисциплины, к которой она была приучена. Не всегда охотятся на лесосеках, где стрелку всегда легко не упускать собаку из вида; в двух и трехлетних зарослях, где высокие травы и кусты густо выросли, посреди лиственных кустов, кудрявые ветви, которые тянутся над самой землей, ушедшая далеко собака тотчас исчезает из вида и воздействия своего хозяина.
Напротив, держите её близко, и вы без труда заставите её исполнять все маневры, которые она давно уже так хорошо исполняет в поле. И потом, по мере практики она наберётся опыта и дополнит хорошее влияние ваших уроков. Но я не устану повторять вам: будьте суровы, не позволяйте ей никакой попытки своеволия, неумолимо наказывайте всякий случай нарушения дисциплины, и главное, главное никогда не стреляйте по птице, которую она сгонит сама, без вашего согласия, или за которой погонится.
Несколько лет тому назад я охотился с одним приятелем, которого достаточно настрочил своими проповедями, и который обещал мне вести себя умницей. Мы обходили прекрасные вересковые заросли, усеянные купами дубовых кустов, куда я впервые привел молодого пойнтера, уже весьма изрядно работавшего в поле. Собака была немного нервна, и несмотря на верёвку почтенной длины и толщины, таскаемую ею, она отошла далеко, как вдруг у неё из под носа вскочила дикая коза. Искушение было слишком сильно; шалун бросился за ней и нагнал её на меня, так что она прошла в двадцати метрах мимо: конечно, я не стрелял, и когда собака увидела меня, с поднятой рукой, она легла, как убитая громом.
В ту же минуту, в пятидесяти метрах дальше загремел выстрел и за ним раздалось торжествующее о-го-го! Это выстрелил мой спутник.
«Есть! повторял он: Ах, какой козёл! Да идите же сюда!» Не отвечая, я подошёл к собаке, прописал ей заслуженное ей внушение, прицепил её на сворку и пошёл с ней к дому лесного сторожа, где мой друг, долго проискав меня, нашёл меня за завтраком. Он дулся за это на меня, но недолго. После того он уже не делал такой ошибки, по крайней мере при мне, и его собаки были порядочно выдрессированы; я говорю порядочно, потому что они иногда позволяли себе некоторые вольности, вина за которых падает, по моему, на неудержимую страсть их хозяина стрелять.
Собака нигде не должна так тщательно обыскивать местность, как в лесу. Когда дело идёт о бегущих пешком куропатках или фазанах, дела пойдут очень хорошо; собака также умильно и толково потянет за ними, как на поле; но чтобы находить кроликов, уже надо руководиться не следом; собака должна укоротить свой поиск и расходовать свою деятельность в ограниченном районе; иначе вы пропустите много дичи.
После некоторой практики, хорошая собака сама станет укорачивать свою работу при входе в лес; когда она увидит что ей совсем не следует уходить далеко, она инстинктивно будет держаться ближе к хозяину. Это просто дело времени.
Я видал и у меня бывали некоторые очень хорошие лесные собаки, которые в то же время великолепно работали в поле. Но между тем я все-таки должен сказать, что после целого сезона лесной охоты, одна из них, которую я ценил больше всех, старая собака, непоколебимо спокойная, обыкновенно очень осторожная, подходила слишком близко к первым выводкам куропаток, попавшим в следующем году при открытии охоты.
После очень далекой стойки, когда куропатка бежала перед ней, она очень умно тянула за ними без малейшего намерения согнать их, но она шла слишком близко за ними и когда выводок снимался, она ложилась на месте, оглядывалась на меня и казало ничего тут не понимала.
Сначала я был удивлен, видя такую умную и осторожную собаку — настоящего профессора, которая никогда не сгоняла птицу, которая позволяла молодым собакам гонять дичь у себя под носом, никогда не делая ни малейшего движения; повторяю, я был удивлён, видя как она совершала такие ошибки. Это было просто невероятно!… а между тем, это было очень просто.
В течение всего предыдущего сезона эта собака охотилась в лесу, где она делала много стоек по кроликам и ходила по следам за многими фазанами. Но кролик позволяет сделать над собой стойку вплотную; фазаны, даже старые петухи, пробежав несколько времени, чаще всего в конце концов западают в куст, в траву, или в пограничную канаву, и собака, благоразумно шедшая следом за птицей, тут делает над ней стойку.
Но увы! с нашими строгими куропатками не всегда бывает так; после первых дней охоты, нужна собака не только с очень большим чутьем, но ещё с чрезвычайной осторожностью, чтобы подойти к ним, и та, которая слишком нажимает их, которая идёт за ними слишком близко, скоро заставляет их сняться.
Я надеюсь, что вы убедитесь из предыдущего, что поступите очень благоразумно, заставив вашу собаку несколько дней упражняться в поле, прежде чем вести, её на охоту при открытии, если она в предидущий сезон охотилась в лесу; это необходимо, чтобы напомнить ей, что куропатка гораздо строже фазана и с нею нельзя так вести себя, как с полудомашней птицей. Мы уже видели, что как только собака, оставляя поле, входит в лес, она немедленно обнаруживает сильные покушения против дисциплины; можно сказать, что под защитой препятствий, укрывающих её от взглядов хозяина, собака надеется снова возвратить себе независимость, и в свою очередь и за свой счёт насладиться благами свободы.
Если вы допустите это, если вы не будете держать её очень близко, то не через два или три дня, а через четверть часа наш молодец покажет вам, на что он способен. Вы тогда сознаете мудрость даваемых мною теперь советов, и вы пожалеете, может быть, что не следовали им, когда собака сгонит перед вами дичь, которую при тихом поиске вы могли бы стрелять на отличном расстоянии.
Но что бесконечно более достойно сожаления, чем эти потерянные хорошие случаи, это привычка к непослушанию, которую через некоторое время усвоит ваш ученик.
С первого же дня, как вы поведете его в лес, ваша главная забота должна состоять в том, чтобы держать его близ вас, поминутно заставлять его ложиться, снова пускать его и снова класть каждый раз, как он попытается отойти далеко, и заставлять его, простым знаком руки, работать в различных направлениях, куда вы сочтете нужным направить его поиск; все эти маневры он уже давно исполняет в поле, надо чтобы он повторял их и в лесу, на более ограниченном районе.
Как всегда, привычка и опыт довершат остальное. Даже в том случае, когда, охотясь в сравнительно редких кустах, вы будете в искушении, в надежде увеличить ваши шансы, отпустить собаку дальше, надо устоять против этого искушения.
Не забывайте, в самом деле, что малейшая заросль, самый жалкий куст достаточны, чтобы скрыть собаку от ваших глаз, и она может отлично воспользоваться случаем, чтобы удрать в сторону, дать полную свободу сжигающей её страсти, своим инстинктам независимости и потребности расправить ноги, чтобы отправиться вдаль искать дичь, не находимую вблизи.
Но это превосходно в поле и отвратительно в лесу.
Одна минута невнимания может наделать вам много хлопот и сделаться для вашего ученика исходной точкой целого ряда ошибок, тем труднее исправимых, что они могут воспроизводиться последовательно одна за одной, и вы не будете иметь возможности подавить первую. Раз начал, виновник уже не останавливается, увлекается, охотится сам по себе, не занимаясь более вами, как если бы вы более не существовали. И когда, насладившись досыта, она возвращается поджав хвост, надо наказывать уже не одну ошибку, а целую дюжину ошибок: первая — что собака ушла далеко, вторая — что она не легла, потом — что она согнала дичь, потом — гоняла, потом за то, что не вернулась на зов, что охотилась сама по себе и т. д., и т. д. потому что, заметьте это хорошенько, чаще всего, все эти непростительные ошибки она совершает только потому, что совершила первую, не послушавшись первого полученного приказания. Итак, лучше всего держать её подле себя, и вы должны регулировать и направлять её поиск в лесу с той же заботливостью, с тем же терпением, которые вы расточали когда водили её в поле, в начале обучения.
Я слишком хорошо знаю, к сожалению, что во многих лесистых местностях нашей милой Франции было бы потерянным трудом обыскивать так местность шаг за шагом; я знаю, что многие из собратьев имеют уважительные причины, чтобы позволять своим подружейным собакам уходить дальше: у них нет другой цели, кроме вальдшнепа, а вальдшнеп — избранная дичь, для которой позволительно делать уступки. Для многих охотников уже много значит видеть одного, двух или трех вальдшнепов в день, когда в девятнадцати случаях из двадцати можно быть уверенными, что ничего больше не встретишь; эти дни отмечаются белым камешком. Собака подняла более или менее правильно вальдшнепа, которого было невозможно стрелять, тогда его ищут час, два часа: по крайней мере нашлось за чем охотиться. Собака и охотник, особенно последний, выказывают тут равную страсть и если вечером приходится возвращаться с пустой сумкой, по крайней мере до конца была надежда и человек поохотился. Проделывал это и я. В этих лесах, где дичь бывает только в редких, исключительных случаях, где необходимость заставляет охотника употреблять гончую, чтобы иногда иметь возможность выстрелить, рекомендуемая нами дрессировка была бы бесцельна; можно даже сказать, что, при таких условиях, её невозможно дать лучшей собаке, потому что случаи абсолютно не представляются её хозяину. Итак этот может иметь очень важные причины, чтобы позволять своим подружейным собакам уходить далеко, что не помешает им, при помощи опыта, сделаться отличными вальдшнепиными собаками; я знал нескольких таких; правда, что они никогда не встречали в лесу другой дичи, кроме вальдшнепа.
Каково бы ни было ваше мнение на этот счёт, по крайней мере несомненно, что собака, уходящая далеко в лесу, должна быть абсолютно тверда на стойке, чрезвычайно осторожна и непоколебимо терпелива. Если она не обладает совокупностью этих качеств, ей придется натворить немало глупостей и причинить своему хозяину немало неприятностей.
Когда, во время поиска, собака найдет след, и вместо того, чтобы сделать стойку и ждать охотника, она начнет идти по нему, ей часто случится (вы видали это не раз) поднять птицу не только вне выстрела, но и вне взоров охотника. Слышишь только шум полёта, знаешь, что поднялся вальдшнеп, что они тут есть. Но куда он полетел, где его искать? Если вы плохо знаете местность, если опыт не научил вас отгадывать вероятное место, куда он сел, то несмотря на все ваше знание, весьма вероятно, что этот вальдшнеп не попадет к вам в сумку.
Но допустим, что он крепко сидит: вот собака делает стойку; надо еще, чтобы у неё хватило терпения дождаться, пока вы её найдете, а это может потребовать немало времени. Вы видели, как она скрылась направо; вы идете туда и ничего не видите; тогда вы поворачиваете налево, идёте вперёд, все ничего. Да где же она? чёрт возьми! Вы зовёте, она не идёт. Гоняет ли она, или стоит где-нибудь на стойке? Ничего неизвестно; надо искать; короче, после многих манёвров вам удается узнать, что она преспокойно стояла на стойке в пятидесяти шагах сзади вас, и она должна была, все это время, быть глухой к вашему зову. У вас, конечно, бывали собаки, которые ни за что на свете не сходили со стойки; некоторые делали это от природы и сразу; покуда дичь оставалась на месте, они казалось были пригвождены к земле непобедимой силой; но большая часть требовала поощрения и руководства.
Одна из моих собак была замечательна в этом отношении, и я был так в ней уверен, что однажды, в порыве энтузиазма, подержал пари, что она ни за что никогда не сойдет со стойки, что останется на стойке до бесконечности, что мы могли бы вернуться домой, позавтракать и, выйдя из-за стола, снова найти её на стойке. В то время у меня были такие претензии, как видите.
В этот день, когда колокол стал сзывать нас домой завтракать, Стоп, словно он тоже участвовал бы в пари на свой пай, как раз сделал стойку по кролику, засевшему в невылазной чаще терновника; случай был слишком хорош, я схватился за него, и мои друзья, которые очень любили Стопа и хотели облегчить мне задачу, предложили мне оставить собаку на стойке не до конца завтрака, но только до после традиционной яичницы, или les oeufs brouillés, которыми обыкновенно начинались наши завтраки и обеды. Я принял это; мы были в пяти минутах ходьбы от дома; мы вернулись и сели за стол. Закуска уже исчезла, знаменитая яичница почти кончена; только у двух или трёх отсталых, природных шутников, ещё оставалось но несколько кусочков на тарелках; уже меня провозгласили победителем. Мы встали, готовые идти снять Стопа с его поста и сделать ему заслуженную овацию, как вдруг кто-то стал царапаться в дверь. Это был мой пёс… Я проиграл!
Но кто сконфузился? сконфузился господин Стоп, который, после хороших и заслуженных выражений презрения от своих обычных почитателей, солидно привязанный, опустив уши и поджав хвост, был отведён его униженным хозяином на почетный пост, оставленный им вследствие жадности; потом надёжно привязан к ветке дуба, осыпан упрёками и ругательствами, потом оставлен там, в самом жалком виде, голодный, до конца завтрака. Надо вам сказать, что Стоп в десять минут убирал четырёх-фунтовый хлеб и, если не доглядеть, в мгновение ока очищал чашки всех своих сотрапезников, хотя бы ему приходилось брать их по очереди приступом.
Я между прочим изобрёл массу штучек, чтобы добиться того, что бы он никогда не бросал стойки, и об этих то несколько фантастичных изобретениях я хотел рассказать вам, когда эта историйка перебила мои воспоминания.
С самого закрытия охоты, весной и летом, Стоп сопровождал меня на всех моих лесных прогулках. Как только я видел его на стойке и замечал по его наружности, что дело серьёзно, что, как вы знаете, очень легко определить. Я уходил прочь не теряя его из вида, садился минут на десять, на четверть часа или больше, смотря по обстоятельствам, после чего приходил снять его со стойки.
Позднее, я уходил за деревья и приказывал сторожу звать собаку; по нужде я звал её сам, и когда она являлась, я отводил её назад на стойку, клал там и расточал ей самые позорные эпитеты. Кролики и фазанята были многочисленны; двадцать раз на день я имел случай возобновлять испытание и я никогда его не упускал; через некоторое время этого упражненьица, когда собака делала стойку, я напрасно звал бы её час подряд, она не сделала бы ни шагу; она была умна, самая умная из всех бывших у меня собак и поняла в чем дело.
Еще позже, постояв несколько минут подле неё, в то время как её глаза пожирали место, где затаилась дичь, я без шума поворачивался, заходил в кусты, отходил на сто пятьдесят или двести метров, и как я давно знал уже, что собака никогда не схватит сидячую дичь, я стрелял из ружья и кричал:«Аппорт! Конечно, Стоп прилетал галопом, le bec enfariné, ожидая, чтобы ему знаком показали, где надо искать. Тогда я возобновлял предидущие замечания:на стойку, шельма, на стойку! и отводил его на стойку, и его смущение было велико.
Я понимаю его; на его месте я был бы сам в очень затруднительном положении. Но как заставить понять собаку, что она никогда не должна сходить со стойки, — а особенно в лесу это совершенно необходимо.
Хорошая собака должна исследовать не только внутренность леса, поруби и заросли; рвы, окаймляющие дороги также служат убежищем для дичи; там часто держатся кролики и, особенно, фазаны, и ваша собака должна обыскивать эти рвы, в то время как вы идете по дороге, переходя с одного места на другое, что по разным причинам часто может вам случиться делать.
Вместо того, чтобы позволить собаке бездельничать впереди или сзади, вам весьма выгодно приучить ее ходить взад и вперёд колесить от правой канавы к левой; она здесь вовсе не должна гулять, а охотиться, и когда она хорошо привыкнет к этому манёвру, вы увидите, сколько дичи она вам доставит. Если вы имеете причины не стрелять, вам будет предоставлено на выбор воздержаться от выстрела; но вместо того, чтобы терять время, собака поработает и получит несколько хороших уроков. Когда вы сочтёте это необходимым, вы всегда сможете приказать ей идти сзади.
Когда вы поведете свою собаку на облавы, что, кстати сказать, превосходное средство выучить ее оставаться спокойной в виду дичи, какова бы ни была степень послушания, обнаруженного ею до того дня, лучше не доверяйтесь вполне её благоразумию и проденьте ей в ошейник сворку, которая гарантирует вас от её увлечений.
Я видел очень хороших собак, отлично дрессированных для поля, сохранявших кажущееся хладнокровие на облавах, когда они замечали бегущую на них дичь, и сохранявших некоторое время абсолютную неподвижность перед кроликами и фазанами, пробегавшими у них под носом; но я также видел, как они, при звуке выстрелов, видя падающих фазанов и кувыркающихся кроликов, теряли вдруг голову и бросались, ничего больше не слушая.
Когда приводят молодую собаку на облаву, собаку, подразумевается, уже хорошо дрессированную, то хорошо брать с собой человека, немного понимающего дело, роль которого состоит исключительно в том, чтобы лежать подле вас во рву и держать собаку подле себя лежа.
Каждый раз, как при появлении кролика, зайца или бегущего пешком фазана, ваш ученик сделает хоть малейшее движение, он получает сильный толчок (его сильно дергают за сворку), вместе с down! произносимым быстро, но тихим голосом; этот помощник нисколько не помешает вам стрелять, а по окончании облавы, когда гроза минует и к собаке вернется её хладнокровие, вы можете послать её отыскивать, одну за другой, убитую дичь.
Через несколько дней такой практики, вам уже не нужно будет пособника. Может быть, ради вящей осторожности, вы сочтете нужным привязать собаку к вашему поясу, при помощи одной из тех длинных, столь удобных, свор, которые можно найти везде; но скоро она будет оставаться совершенно одна, неподвижно в глубине рва, оставляя проходить у себя под носом зайцев и коз, и будет смотреть на фазанов, падающих в двадцати шагах, не обнаруживая ни малейшего поползновения отправиться за ними.
Таких-то собак (о которых я уже говорил немного раньше), можно водить всюду, не боясь причинить кому-нибудь неприятность. Вопрос о подаче, или, по крайней мере, условия, при которых подача должна быть практикуема, был решаем весьма различно. Что лучше пускать собаку тотчас ate как птица упала или, наоборот, лучше оставлять пройти несколько минут, прежде чем позволить собаке броситься на поиски этой птицы? Вы уже знаете мое мнение на этот счёт; но так как оно совершенно не согласуется с мнениями нескольких писателей, сторонников первой методы, я прошу позволения подтвердить его.
Что касается до облав, то тут не может быть никакого вопроса; в самом деле, собака, которая будет бросаться при всяком выстреле подбирать убитую или искать раненую дичь, скоро все разгонит вокруг хозяина и его соседей, которые не всегда терпеливо перенесут это; по крайней мере здесь не может быть спора и все мнения сходятся.
Итак, пропустим это, и так как мы в лесу, то и останемся здесь, разбирая без предвзятой идеи, как происходят дела.
Итак, некоторые охотники считают выгодным посылать собаку тотчас, как птица упала. Уверены ли они, что это так? Признаюсь, чтобы убедить меня в том же, мне понадобилось бы немного побольше, чем писаное рассуждение; и будь то охота цепью или отдельная, я хотел бы присутствовать при маленькой серии опытов в поле, где мне было бы доказано, что я ошибаюсь. Теперь же я остаюсь в убеждении, что мои почтенные оппоненты были бы скоро принуждены признать, что дозволительно не разделять их мнения, и что собака, бросающаяся, как шальная, при выстреле, теряет больше дичи, особенно раненой дичи, чем та, которая, ложась при выстреле, находит в этой неподвижности в продолжение минуты — время немного успокоиться и предпринять свои поиски с некоторым рассуждением, бесконечно полезным для их успеха.
Без всякого сомнения, если собака бросается при взлете фазана, гонит его, и свинец роняет птицу в двух шагах перед её носом, очень вероятно, что она поймает его в несколько прыжков. Но мы говорим не о такой собаке, и у охотника, способного сделать такую ошибку, не хватит терпения следить до сих пор за моей болтовней: он уже давно закрыл бы эту книжечку.
Защищаемое мной мнение пришло мне в голову после многих наблюдений, повторяемых в продолжение долгого времени, и если бы я не боялся злоупотреблять вашим терпением, я мог бы рассказать вам здесь не одну правдивую историю, которая без сомнения убедила бы вас в том же, в чем убежден я. Я расскажу вам только одну.
Мы охотились тогда в парке С…, где мы сняли право охоты, несколько друзей и я. Этот Стоп, о котором я уже вам говорил, пойнтер неизвестного происхождения, из которого строгая дрессировка, смешанно французско-английская, сделала довольно хорошую собаку, был очень одобряем нашими товарищами; он особенно отличался замечательными достоинствами стойки и подачи. Каждый раз как упавший фазан ускользал от поисков собак моих спутников, звали на помощь Стопа; и чаще всего славное животное с честью выходило из этой трудной задачи, которая заключается в том, чтобы разобрать след фазана, затоптанный двумя-тремя охотниками со столькими же собаками, тщетно искавшими его четверть часа.
Я начинал с того, что просил своих друзей отозвать их собак и отойти самим, чтобы очистить место для Стопа; мне указывали место, где был потерян след птицы, после чего я посылал Стопа, тихонько говоря ему: шерши аппорти. Ничто меня так не интересовало, как поиск славной собаки, которая, весьма озабоченная, всходила и спускалась по откосам дренажной канавы, переходила в лес направо и налево, обнюхивала ветки как гончая, забегала вперед и назад, и когда наконец находила след, делала временную стойку, тыкала носом в землю, чтобы хорошенько убедиться в своем деле, тихонько двигалась и исчезала, делая все время ряд всё более коротких стоек, по мере того как приближалась к подбитой птице. Когда он достигал этого, исход дела уже не подлежал сомнению, я присоединялся, к друзьям, и скоро мы видели, как Стоп возвращался, неся в руках трепещущего прекрасного петуха, широко раскрывавшего от ужаса свои золотистые глаза.
Но он не всегда возвращался, и тогда мне приходилось идти за ним на поиски, и два или три раза мне случалось находить его на стойке перед какой-нибудь порой, куда забился фазан.
Ну-с, и эта собака, столь надёжная насчёт подачи, если ей случалось терять раненого фазана, что всегда или почти всегда, бывало, когда она имела несчастие идти за ним по зрячему, птица, чувствуя себя преследуемой, бросалась в лесу направо и налево; собака, которая больше следила глазами, чем носом, которая не прихватила следа, если можно так сказать, собака проходила место, где запал беглец, начинала свои поиски слишком близко или слишком далеко, слишком уходила вперёд, или возвращалась назад, нападала на другого фазана и шла за ним, считая без сомнения его за того самого, кого надо, и иногда, несмотря на свою обычную осторожность, изгоняла его. Случалось также, что этот фазан решался выдерживать стойку, в каковом случае Стоп оставался там, и мне приходилось отыскивать собаку, что заставляло терять немало времени, и потом, когда я протягивал руку к этому раненому петуху, он с треском поднимался. Господин Стоп ошибся дичью, и раненый был потерян,
Было очень редко, повторяю, чтобы с ним случалась такая оказия, когда его наводили на след птицы, которой он не видал, как она падала.
Я не могу сказать, сколько раз мне приходилось констатировать подобные же результаты не только со Стопом, в лесу и на фазанах, но и со многими другими собаками, в поле, над простыми куропатками, в посевах кукурузы или гречи, равно как и в простых сеяных лугах.
Повторяю, что я мог бы привести массу примеров. Короче, по моему мнению, вместо того чтобы посылать собаку тотчас после падения птицы, охотнику лучше всего придержать её и подождать несколько минут, прежде чем позволить ей идти; собака выигрывает при этом, становясь все более и более послушной и возвращая себе хладнокровие, которое ей необходимо чтобы хорошо исполнить возложенную на неё задачу; раненая птица, не чувствуя за собой погони, не уходит так далеко; страшная боль, которую она испытывает, волоча по траве своё сломанное крыло, побуждает её затаиться скорее и ближе, делать меньше изворотов; все, кажется мне, советует действовать так, как я вам рекомендую. А потом, сверх всего, я прибавлю, что касается до меня, во всех случаях и абсолютнейшим образом, я требую, чтобы мои собаки подавали только по приказанию.
Но для того, кто добивается совершенства, лучше всего несомненно принять английскую методу во всей её простоте, иметь одну или двух подружейных собак и одного ретривера.
Я не думаю, чтобы тут можно было о чем-нибудь спорить, потому что несомненно, что специализируя службу, требуемую от животного, легче добиться от него безукоризненного исполнения.
Подружейная собака, обязанная только искать и находить дичь, от которой никогда не требуют подачи дичи, которая приучена ложиться при взлёте дичи, скоро начинает, если хорошо ведётся, исправно исполнять свою службу. Не всегда бывает так, когда к этим качествам она еще должна прибавить подачу.
Если я могу привести два или три исключения, то зато сколько собак я видал, между прочим очень хорошо дрессированных, совершающих тяжкие проступки, потому что они сразу обучались и стойке и подаче? Еще раз, по этому поводу, я мог бы привести с полсотни анекдотов, но и к чему? Я только однажды знал единственную собаку, за которую я мог бы вполне ручаться. Это единственная собака, из виденных мной, наверно, тут много помог ей случай, которая никогда не проходила куропаток, хотя уходила далеко вперёд и искала очень быстро; это единственная собака, у которой в совершенном равновесии были соединены быстрота и чутье вместе с величайшей осторожностью. В зарослях и посевах, она сама сокращала поиск, и, всегда подняв нос, тянула за куропатками или фазанами с тем же благоразумием и так же медленно, как самая спокойная французская легавая (это между прочим, составляет азбуку дела);но что более необыкновенно, это, что упав на землю при взлёте птиц, она, не делая ни малейшего движения, смотрела, как другие собаки бросались и хватали убитую дичь и проскакивали у неё под носом; с умоляющим взглядом она лежала, казалось, прося у меня позволения принять участие в увеселении; потому что и она хорошо подавала.
Но я хотел сделать из неё образцовую собаку, был неумолим и твёрдо держался в течение года: только раз ей было позволено принести куропатку, да и при этом она должна была, прежде чем взять её, пролежать несколько минут, с птицей под носом. На следующий год я позволял ей приносить одну, иногда двух птиц из трех или четырех убитых; так что, никогда не зная, будет ли ей запрещено или позволено идти подать, она оставалась лежать, когда птица упала, спрашивая у меня глазами, что делать.
Если бы я был человек себе на уме, то ограничился бы благими, добрыми пожеланиями, потому что никто не принуждал меня вести породу английских собак, коим, по моему скромному мнению, следует отдать преимущество, сообразно с природой местности, где обыкновенно действует охотник.
Если я скажу, что я предпочитаю пойнтера сеттеру, а сеттера — гордону, я почти уверен, что буду побит камениями сторонниками гордона, нынче, как известно, очень многочисленными во Франции; с своей стороны, те из моих собратов, которые считают сеттера хорошей расы лучшей собакой в мире, могут возразить мне, что моё пристрастие к пойнтеру не оправдывается никакой серьезной причиной; друзья ирландского сеттера окажутся не более снисходительными; и тот, чья собака, какой бы она ни была породы, всегда самая лучшая в мире собака, постарается доказать мне в трёх словах, что я тут ни бельмеса не смыслю.
Несомненно, что у каждого из них могут быть хорошие резоны для объяснения их предпочтения:
Один выбирает гордона, потому что любит относительно спокойных собак, заметьте, я говорю относительно, и что он обыкновенно охотится в заросших местах; другой предпочитает английского сеттера, потому что сеттер быстрее, энергичнее, блестящее, и ему кажется, что он заметил, что у сеттера обыкновенно лучше чутьё, чем у гордона; поборник ирландцев, я знаю некоторых, не любящих шутить на этот счёт и охотно готовых выступить в поход на защиту своего мнения — утверждает, что их любимец гораздо выносливее, привычнее к деревенской жизни, которая позволяет им подвергаться самым суровым испытаниям суровых зимних охот; охотник больших открытых полей, бесконечных ланд, где дичь становится все более редкой и строгой, предпочитают пойнтера его соперникам по причине ширины его поиска, его инициативы, чрезвычайной тонкости его чутья и крепости его стойки; он знает также, что практика может сделать из этой собаки полезного помощника для лесных охот; я даже встретил, на другой день после открытия охоты, известного любителя, сопровождаемого двумя великолепными гордонами, который, несмотря на полный ягдташ, решительно заявил мне, что он никогда не встречал собаки, способной потягаться с славными старинными легавыми, с которыми он охотился в течение тридцати лет; только, к несчастию, их больше нет.
Вы видите, что вкусы бывают всякие.
Все те из наших слушателей, которые в течение пятнадцати лет следили за моими статьями, помещавшимися здесь, я надеюсь, охотно отдадут мне справедливость, что я никогда не брал своих мнений из книг, и что всегда я ограничивался изложением результатов собственных наблюдений. Меня может быть можно упрекнуть, что я ошибся, чего-нибудь не доглядел; но никто никогда не обвинить меня в том, что я позаимствовался чужим мнением, или что ради защиты поддерживаемого положения я рассказал неверный факт. Я говорил и хорошее, и дурное одинаково; я рассказал несколько блестящих эпизодов и ошибок, совершенных собаками высоких кровей, с которыми я работал или которых видел в деле, и я желал бы надеяться, что мои читатели сделают мне честь, поверив до конца моей искренности.
В настоящую минуту я думаю, что изо всех вообще английских собак, пойнтер — та, у которой чутье самое развитое, поиск самый энергичный, стойка самая великолепная.
Пойнтер работает везде, и в лесу, и в поле; он даже будет работать, если захотите, в воде, хотя это угрожает его жизни. Поэтому, если вы часто охотитесь зимой за водяной дичью, не заводите пойнтера.
Сеттер тоже первоклассная собака: уже много лет, как воспитание его сделало огромные успехи в Англии и в других местах, и любовь, которою он пользовался, имела следствием действительное улучшение его качеств; полевые испытания доказывают это ежедневно.
Сеттер тоже может работать везде — в поле, в лесу и в болоте.
Гордон, обладающий превосходными качествами, когда он хорошей породы, был слишком долго выставочной собакой, него способности пострадали от этого. Уже несколько лет, как он весьма популярен во Франции и надо надеяться, что качества этого великолепного животного развились пропорционально заботам, посвященным его воспитанию. Что касается до меня, у меня были и я знавал много хороших гордонов; но я только одного видел, который был собакой, не имеющей себе равной, способной померяться в поле с лучшими пойнтерами и сеттерами.
Что касается до ирландского сеттера, то это прекрасная собака, одаренная лучшими способностями и средствами; но его пыл слишком велик, и его дрессировка требует необычайных забот и настойчивости. Когда он хорошо дрессирован, это драгоценный помощник на всех охотах.
Очертив это, как вы видите, вкратце, предоставлю вам самим сделать выбор, сообразно среде и условиям, при которых вы обыкновенно охотитесь.
Если вам нравится этот проект, то по возможности, поддержите финансово. И тогда сможете получить ссылку на книгу «THE IRISH RED SETTER» АВТОР RAYMOND O’DWYER на английском языке в подарок. Условия получения книги на странице “Поддержать блог”