“Природа и Охота” 1885.2
„Это правда, это правда,
это правда все была“ .
(Из песни).
Выставки, устраиваемые в Москве «Императорским Обществом размножения охотничьих и промысловых животных и правильной охоты», называемые по обыкновению, в просторечии, «собачьими выставками», имеют, очевидно, свой прямой смысл и своё специальное значение.
В них или на них, между прочим, возбуждаются различные, более или менее важные или серьёзные вопросы, касающиеся самостоятельных отраслей спорта, в коих преимущественно требуется содействие собак той или другой породы.
В них или на них, этих выставках, увидали мы и узнали много нового, чего прежде не видели и совсем не знали. Многие особые типы собак, о которых мы знали только по названиям, выглянули и у нас, в России, из своих отдалённых заграничных углов, украшенные богатыми, своими местными, премиями и оплачиваемые баснословно большими нашими русскими, деньгами при их куплях.
Всё это, подчиняясь отчасти закону, что всё далёкое для нас занимательно, а всё давнее было, да и быльём поросло, и что, стало быть, и толковать о нём нечего, пробудило однако ж и в нашем обществе охотников желание вспомнить о давно забытых наших прежних охотах, затёртых ложными воззрениями на действительное высшее образование, правильное просвещение и интеллигенцию вообще, в её точном и правильном понимании.
Эти забытые охоты были охоты разнообразные, затейливые и широкие: они обставлялись чудными и мощными собаками, отвечавшими как нельзя более, и нашим условиям местным, климатическим, и изобилию в смелости, силе и богатырстве русского могучего народа.
Результатом этих воспоминаний забытого и неправильно заброшенного было появление на выставках, о которых говорим, и наших русских собак старого времени. И все мы теперь смотрим на них, любуемся красоте их и удивляемся целесообразному, правильному развитию и постановке их внешних физических форм, потребных для различных охот. Дело старое сделалось для нас делом новым. В настоящее время многие из серьёзнейших современных, истинных любителей правильного спорта, принялись за изыскания пород этих прежних, временно сошедших со сцены собак. Дай бог успеха их полезным, а, следовательно, и вполне похвальным начинаниям.
Те же самые «Московские собачьи выставки», кроме их специальных охотничьих интересов, в смысле собак, имеют ещё и другие интересы людские. О них-то и намерен пишущий эти сроки поговорить немного с благосклонными и снисходительными читателями. Контингент людей, составляющих непременных посетителей этих выставок, крайне разнообразен. Он включает в себе всякого рода сословия как по их деятельности непосредственной, так и по общественному положению. Тут есть все: люди по происхождению знатные и полузнатные, заслуженные и никогда нигде не служившие, учёные и ничему не учившиеся, люди дела и безделья, старые и молодые, богачи и бедняки, русские и иностранцы. Словом сказать: все они вместе представляют какую-то смесь «одежд и лиц, племён, наречий, состояний.» Только одного между ними не достаёт: это именно—евреев. Евреи, действительно, почему-то не любят никаких охот, ни с собаками, ни без собак. Отчего бы это могло происходить? Не знаю, не из расчёта-ли? Не думаю. Вероятнее всего, из боязни, что собака может быть укусит. Впрочем, эти последние предположения ни к чему. Они, как говорится, пришлись к слову… Итак, контингент охотников, посещающих выставки, о которых идёт речь, вообще пёстр, и личности, его составляющие, несходны между собою. Но вот что замечательно: вся эта пестрота и разнообразие уничтожаются самими «собачьими выставками» и из всего этого выходит что-то одно, общее и цельное, хорошее, приятное и не только для глаз, смотрящих на всё внешнее, видимое, но даже и для глаз, видящих внутреннее, незримое…..
Здесь и как, мне кажется, только здесь, происходит полное единение личностей, приведение их, так сказать, к одному знаменателю. Здесь каждый получает право чувствовать себя самим. Здесь всё уравнивается, всё нивелируется и не чем другим, как только одним достоинством собак, их породностью и сравнительною красотою.
Сиятельные и далее многосиятельные графы и князья уравновешиваются вполне с какими-нибудь простыми и тёмными смертными, например, со скромными и неимущими мещанчиками, если только собаки тех и других одинаковы по внутренним и внешним своим качествам. Бывают и, даже зачастую бывают, случаи, что последние становятся выше первых. Знатность и богатство здесь чистейшие нули.
Богачи и знатные остаются подчас не замеченными большинством со своими плохими собаками, а бедняки, в то же время торжествуют над ними, благодаря выдающимся преимуществам своих собак. И все тогда интересуются и смотрят на этих лучших собак, а вместе с тем и на владельцев их с пустыми карманами.
Спокойными, важными и горделивыми делаются люди маленькие, но в то же время нельзя не отнестись с глубоким уважением к благородной сдержанности, смирению и покорности правде, людей знатных, богатых и вообще больших, уважающих разумную и беспристрастную общественную оценку. Но нет розы без шипов, точно так, как и нет правил без исключения. Прорываются, конечно, и здесь случаи выражения неудовольствий и несогласий, но это бывает во-первых— не против общего мнения или большинства, а скорее против некоторых частных взглядов неверно избранных экспертов-судей, а во-вторых — не должно забывать также, что ошибка всегда была и будет возможна, и ещё, что всем и всегда угодить невозможно. В эти минуты, т. е. когда дописывались вышеприведённые строки, как-то невольно припомнились слова нашего даровитейшего учёного, профессора Московского Университета, ныне уже покойного, Карла Францевича Рулье: «велик жук и мал баобаб»—этими словами он заключил одну из чудных статей своих, помещённых в издававшемся им «Вестнике естественных наук». В ней он, между прочим, проводил сравнение двух, по-видимому, совершенно различных, организмов.
Да! велик был и сам покойный, как мыслитель-писатель и как двигатель только что возрождавшихся у нас, в его время, потребностей к разработке естественных наук на прочных началах, и в то же время он был мал, как человек внешних отношений в деле, где играет весьма часто очень важную роль не самая суть учёного труда, а формальность или форменность — как хотите…. Эти воспоминания о Карле Францевиче вызваны душевным долгом, пробуждающим память сердца, или, иначе говоря, благодарность во всех, знавших его близко и в особенности в тех, которые имели счастье пользоваться его дружескими учёными указаниями и советами, как профессора-учителя и вместе с тем как художника. Мир же праху твоему, прелестнейший из людей и всеми любимый Карл Францевич!
Обратимся теперь к другой стороне полезного действия наших Московских «собачьих выставок.» В них проявляется некоторая особая энерговозбудительная сила, действующая одинаково почти на всех, принимающих живое участие в делах охотничьих интересов. Тут многие делаются совершенно неузнаваемы. Одни, всегда спокойные, тихие и осторожные, в своей обыденной, нормальной жизни малоговорящие и много-думающие, становятся вдруг подвижными до излишества, шумливыми. Они быстро кидают свои взгляды на всё их окружающее и высказывают затем крайне решительно свои поспешные заключения. Другие, проникнутые с головы до ног высоко-светскими утончёнными приёмами и манерами, с речами мерными и гармоническими, в многоценнейших одеяниях, с шубами на плечах, снабжёнными воротниками самого высшего дипломатического вида, прикрывающими и ограждающими их чистые, бледные и красивые лица, как святыню, от всяких возможных, даже малейших внешних причин, могущих вредно повлиять на чудный и благородный мат их личной кожи, с головными уборами, которые в большинстве случаев состоят из очень дорогих и объёмистых меховых шапок, затейливо утверждаемых на местах своего назначения, и эти другие…. что же совершается с ними, этими другими ревнителями охоты на «собачьих выставках?»
Их тихие, сдержанные и высоко светские манеры исчезают и взамен того являются приёмы и движения более грубые и более свободные. Их нежная и мерная речь обращается в резкую и громкую; они спорят и кричат, размахивают руками, иногда даже очень неосторожно, вследствие чего, в виде извинения, бывает надобность призывать на выручку французское слово „pardon“. И это в особенности случается тогда, когда дело касается неправильного определения происхождения баснословно дорого ценимых, псовых сук и кобелей. Так, между прочим был серьёзнейший спор, по поводу псового кобеля «Азарного», рождённого по заявлению его экспонента, от некоторого знаменитого кобеля-отца «Нахала» и матери-суки «Вихры», ведущей якобы свои ближайшие роды от суки «Модестки», замечательной по небывалой комкости лап, чудной правильности щипца и невиданной постановке на затылке ушей. Эта последняя сука составляла, по уверению одного из старейших борзятников, славу и гордость далёкого прошлого, благодаря беспримерной злобности, броскам и другим редко видимым в настоящее время свойствам борзых собак. И она, эта сука «Модестка», по заявлению того же старейшего повествователя, была взята ко двору, и куда теперь забельсили крови «Модестки» — никто не знает. Вот почему происхождение «Азарного», вызвавшее горячие пререкания, и признано было многими из знатоков борзого собачьего дела не только за неверное, но даже и за фальшивое……..
Затем многоуважаемые посетители выставки, которым посвящаются эти последние строки, увлечённые страстью к интересующему их делу, забывают уже совсем весь общий внешний вид свой, не исключая и благообразных лиц, на отделку коих употреблено, по всей вероятности, немало и времени, и денег; вследствие этого дорогие шубы их оказываются далеко съехавшими с плеч, а самые многоценные воротники, служившие прежде охраною нежнейших частей их экстерьера, спущенными очень и даже очень низко… шапки их тут изменяют также своё изящное расположение. Они у большинства почему-то заламываются к заду, почти на самый затылок. Костюмная часть, на «собачьих выставках» не остаётся также в небрежении. Тут можно видеть бурки кавказские, дохи и ергаки сибирские, архалуки азиатские, казакины казацкие и разного рода венгерки, особо-затейливо убранные и обшитые шнурами по самым сложным и разнообразным рисункам, напоминающим старинные, классические, архитектурные орнаменты. Но всё это падает перед некоторыми единичными, выдающимися явлениями, бросающимися в глаза и заставляющими их поневоле, как говорится, «вытаращивать». Укажу на следующий случай. Я встретил на выставке одного моего знакомого очень хорошего и милого человека, очень обстоятельного и достигшего уже того возраста, когда почти все члены организма заставляют себя чувствовать, вследствие чего он, по обыкновению, одевался очень тепло, как говорится «кутался» и в особенности он охранял от холоду свои зябкие ноги, страдавшие от времени до времени, хроническим ревматизмом, заставлявшим его ходить осторожно, тихо и даже прихрамывать. И что же? Этот самый мой милый и почтенный знакомый предстал предо мною, как-то вдруг и совершено неожиданно, положительным «козырем». Он был в дорогих новых охотничьих сапогах, перехваченных ремнём ниже колен, в затейливом коротеньком казакине, затянутом кавказским поясом, унизанным дорогим серебряным набором, в белой папахе на голове величайшего роста и, в заключение, с огромным кинжалом, в серебряных ножнах, расположенным поперёк живота. При этой встрече как-то невольно сорвалось восклицание: «Что это вы, батюшка, Иван Иванович!» (так зовут моего любезного и почтенного знакомого).—«А что же», отвечал он, -«Нельзя? Ведь теперь собачья выставка!» Затем, оглянув свою арматуру в серебряных ножнах, и, проведя по ней как-то ласкательно рукою, дополнил:— «У меня этого всякого добра много».
В это время к нам подошёл какой-то неизвестный мне, очень важный и с внушительным видом господин, и я должен был расстаться с Иваном Ивановичем… И долго после смотрел я на него и дивился его молодецкой и твёрдой походке, соединённой с некоторым покачиванием из стороны в сторону: но только одно: показалось мне, что ноги у Ивана Ивановича по сравнительной их тонкости не вполне отвечали довольно грузному туловищу, вмещавшему в себя его грудь и живот. А впрочем, это кажущееся обстоятельство могло происходить и от новых охотничьих сапог, сшитых по особому франтовскому немецкому закрою…
Так вот какие временные изменения могут делать «московские собачьи выставки» с нашим братом человеком, охотником. Когда я заканчивал эти краткие эскизные очерки личных впечатлений, вызванных постоянными посещениями выставки «Императорского Общества правильной охоты», предо мною встал один, очень верный, но недостаточно уяснённый вопрос:— «Что воздействия, оказываемые на охотников московскими выставками, одинаково ли проявляются и во всех других, подобных ясе учреждениях, устраиваемых в разных местах России, или все первые составляют нечто особое— исключительное?»
Судя по слухам, московские выставки представляют явление в некотором смысле своеобразное и исключительное, как относительно допущения принципов общения, так равным образом и в доставлении одинаковости прав свободы в действиях всем экспонентам, кто бы они ни были…
Впрочем, тут удивляться нечему: Москва была, есть, и будет всегда начинательницею всего доброго, хорошего, а главное — истинно русского и народного. Это может подтвердить всё её историческое прошлое.
Если вам нравится этот проект, то по возможности, поддержите финансово. “Поддержать”