“Природа и охота” 1881, 3
В декабрьской книжке прошлого года журнала „Природа и Охота“ окончилась печатанием статья Беллькруа „Дрессировка легавой собаки.“ Статья эта не могла быть встречена иначе, как с большим интересом. Не говоря уже о том, что имя автора вообще пользуется довольно распространенной известностью, как знатока трактуемого им предмета, и что он уже знаком русским читателям по статье его „Английские легавые“, достоинства которой не могли не обратить на себя внимание, – самый предмет статьи настолько должен быть близок сердцу ружейного охотника, что конечно она не могла пройти незамеченною. Интерес этой статьи особенно должен быть велик для нас, русских ружейных охотников, так как наша легавая собака находится в исключительном и, надо прибавить, крайне печальном положении.
О породах русских легавых, т. е. о породах, которые были бы вполне акклиматизированы и приспособлены к местным особенностям почвы и климата, у нас нет и речи. Английский сеттер и пойнтер работают у нас на всем громадном протяжении нашей отчизны – и на севере и на юге, на западе, и на востоке – и, если им, на их бешеном поиске и приходится пока еще встречаться с каким-нибудь туземцем, то представителями этих последних являются выродки чего-то, говорят, будто бы некогда хорошего, по вполне переродившегося и в настоящее время, надо сказать по совести, ничего не стоящего. Впрочем, это еще бы не беда, или по крайней мере только пол-беды. От добра добра не ищут, а что сеттер и пойнтер действительно добро, то с этим согласится почти каждый. Но беда в том, что и настоящих – то сеттеров и пойнтеров у нас же очень мало. Они появляются у нас на выставках… Говорят, что они есть у наших Петербургских и Московских охотников… Конечно, они попадаются и в провинциях, по вообще говоря, встречать их приходится далеко не всякий день. Да, они так редки, что право не будет натяжки, если сказать, что многим охотникам их видеть и совсем не случалось. Спора нет, есть довольно собак весьма хороших, или лучше сказать, весьма порядочных; большинство же недвусмысленные ублюдки. Да ежели хорошенько вглядеться и в тех, которые идут за чистокровных, то право, в большей их части всегда найдется что-нибудь не совсем благополучным. Что-нибудь пустое и иногда почти незаметное, в большинстве из них укажет па родство их с российской кудряшкой, или с блаженной памяти, классическим длинннухим Трезором. От родства с этим последним ушел, по крайней мере в провинции, редкий из наших пойнтеров.
Объяснение причин, почему у нас так мало собак чистокровных, не входит в программу настоящей статьи. Причин этих очевидно много, и очевидно, что в большинстве из них, мы виноваты сами. Для нас, в настоящую минуту, важно только констатировать факт, который впрочем вряд ли кто и отвергать станет, что хороших чистокровных, породистых собак у нас так мало, и встречать их приходится так редко, что большинство из наших охотников имели так мало случаев познакомиться с ними, что далеко не всякий сумеет отличить их от ублюдков, а таких, которые вполне поняли бы всю их прелесть, – еще меньше. Говорится это вовсе не в укор кому-нибудь. Большинство здесь ни причем, так как действительно трудно восхищаться тем, чего почти не знаешь, что видеть приходится редко, мельком. Во Франции, казалось бы, это дело должно быть поставлено лучше чем у нас, но и там тоже самое. Там тоже доходит до того, что на выставках, собак, за невозможностью определить их породы, сортируют по цвету шерсти, а любителей тихоходов, тыкающих в землю носом, судя по статьям Беллькруа, пожалуй там еще больше, чем у нас.
Но ежели у нас мало собак чистокровных, то может быть тех, которых мы имеем за чистокровных, мы умеем настолько хорошо дрессировать, что беда несколько облегчается. Да, в виду сказанного выше, этот вопрос является невольно – и что же?! ответ на него совсем уж неутешителен. Утвер ждать, что у нас совсем нет, в настоящем смысле слова, дрессированных собак, конечно нельзя. Такое утверждение было бы голословно. Но, если читатель предложит себе вопрос о том, много ли он на своем веку видел таких дрессированных собак, каких например описывает Беллькруа, или таких, какими должна бы быть собака, если бы нам удалось научить ее всему тому, что, по мнению Освальда, должна она знать, то вероятно ответ его будет таков, что таких собак он или вовсе не видал, или видел одну, две. Кажется, вовсе не будет опрометчиво сказать, что хорошо дрессированных собак у нас еще меньше, чем собак чистых пород.
Какие же этому причины? – Первая причина та, что у нас нет дрессировщиков, – людей для которых учение собак, выводка их были-бы делом их профессии; почему нам и приходится дрессировать их самим, дрессировать между делом и потому, поневоле, как-нибудь. Вторая – та, что мы не умеем их дрессировать, да и не имели случая выучиться этому. Дело это далеко не легкое, и если каждому приходится самому измышлять приемы дрессировки, пользуясь изредка каким либо отрывочным советом сотоварища, то далеко не уедешь, а где источники, из которых мы могли бы почерпнуть необходимые познание? – Многому ли нас выучили в этом деле наши старики- охотники? Пересчитайте сами число этих учителей: Аксаков, Ваксель, Московский охотник, а дальше что то уж и не помнится. Еще несколько имен под монографиями и под статьями в журнале Коннозаводства и Охоты, и в журнале Охоты, но имен уж гораздо менее известных. Что же преподали нам эти учителя? Аксаков о дрессировке собаки говорит всего лишь на двух страницах и из всего его учение можно вывести лишь одно, что собак бить не следует. Совет драгоценный для многих охотников, но само собою одного его еще мало. Ваксель и Московский охотник говорят о дрессировке собак несколько больше, но их учение можно назвать наставлением о том, – как охотнику быть при дрессированной собаке, а не о том как выдрессировать эту последнюю, и во всяком случае наставление их так кратки и так отрывочны, что многому у них не научишься, а многое из сказанного ими пожалуй и не выдержало бы критики; что же касается до упомянутых монографий других авторов, то или они давали уж чересчур мало, или же появились при неблагоприятных обстоятельствах, но никакой известности они не приобрели, и давно забыты. О их популярности и говорить нечего. Хороши ли они, или дурны, по сохранились они в памяти очень н очень немногих, *) и можно положительно сказать, что на дрессировку собак в России они влияние или вовсе не имели, или имели весьма небольшое. Всяк в этом деле руководствовался или тем до чего сам додумался, или тем что случайно слышал от других охотников. По отношению к дрессировке собак с ружейными охотниками у нас было тоже, что Мачеварианов говорит про псовых: „Всяк Еремей про себя разумей.“
Такое малоотрадное положение продолжалось у вас можно сказать до последнего времени. В 1872 г. явилось в русском переводе сочинение Освальда, под названием „Легавая собака“. Чтобы ни говорили про это сочинение, но, конечно, всякий согласится, что из всего, что мы до сих пор имеем в этом роде литературы, это сочинение резко отделяется от всего остального. Это у нас, хотя и не наш, положительно первый учебник о том как учить собаку. Учебник не только полный, систематический, но и такой, из которого действительно можно выучиться многому. Но тут другая беда. Несмотря на все свои хорошие стороны, для нас он тоже неудобен. Неудобен тем, что чересчур систематичен, чересчур подробен. Уроки, преподаваемые им, доходят до мелочей, и вообще он предъявляет к собакам и к дрессировщику такие требование, что многие из них могут быть признаны излишними.
Ничто не может быть практичнее его наставлений; по в целом он все таки является непрактичным. Впрочем надо оговориться: непрактичным у нас, поставленных в необходимость учить собак своих, как сказано это выше, – урывками, мимоходом и принужденных, по неимению времени, довольствоваться тем, что собака знает третью часть того, чему можно научить ее с помощью этого руководства. Для того, чтобы проделать с собакою все, что предписывает Освальд, надо отречься от всякого другого дела. Для человека же не посвятившего себя собаке вполне, дрессировка, указываемая им, невозможна. Она доступна только людям, для которых выводка собак составляет профессию, а профессиональных дрессировщиков у нас нет. Само собою Освальд здесь не причем и его система чрез это не может быть умаляема. Но тем не менее собак, которые бы прошли полный курс Освальда, у нас не встречается. Однако же, не имея возможности воспользоваться его учением сполна, многие тем не менее поняли его превосходство пред всеми другими нам известными, и нашлось немало охотников, которые пользовались им урывками, то одним, то другим уроком, насколько позволяло время и насколько хватало сил. Казалось, что появление книги прошло малозамеченным, по тем нe менее теперь почти каждый охотник слышал о ней, а многие из неё кое-чем и воспользовались. Во всяком случае в настоящее время это самое популярное, самое известное у нас сочинение о дрессировке собак, и во всяком случае единственное, имеющее некоторое применение в практике. Мы начинаем к нему привыкать. Оно завоевывает себе почву и тем более, что почва эта чиста от всяких других учений, имеющих какой бы то ни было удельный вес.
Вследствие этого Беллькруа, появившись в русском переводе, совершенно неожиданно и негаданно для себя столкнулся у нас с Освальдом более, чем где либо в другом месте. Мы говорим – столкнулся, потому что учение его совсем иное; потому что про то, чему учит Освальд, Беллькруа на первой же странице своего трактата, не стесняясь и ни чуть не сдерживаясь, без всякой церемонии говорит, что это ересь, и притом как говорит!: страстно, с полным убеждением в правоте своего слова, с неудержимым порывом увлекающегося француза, иногда с блестящим остроумием, иногда с бранью и всегда с такой стремительностью, что подчас ему ничего не остается больше – как воскликнуть: „а если это нe так, так значит я дурак!“
Положение русского читателя, согласитесь, делается, по меньшей мере, странным. Только что мы обрели Освальда, только что мы в него уверовали, только что, так сказать, догадались в нашей беспомощности, и успели схватиться за него, а тут вам говорят, что это ересь. Правда, говорят вовсе не упоминая про Освальда, очевидно вовсе даже и не думая о нем (в виду имелись приятели из Нормандии); но тем не менее говорят про то, чем мы у него только что позаимствовались. И кто говорит? Говорит Беллькруа, статья которого об английских легавой, недавно нами прочитанная, сразу показала нам, что это такой знаток собаки, каких встречать приходится очень редко.
Беллькруа, который несомненно имел таких собак, каких не всякому и видеть приходилось, и который, очевидно, сел с ними не один пуд соли. Кто же из них прав? – Один говорит, что все спасение в парфорсе, и с последовательностью, доходящей до немецкого упорства, не позволяет ступать без него ни одного шагу. Другой выставляет своим знаменем – прочь парфорс, и хотя в конце концов и делает ему некоторые уступки, но только в самых исключительных слу чаях, и то с очевидным отвращением. – На чьей стороне правда? – Вот вопрос невольно возникающий в уме каждого, хотя немного интересующегося делом, и назойливость этого вопроса придает статье Беллькруа громадный интерес. Мы говорим – статья Беллькруа, потому что сочинение Освальда нам уже знакомо. Беллькруа-же – для нас новинка.
Мы очутились так сказать зрителями двух бойцев, слава и сила которых нам известны. Но один из них наш старый знакомый, искусство которого мы уже знаем; приёмы же другого, долженствующие решить битву, для нас совершенно новы. Понятно, что взоры всех, с невольным любопытством, обращаются к этому последнему, и ему придается тот интерес, который, быть может, при других обстоятельствах и не был бы так велик.
В виду этой то особенности появление у нас статьи Беллькруа, кажется не будет излишним остановиться на некоторой оценке её. Разбирать ее в подробностях и деталях, идти за автором шаг за шагом и относиться критически к каждому, даваемому им совету, нет нужды. Но остановиться на главных положениях учение, взвесить наиболее важные фазы его, кажется будет весьма и весьма уместным. Таким, и по возможности кратким, обзором этого учение и его приемов, мы и займемся.
Начинает свою статью Беллькруа, как говорится, сначала. Первый вопрос, который он выдвигает на обсуждение, это вопрос о времени начала дрессировки собаки.
По его мнению, дрессировка, или лучше сказать первоначальное воспитание собаки должно начинаться в ранней её молодости. Щенки четырех месяцев могут знать поноску и значение „тубо“. Они пошаливают еще, но понимают чего от них требуют и что им запрещено. „Когда настанет пора серьёзного учение, говорит он, они уже будут у меня в руках и такого результата я добьюсь с ними просто играя, без малейшего труда, как бы забавляя их, быть может даже ни разу их не стегнув“…. „Но, некоторые дельные охотники полагают иначе: они думают, что дрессировка должна начинаться не ранее, как на двенадцатом или пятнадцатом месяце жизни собаки. Для развитие страстности собаки, приверженцы этой системы воспитание, дают своим воспитанникам полную волю, и те, сломя голову, скачут по полям, кидаются, после минутной стойки, за каждой куропаткой, гоняют зайцев, жаворонков и даже ласточек, когда те, играя, скользнут на секунду вниз“. Результаты такого воспитание ясны. Собаки „идут на зов, когда им это заблагорассудится и слушают лишь тогда, когда это им желательно“. Воспитатели их знакомы с их послушанием так, что когда настанет час, т. е. когда начинается учение, па сцену немедленно является парфорс. По мнению их, парфорсный ошейник есть необходимая принадлежность при обучении каждой собаки, каков бы ни был у неё нрав – тихий или буйный; без парфорса не может быть собаки с хорошей стойкой и поноской. На самом же деле такое мнение есть чистейшая ересь“… Многие „утверждают, будто они с намерением приучают своих собак к разнузданности, чтобы впоследствии сломить упрямство их внушительным средством – парфорсным ошейником, будто этот ошейник есть единственный способ заставить собаку подчиниться… будто нужно вызвать сопротивление, чтобы навсегда подавить его.“ Он же повторяет, что „позволяя собаке приобретать дурные привычки, охотник готовит себе чистую пытку и неприятную борьбу, в которой вооруженный парфорсом охотник, терзающий свою жертву, выступает нельзя сказать чтоб в очень красивой роли“.
Казалось бы, что возражать против всех этих доводов нельзя; но если к ним отнестись осторожно, то есть не позволяя себе увлекаться их картинностью, то в них сейчас же почувствуется некоторое недоразумение. Прежде всего здесь должно бросаться в глаза, что в этих доводах автор насильственно связывает два совершенно отдельных, друг от друга вовсе независящих, вопроса: вопрос о времени начала дрессировки, и вопрос о парфорсе. Каждый из этих вопросов можно разрешать различно; но связывать их вовсе нет нужды. Если противники автора нарочно, так сказать, развращают своих молодых питомцов, для того, чтобы потом, терзая их парфорсом, сразу сломить их волю – мы за ними вслед не идем; мы поворачиваем в сторону автора и вполне соглашаемся с каждым его словом. Но дело в том, что можно стоять за позднее начало дрессировки вовсе не с целью развратить собаку, и потом мучить ее парфорсом для порабощение себе. За такое начало дрессировки можно стоять, ни на секунду не соглашаясь с возможностью пустить неуча носиться по полям и делать стойки за куропатками. За него могут стоять люди, которые почему либо также предубеждены против парфорса, как и сам автор. Наконец тем, которые не считают возможным сделать при дрессировке ни одного шагу без парфорса, вовсе ничего не мешает быть согласным с автором по предмету первоначального воспитание собаки. Повторяем, это два совершенно различных вопроса. Связывать их в один, с тем, чтобы разрубить одним взмахом, значит отнестись к ним, по нашему мнению, с меньшим вниманием, чем это заслуживает их важность. Разбивать поклонников такового их соединение, это значит подбирать себе слабых противников, которые топят себя сами, и оставлять в стороне тех, которые по обоим вопросам могут сказать нечто более обстоятельное.
Мы послушаем этих последних и остановимся на каждом из вопросов отдельно.
Убежденных в том, что собаку надо дрессировать не ранее как с достижение ею годовалого возраста – немало. Некоторые из них доходят до того, что до этой поры даже не дают ей клички и растят ее совершенным дикарем. Они стараются устроить ей такой образ жизни, чтобы ей не было необходимости давать какие либо приказание, и чтобы даже по возможности удалить ее от сообщества человека, одна близость которого ведет к тому, что она развивается раньше, чем это входит в их расчеты, и начинает понимать некоторые вещи, которые они считают возможным объяснить ей только при серьезном её учении, потому что только тогда можно объяснять их по своему. Они вполне соглашаются с Беллькруа, что „идеал дрессировки заключается в том, чтобы довести собаку до такой покорности, чтобы она повиновалась, чуть хозяин её двинет пальцем.“ Но они расходятся в мнениях о способе достижение такой покорности.
Беллькруа считает возможным приучить щенка к послушанию – играя с ним в самом раннем его детстве. При этом „если он заупрямится, не браните его и, главное, не бейте“.
Наука должна доставлять собаке удовольствие, чтоб с ней соединялись приятные воспоминание и чтобы она отнюдь не напоминала о каком-нибудь наказании; если в них окажется надобность, будет еще время впереди, говорит он, и заканчивает тираду восклицанием: „щенята те же младенцы, младенцев же не бьют!“
Противники же этого метода говорят, что если начать подчинение воли щенка с раннего его возраста, то является риск вовсе его не добиться от него. Будет ли щепок втягиваться в него только ласкою, будет-ли пущена в ход и лестница наказаний, всегда может случиться, что щенок, по рассеянности, по недостатку сосредоточенности, или по бессилию бороться со своими прихотями – не послушает вашего приказание, а это ко времени, когда должна из него образоваться собака, может породить у него такие представление, которые в кругу его миро созерцание существовать не должны, напр. представление о возможности не послушаться…. В виду риска такой опасности, последователи излагаемой системы признают более целесообразным растить собаку до поры до времени так, чтобы она никаких приказаний не слышала.
Так-ли это или нет, но согласитесь, что речь вовсе не в том, чтобы избаловать собаку для предоставление практики парфорсу. Здесь вовсе не имеется в виду приучить собаку к непослушанию, с тем чтобы потом с помощью наказаний отучить ее от такового. Цель ясная: не давать ей случая быть непослушной, чего легче всего достигнуть удерживаясь от приказаний.Но в сказанном теория изложена еще не вполне. Последователи её, кажется, вполне рационально останавливаются на том, что требование, которые необходимо предъявлять к собаке на охоте, хотя и немногочисленны, но неодинаковы. К исполнению одних из них собака побуждается своею природою, другие же становятся прямо в разрез с этою последнею. Приучить собаку к первым ничего не стоит. Заставить исполнять другие – крайне нелегко. Искать дичь собака, конечно хорошей крови, начинает без всякой науки. Стойку выдерживает тоже. Здесь все зависит от её породы, и ваша забота состоит не в том, чтобы собаку научить, а лишь в том, – как бы не помешать ей вполне развиться. Но там, где приходится сдерживать собаку, бороться с её страстями, идти против её природы, там дело принимает другой оборот. Слово „тубо“ во всяком случае для неё слово ненавистное – и к полному подчинению ему можно приучить ее не сразу. Заставить собаку на поиске помнить, что она охотится не одна, а состоит при вас, – это уже вещь нелегкая, а для того, чтобы свистком поворотить собаку назад, когда она бешено помчится за сорвавшейся куропаткою, на которую она нарезалась, надо сделать многое и даже очень многое. Если собака так непородиста, что не имеет охоты искать и не замирает на стойке, то, конечно, вы с нею ничего не сделаете. Вы ее, конечно, и дрессировать не станете. Но раз есть способность искать, есть необходимость стойки, тогда судьба собаки зависит от того, удастся ли вам ее приучить к „тубо“ и к свистку. Удастся – вы господин вашей собаки. Сцилла и Харибда дрессировки пройдены. Собака в полной вашей власти; добиться от неё исполнение всех остальных ваших приказаний не составит особенного труда. Не удастся – ваша собака не помощница вам на охоте.
В сущности оба эти требование сливаются в одно. Тубо и свисток, собственно говоря, заключают в себе одно и тоже приказание. Вся разница лишь в том, что первое из них вы даете собаке, так сказать, накоротке, когда собака подле вас; другое же посылаете вдаль. Но эта, по-видимому, неважная разница чрезвычайно отделяет их одно от другого. Хотя учить собаку подчиняться слову „тубо“ значит идти против её природы, значит, так сказать, ломать или заглушать её инстинкты, но тем не менее сделать это удается без большого труда – и особенной хитрости для этого вовсе не нужно. Дело в том, что приучать ее к исполнению этого требование вам приходится тогда, когда собака подле вас, а следовательно вполне состоит в вашей, так сказать, физической власти. Всякий раз когда вы даете приказание, вам, в силу вашего положение, ничего не стоит настоять на его исполнении. Тут собака играет роль пассивную, активный деятель вы сами. Совсем иное дело со свистком. Приказание это дается собаке именно тогда, когда она вдали от вас, когда она вне вашей власти; она, так сказать, добровольно должна подчиниться вашему требованию, а если она почему-либо этого не пожелает, вы оказываетесь перед нею совершенно бессильным. Между тем на охоте собаке вовсе нет нужды быть подле вас. Будет-ли она прелестный летун, несущийся на поиске со скоростью английского скакуна, или это будет самый жалкий пешеход, – во всяком случае она работает па таком расстоянии от вас, что во время работы, то есть во все время когда вам нужно её послушание, она находится вне вашей физической власти, и вы сообщаетесь с ней не иначе как посредством свистка. Все ваши приказание могут перейти к ней только чрез этот последний. Послушалась она вас и явилась на ваш зов, вы можете заставить ее делать все, что вам в данную минуту угодно. Не послушалась – вам больше ничего не остается делать как, согласно советам Беллькруа, сесть и ждать с надеждой, что рано или поздно, а бунтовщик придёт.
Вот почему, кажется, нельзя сказать, что те, которые в свистке видят альфу и омегу всей дрессировки – ошибаются. А еще более нельзя не согласиться с ними, что если собаку приучить к свистку составляет и главную заботу дрессировщика, то в тоже время это составляет и главную трудность учение. Мы сказали почему. Потому, что свисток заставляет идти собаку совсем не в ту сторону, куда влечет ее её природа, куда тянут ее инстинкты, её страсти, и чем собака породистее, чем она лучше, чем она страстнее, тем дело делается труднее и труднее. За доказательствами ходить недалеко. В первый же раз как вам придется охотиться в компании, посмотрите кругом, много ли вы увидите собак, которые, услыхав свисток, бросали бы все и неслись к своим господам?!… Между тем Беллькруа смотрит на это как-то легко. По его мнению приучить к свистку – пустая вещь. Он даже роняет такую фразу: „нужно ли пускаться в подробности, в которые вдаются все профессора дрессировального искусства, о том, как выучить собаку ходить сзади своего хозяина, нужно только, чтобы собака поняла значение слова „назад“. Это так-же легко, как легко выучить понимать кличку, подходит на свист или просто на слово нет…
Нельзя спорить, что ежели собака поняла слово „назад“, то нетрудно заставить идти ее сзади, и еще более нельзя спорить, что заставить идти на свист, не труднее, чем заставить ее идти по приказанию „назад“, так как это совершенно одно и тоже, по что собаку легко приучить к свистку, или к слову назад, с этим вряд ли кто согласится. Но, повторяем, по мнению автора, все это пустяки. О том как приучить идти сзади он совсем не говорит; как дать собаке понять значение слова „назад“ – тоже, а приучение к свистку, по его словам, как это уже сказано выше, должно быть сделано в первые же месяцы жизни щенка, во время игры с ним, у корыта, из которого он ест.
Но такой прием, как мы уже сказали, по мнению другого лагеря, опасен. Он, правда, дает понятие щенку о том, что свисток его зовет, но он не прививает к нему необходимости безусловно подчиниться этому зову, так как этот при ем допускает тот риск, что между зовом и исполнением его станет молодость щенка, и так как этот прием в уме ученика может породить такие неподходящие представление, что можно и не идти на зов.
Приверженцы другого лагеря утверждают, что щенок до того рассеян, до того ветрян, до того стоит вне принуждений, что и самый корм не всегда заставит его бросить все и нестись на призыв. Из десяти раз девять он придет, а в десятый, какой-нибудь клочок цветной бумаги, какой-нибудь интересный звук, его остановит на дороге и заставит задуматься: куда идти лучше, туда ли где лакомство или совсем в другую сторону. А раз подобные непотребные мысли от времени до времени будут скользить по бороздкам его молодого мозга, то и впоследствии, в критический момент, когда надо будет выбирать между вашим зовом и улетающим выводком куропаток, вопрос о том, „куда лучше“ тоже легко может явиться пред умственным взором вашего ученика. Этот же вопрос – ужасный вопрос! Раз сделалась возможна одна постановка его—значит дело ваше уже проиграно.
В виду опасности такой постановки вопроса и в виду неоспоримой важности свистка в учении собаки, что дрессировка щепка в ранней его молодости не должна иметь места, является выводом весьма логическим и согласно с этим выводом, в учение вводится следующий прием.
Щенку отводится известная территория, где он, в сообществе других подобных ему, растет полным господином своих поступков. Заботятся об его физическом здоровье, но о нравственности с ним и речи не заводят. Так растет он до году. Немного больше, немного меньше, смотря по сезону. Несколько более близкое знакомство его с хозяином начинается незадолго до времени предназначенного для приступа к дрессировке. Хозяин кормит его, приучает к кличке, и над кормом объясняет ему – тубо. Значение этого слова постигается легко. Здесь мы совершенно согласны с Беллькруа: несколько шлепков пальцем по морде – и дело в шляпе. Затем в назначенный час везут ученика с собою или в сухое, поросшее кустарником болото, или в негустой лес, причем выбирается такое место, где можно надеяться не наткнуться на дичь. – Там вы остаетесь вдвоем. Ученик, в первый раз вышедший за пределы своего маленького царства, совершенно теряется… Лес или кочковатое болото пугают его: он не видал их. Каждый шаг он ступает с боязнью и беспомощно жмется у ваших ног. Но мало по малу любопытство берет свое и юнец начинает забегать вправо и влево, все дальше и дальше. Вот уже добрых тридцать или сорок шагов между вами; – но в это время, под ногою его хрустнула ветка и храбрец несется к вам. На пол-дороге он остановится, поглядит назад, даже залает в ту сторону, но тотчас же спохватится, и поджав хвост, пулею влетит к вам в ноги. Ваша ласка ободряет его, он успокаивается. Вы идете дальше. Ученик дрожит от волнение. Он идет подле вас тем шагом, которым потом будет подводить вас к дичи, поминутно останавливаясь и оглядываясь по сторонам. Уши его приподняты, глаза горят и пристально всматриваются в соседний куст. Что там такое? Хорош Божий мир и интересен… Лес гораздо лучше его задворка… Только страшно, ужасно страшно… Попытки заглянуть и туда и сюда, делаются все чаще и чаще, все смелее и смелее. Отлучки все дальше и дальше. Наконец любопытство разыгрывается до того и храбрости набирается настолько, что ученик потерял вас из виду. В этот самый момент вы падаете между кочек, или самым старательным образом прячетесь в кусте. Только тот, кто хотя раз в жизни проделал эту штуку, может вообразить себе, какую глупую физиономию делает молодой дурак, увидя себя в одиночестве. Выражение ужаса и беспомощности таково, что надо много усилий, чтобы удержаться от громкого хохота. Начинается бешеная, бестолковая скачка взад и вперед. Вас ищут, но ищут без пути и разума. Не будь он дикарь, вам, конечно, не удалось бы спрятаться от него, да и не испугался бы он. Но все дело в том, что он дикарь. Он кроме своего загородка, кроме своего двора ничего не знает, и лес наводит на него ужас своею новизною. Поиск на карьере однако-же не помогает, и совсем растерявшись, молодец садится, поднимает свою морду кверху и лес оглашается раздирающим душу воем. В эту минуту в ушах его, в первый раз раздается громкий и звучный свис ток и прежде чем он успел сообразить откуда, вы выходите из вашей засады, продолжая свистать раз за разом. Пределов восторга молодого дурака нет. Молниею несется он к вам и бесцеремонно скачет на вашу грудь. Объятие ваши тем дружественнее, что вы щедро опоражниваете свои карманы и осыпаете его лакомствами, как будто он и в самом деле их заслужил. Вот первый урок. И убежденные опытом, мы утверждаем, что с этой минуты вы не только друг вашей собаки, но и полный её господин. Она сразу уразумевает своим глупым умом, что вы для неё все. Что вы только можете спасти ее от беды вы, с помощью вашего свистка. Повторите несколько раз эту штуку и будьте уверены, что прежде чем ваш дикарь настолько познакомится с лесом, что одиночество в нем перестанет быть для пего ужасным, прежде чем он настоль ко поумнеет, что научится без вашей помощи отыскивать вашу засаду—вы сделаетесь в глазах его авторитетом на всю жизнь, а звук свистка получит над ним магическую силу, очарование которого вам уже нетрудно будет поддержать до его смерти. Тут уже надо будет не учить, а только не делать ничего такого, что могло бы испортить результат пройденного урока.
Слабая сторона этого приема та, что не всякий пользуется такой обстановкой, при которой мог бы предоставить щенку предписываемый образ жизни. Устроить нечто в роде особой псарни для щенят может далеко не каждый. В деревне это дело уладить еще легче, но для живущего в городе – весьма трудно. В таком случае, хотя щепок и живет при хозяине, причем необходимость заставляет приучать к первым правилам чисто плотности и он с детства узнает свою кличку, – но этим воспитание его и ограничивается. Приказание не допускаются ни под какими предлогами и строго наблюдается, чтобы щенок не выбегал со двора на улицу. О прогулках же с хозяином нет и речи.
То что щенок растет при людях, то, что он при доставляемой ему свободе может поссориться с кошкой и даже за душить курицу, то, что иногда, по недосмотру, он может пошляться по улице (конечно в виде исключение, а не в виде постоянного упражнение) – это все беда поправимая, но несколько прогулок с хозяином уничтожают всякую надежду на успех дальнейшего учение. Можно с уверенностью сказать, что при таком образе жизни, из щенка, в большей части случаев, выходит настолько дикарь, насколько это нужно, чтобы описанный прием имел желанные результаты. Хотя нет спора, при такой выдержке щепка дело стоит не так прочно и больше подвержено риску.
Вот что говорят те, которые стоят против раннего воспитание щенка. Правы они или нет, это рассудит сам читатель, так как ему Бог на душу положит; но во всяком случае он согласится, что приверженцы этого приема вовсе не имеют в виду развратить ученика для того, чтобы потом был предлог его мучить, – вызвать сопротивление для того, чтобы иметь случай мерами строгости сломать его. Напротив, у них все стремление идут к тому, чтобы не пришлось в самом деле что-либо вкоренившееся уничтожить. Да, читатель согласится, что скорее приверженцы системы Беллькруа виноваты в подобной вине. Их нельзя обвинять в том, что они вызывают не почтение, но они допускают его, расточая свои приказание тогда. когда неукоснительность исполнение их со стороны щенка еще невозможна; так что потом приходится искоренять исполнение, если не возбужденное ими, то допущенное.Теперь перейдем к парфорсу. Собственно говоря, из статьи Беллькруа не совсем ясно, почему он восстает против него. В конце концов он сам соглашается, что есть случаи, когда без него обойтись нельзя. Следовательно он признает, что он не бесполезен. Даже более: в его статье есть указание, из которых видно, что он признает его не только полезным, но даже и необходимым. Насколько можно понять из нескольких, вскользь пущенных им фраз, в роде той, что вооруженный парфорсом охотник, терзая свою жертву, является в роли не совсем красивой, кажется, не ошибаясь, можно прийти к заключению, что он против парфорса, как против меры крайней, чересчур жестокой.
Не говоря уж, что такое положение не совсем клеится с расточаемыми на каждой странице советами оставить сентиментальность в стороне и драть ученика, драть по всем правилам, драть долго и больно, драть так, как дерет сам Бопен; не говоря уже о том, повторяем мы, что положение это не совсем согласно с тем издевательством над его приятелем, у которого на охоте вместо плети был жалкий шнурок, похожий на те, на которых водят собачек. Мы скажем только одно, что предполагать будто бы при правильной дрессировке парфорс есть орудие пытки, что он жесток, – значит жестоко ошибаться. Даже больше: мы считаем возможным утверждать, что парфорс есть средство гораздо более легкое, несравненно менее жестокое чем кнут, если этот последний хотя немного не похож на осмеянный автором шнурок его приятеля. Мы утверждаем, что собака выводимая посредством парфорса, может считаться счастливой в сравнении с той, которой наука вбивается в голову посредством дранья, дранья долгого, дранья по всем правилам, Бопеновского дранья.
Если читатель прочтет настоящую статью до конца, то, мы надеемся, он будет иметь случай несколько раз убедиться в этом примерами и сопоставлением различных приемов; пока же мы остановимся на общих положениех.
Дело в том, что сравнивать кнут и парфорс, по нашему, странно. Как тот, так и другой сами по себе изобретение не изящные. Если ставить вопрос о том, кто из них лучше, то во всяком случае придется сказать: оба хуже. Говорить, что парфорс орудие более жестокое – можно разве лишь потому, что к кнуту мы больше пригляделись, больше привыкли. Дело вовсе ведь не в этом. Дело в том как будут пущены в ход эти два милых двигателя собачьей цивилизации. Дело в том какова система обучение. Если она такова, что она парфорсом терзает ученика, то она хуже той, которая хотя и научает с помощью кнута, но так, что этот последний особенных страданий не причиняет. И наоборот, если система такова, что вызывает постоянную необходимость драть, драть по Бопеновски, а другая такова, что в течении всего учение собака получит несколько легких уколов парфорсом, и собака, несмотря на постоянное присутствие этого парфорса, пройдет свою школу ни разу не взвизгнув от боли, — мы скажем, что вторая система менее жестока чем первая, и более гуманна. Ставить вопрос иначе, значило бы, мы говорим излюбленную фразу Беллькруа: „ставить плуг перед волами“.
*) Перечисление более выдающихся из них можно найти в статье Сабанеева: „По поводу 4 издание книги Вакселя“. Ж. О. 1876 г. № 10.
Картина: В.Е. Маковский “Охотники на привале”